ГАЛИНА ЗИЦЕР: «Любите филармонию, как люблю ее я!»

Галина Владимирская

Концертная жизнь в Одессе началась еще в первые годы XIX века. Из эпизодической она переросла в более планомерную после того, как в 1842 году было организовано Одесское филармоническое общество. В разные периоды оно несколько раз прекращало и возобновляло свою деятельность, но музыка в Одессе звучала даже в самые драматические периоды. Поэтому воистину исторической вехой в музыкально-концертной жизни города стало создание в 1931 году Одесской филармонии. 80 лет деятельности вместили в себя громадный массив творческих достижений, артистических взлетов и зрительского восторга. Вспомнить звездные моменты – интересно, приятно, но в пределах одной публикации – просто невозможно. А вот узнать, чем живет большой коллектив сегодня, – не только возможно, но и куда интересней: ведь большой и прекрасный мир искусства, который создают в стенах этого великолепного старинного здания, открыт для любого из нас.

Наша сегодняшняя беседа – с человеком, который большую часть своей жизни отдал Одесской областной государственной филармонии, с ее генеральным директором, заслуженным работником культуры Украины Галиной Зицер.

– Галина Борисовна, у Вас ведь уникальный личный опыт работы в Одесской филармонии – более 25 лет Вы были директором-распорядителем и вот уже третий год – генеральный директор. А что предшествовало этому?

– Я родилась во время войны в Самаре. Но моя мама – одесситка, и я живу в Одессе с двух лет, так что, можно сказать, я настоящая одесситка. Параллельно со средней школой, окончила музыкальную – №2, потом – музыкальное училище. А после этого поступила в строительный институт, учиться на архитектора. Вот такой сумбур получился. Можно сказать, что я строитель в музыке и музыкант в строительстве. Собственно, ведь архитектура – это музыка, застывшая в камне.

После окончания осталась работать в строительном институте старшим лаборантом. Потом ушла в Одесские реставрационные мастерские на должность инженера. Со временем стала главным архитектором и принимала непосредственное участие в реставрации Дома ученых, музея западного и восточного искусства, армянской церкви, восстанавливала после пожара Воронцовский дворец… Тогда же впервые ознакомилась со зданием филармонии, которое мы тоже реставрировали. 10 лет я проработала в мастерских, и никогда не забываю это время. Многое на моем счету, есть чем гордиться…

Потом работала начальником центральной лаборатории управления автомобильных дорог №5. Это был по-своему интересный период моей жизни. Он дал мне общение с дорожниками, прекрасными людьми, и солидный профессиональный опыт: я и сейчас, когда вижу, как укладывают дорогу, могу сказать, правильно это делают или нет. А еще – знание Одесской области, ведь довелось поездить по всем ее районам.

Теперь могу сказать, что соединение разных знаний и разного опыта очень помогает в моей работе здесь.

– Что изменилось за годы Вашей работы в филармонии?

– Очень многое, я ведь пришла сюда еще в 1983 году. Самый запоминающийся момент из того времени: закрыт центральный вход, считалось, что он аварийный. Вот тогда и сказался мой опыт реставратора. Я пригласила главного инженера института «Гипроград», чтобы он сделал заключение. И оказалось, что над входом стропила изначально, еще при строительстве были установлены неправильно. Мы сделали два бандажа, соответствующую защиту, и ничто уже не угрожало обрушиться. Но после этого встал вопрос о смальте, которой выложены знаки Зодиака на круглом своде. Эти маленькие кусочки разноцветного стекла в Союзе делали только в Вильнюсе. Через Академию наук я попала-таки на это производство и добыла смальту для нашей филармонии.
Здание это я очень люблю, и сколько будет суждено в нем работать, столько буду ему служить. Эти стены пропитаны моей любовью и заботой. На содержание, а тем более реставрацию филармонии нам денег никто не дает. И мы прикладываем все усилия, чтобы здание сохранилось таким, каким оно нам когда-то досталось. Это ведь история нашего города. И это то, что мы передадим нашим потомкам.

– И все-таки филармония – это, прежде всего, не здание, а то, что в нем происходит…

– Безусловно! И мне очень интересно заниматься именно работой с людьми. У нас замечательные солисты, ансамбли, оркестр. Филармонический коллектив постоянно растет, нас теперь уже 300 человек.

Вот, например, три года назад мы создали ансамбль песни и танца «Чайка». И за это время под руководством Юрия Саакянца и Дмитрия Притулы коллектив достиг многого. В прошлом году он завоевал первую премию на конкурсе имени Павла Вирского. В Киеве не могли понять: как, в Одессе, неукраинском городе, такой народный коллектив?! Да кто это решил, что Одесса – не украинский город? Ничего подобного! Ни в одной другой филармонии страны нет такого коллектива, как наша «Чайка»! Причем, ансамбль продолжает расти, ширится его репертуар. У них уже пять больших танцевальных номеров, ставятся еще два. А это все костюмы, партитура, на что требуются большие деньги. Очень сложно выживать самим! Спасибо областному управлению и Министерству культуры, которые стараются найти хоть какие-то крохи, чтобы помочь нам.

У нас потрясающий камерный оркестр под руководством известного дирижера заслуженного артиста Украины Игоря Шаврука. Сейчас с оркестром также работает дирижер Владимир Дикий, который был избран художественным руководителем филармонии. У нас есть потрясающий коллектив «Ренессанс», который недавно приглашали в Румынию на празднества, посвященные 20-летию Независимости Украины. Я тоже была в этой поездке, рассказала о нашем фестивале «Дунайская весна», возрожденном в этом году, и вообще о творческих возможностях филармонии. И думаю, что наши культурные связи с Румынией теперь будут развиваться.

Не только в Одессе, но и далеко за ее пределами знают дуэт «Доля», в составе которого народные артистки Украины Татьяна Буркацкая и Лариса Стадниченко. Мы гордимся своими солистами – народными и заслуженными артистами. Династия Саксонских, Людмила Довгань, Михаил Бакальчук, Николай Свидюк, Елена Стаховская... Но особенно нас радует, что среди артистов филармонии сейчас много молодежи. Например, появился талантливый молодежный состав в одном из старейших наших коллективов – ансамбле «Мозаика». И наш репертуар мы стремимся сделать таким, чтобы привлечь молодого зрителя. Например, дирижер Андрей Черный ежегодно готовит программу «Голос симфорока». На сцене – до 200 человек: симфонический и эстрадный оркестры, хор. Грандиозное впечатление! Должна сказать, наши труды не пропали даром: молодежи сегодня в зале очень много.

– Так ведь вы своего зрителя готовите с детства, не правда ли?

– А как же иначе?! Во-первых, у нас при филармонии работает большая детская студия, где дети учатся и танцевать, и петь, готовят свои представления. Наша база позволяет это делать безо всяких дополнительных затрат. Во-вторых, у нас уже много лет работает абонементная система, сейчас действуют 13 абонементов, и среди них многие рассчитаны именно на детскую аудиторию. Каждый год у нас новая абонементная программа. В этом году, в частности, позовем детей на «Сказки дедушки Корнея». Это интересно и красиво, и мы надеемся, что будет спрос. А еще есть совершенно уникальный цикл программ для будущих мам под названием «Эффект Моцарта», который мы готовим совместно с профессором кафедры гинекологии и акушерства Одесского медуниверситета Светланой Галич. Ведь известно, что ребенок в утробе матери уже с четырех месяцев слышит музыку, да и сами женщины в таком положении нуждаются в гармонизации.

Хочу, кстати, сказать об еще одной необычной новинке в нашей работе, которая уже не касается детей: в содружестве с Европейской ассоциацией невропатологов мы готовим программы для людей с болезнью Паркинсона и перенесших инсультные заболевания. Мы назвали этот абонемент «Эффект Вивальди» и проводим концерты в санатории «Белая акация», поскольку больные не могут подниматься по лестнице в зал филармонии. Так что в нашей работе есть не только молодежная и детская составляющие, но и социальная.

– Пора вспомнить и о тех программах, которые собирают аншлаги в Большом зале филармонии. Я имею ввиду работу с именитыми гастролерами и ваши фестивали.

– Да, тут нам есть чем гордиться. Скажем, в этом, юбилейном для филармонии году снова состоится наш совершенно уникальный фестиваль «Парад баянов». Готовится очень интересная программа на 1 октября, когда мы будем отмечать 80-летие Одесской филармонии. Не будем открывать всех сюрпризов, но уверяю – их будет много. И главное, мы пригласим на торжество и юбилейный концерт людей, которые идут по жизни рядом с нами. Хотим сделать теплый семейный праздник.

А открываем мы этот сезон гастролями знаменитого оркестра имени Светланова. В этом нам оказывает большую поддержку народный депутат Сергей Гриневецкий. Мы сделали на этот концерт недорогие билеты, чтобы все настоящие ценители искусства могли на него попасть. Есть также предварительная договоренность с «Виртуозами Москвы», надеюсь, все получится, как задумано.

– В этом году Одесса отмечает 140-летие профессора Столярского. Наверняка, филармония не останется в стороне?

– Во-первых, мы готовим целых три юбилейных вечера. А еще филармония взяла на себя функцию главного координатора программы по перезахоронению нашего великого земляка. В этом вопросе есть понимание со стороны России, есть договоренность с руководством Свердловской области, где Петр Соломонович захоронен. Сейчас мы ждем ответ на наши запросы. И я уверена, что эту благородную задачу мы, наконец, выполним.

– А что с памятником Давиду Ойстраху?

– Одесская филармония наконец-то сдвинула с мертвой точки и этот вопрос. Скульптура была отлита из бронзы еще три года назад, и все это время стоит на художественном комбинате в Киеве. Мы планировали установить памятник к 100-летию Ойстраха, но не случилось. Все эти годы мы пытались внушить городской власти, что Ойстрах – не чей-то родственник, что он – гений Одессы и сделал для ее славы больше, чем кто-либо другой. Нам повезло, что в этом вопросе взялся помогать заместитель губернатора Дмитрий Волошенков. Он очень целеустремленный человек, и последовательно занимается не только памятником Ойстраху, но и перезахоронением останков Столярского, и восстановлением Александрийской колонны в парке Шевченко – все это ему близко по духу.

– Где будет установлен памятник великому скрипачу?

– Первоначально планировалось место в районе оперного театра, на Театральной площади, рядом с отелем «Моцарт». Под него и проект делался. Но по каким-то причинам город не дал разрешение. Очень жаль, конечно: стоять Ойстраху именно здесь, как говорится, сам Бог велел. Сейчас дали место возле школы Столярского. Если все получится, как задумано, то церемония открытия состоится 30 сентября, в канун нашего юбилея. Это будет красивая церемония, большой праздник.

– А где же тогда будет памятник Столярскому, ведь его тоже планировали создать?

– Памятник Столярскому уже разработан, но в этом году мы не успеваем его сделать. Он будет стоять во дворе «школы имени мене», как говорил Петр Соломонович, перед окнами его класса.

– О чем мечтает в преддверии юбилея филармонии ее директор?

– Я мечтаю модернизировать наш зал: чтобы он был оборудован самой лучшей осветительной и звуковой аппаратурой, чтобы мы поставили в нем съемные кресла. Филармонический зал должен быть многофункциональным, здесь могут проходить и балы, и новогодние елки, и городские праздники. Еще хочу, чтобы люди, от которых зависит жизнь филармонии, относились к ней с такой же любовью, с какой отношусь я. Хочу, чтобы сюда приходили, как в храм. У нас ведь такая аура – как будто воды из родника напьешься! И главное, хочу, чтобы новые одесские музыканты становились столь же великими и известными всему миру, как их предшественники!

Галина Владимирская

ПАНОРАМНЫЕ ФОТО ФИЛАРМОНИИ

Панорамные фото Андрея Прядко

ВКО НА «ЗЕЛЕНОЙ ВОЛНЕ»

Всемирный клуб одесситов принял активное участие в VIII Международной книжной выставке-ярмарке «Зеленая волна», состоявшейся в Одессе с 14 по 16 августа. Здесь в первый день прошла презентация книги “Святой Серафим”, изданной буквально накануне Киевской метрополией Украинской православной церкви при содействии Всемирного клуба одесситов. Издание приурочено к 100-летию со дня канонизации Святого Серафима Саровского. В него вошли одноименная поэма Максимилиана Волошина, Житие преподобного Серафима, Саровского чудотворца, предисловия Митрополита Киевского и всея Украины Владимира и настоятельницы Одесского Свято-Архангело-Михайловского женского монастыря игуменьи Серафимы.

Сборник “Святой Серафим” – еще одно издание в серии раритетных книг, которые уже длительное время выходят в свет в рамках издательской программы Всемирного клуба одесситов по инициативе и при участии вице-президента клуба Евгения Голубовского. Евгений Михайлович стал редактором данного

В презентации, кроме игуменьи Серафимы и Е.М.Голубовского, принял участие президент Всемирного клуба одесситов Михаил Жванецкий, который был среди почетных гостей выставки и вместе с губернатором Сергеем Гриневецким перерезал традиционную ленточку во время церемонии открытия. После выступлений участников презентации прозвучал отрывок из поэмы в исполнении артистки Одесской филармонии Елены Кукловой и песнопения в исполнении хора Свято-Николаевской приморской церкви.

Мнение всех, кто познакомился с прекрасно изданной книгой “Святой Серафим”, было единодушным: такие “некоммерческие” издания чрезвычайно важны, они возвращают нам наши духовные и литературно-художественные ценности.

Что же касается “некоммерческого” характера книги, то в этот день она успешно продавалась на лотке ВКО, а кроме нее – и некоторые другие издания, к которым мы имеем отношение и которые не имеют никакого отношения к книжному ширпотребу.

Галина Владимирская

Максимилиан Волошин

«Святой Серафим»К 100-летию ПРОСЛАВЛЕНИЯ

Киев, Киевская Митрополия Украинской Православной Церкви, 2003, 132 с.

[Составитель — Игумения Серафима, Редактор — Е. Голубовский. Издание подготовлено при содействии Всемирного клуба одесситов]

Преподобный Серафим Саровский - один из величайших святых нашей земли, выразивший в своем жизненном подвиге евангельский образ подлинного христианства, христианства «в духе и истине» (Ин. 4,24). Он не только достиг личного спасения и святости, не только «сотворил и научил» (Мф. 5,19) спасению окружавших его людей, сподобившихся получить от него наставление и утешение, но и принес миру откровение о самой цели человеческой жизни.

Над этой важнейшей онтологической проблемой трудились великие мыслители, ей посвятили ученые трактаты выдающиеся теологи. В православной антропологии существует множество глубоких богословских исследований, раскрывающих смысл этого феномена во всей его многогранности. Но лишь Серафим, смиренный инок из Сарова, смог выразить его сущность в столь простой и гениальной формуле: «Цель христианской жизни есть стяжание Духа Святого». Действительно, христианские добродетели: вера, надежда, любовь, «радость, мир, долготерпение, благость, милосердие,... кротость, воздержание» суть моды Духа (Гал. 5,22), производные от Его действия, плоды на лозе, которая есть Господь (Ин. 15,5).

То, над чем бились и что не смогли логически обосновать многие мудрые мужи, открылось «убогому» Серафиму, ибо «немудрое Божие премудрее человеков» (1 Кор. 1,25). С тех пор учение преподобного о спасении стало духовной аксиомой, ключом к осмыслению таинства человеческого бытия в Домостроительстве Бога, в Троице славимого и поклоняемого.

Прошло сто лет со дня канонизации преподобного Серафима. За этот период христианский идеал, провозглашенный им, был подвергнут невиданной агрессии. Он, казалось, навечно был испепелен в огне революции, потоплен в крови гражданской и двух мировых войн, уничтожен в мясорубке большевистского террора, коллективизации, «чисток», голо-домора. Его заковывали в кандалы ГУЛага, расстреливали, топили в трясине коммунистического лицемерия. У него пытались отобрать главное, «еже есть на потребу» (Як. 10,42) - православную веру.

Сам носитель этого идеала преподобный Серафим был отобран у народа - его мощи были изъяты и след их, казалось, канул в небытие.Однако святой старец, как и предсказывал, воскрес. Чудотворные мощи его были обретены и перенесены, по его обетованию, в Дивеевскую обитель - четвертый после Афона, Иверии и Киева-Печерской лавры удел Божией Матери на земле. Посреди лета запели Пасху...

Воскрес и духовный идеал спасения, воскресла сама душа нашего народа, который вновь возвращается к истокам.

Настоящая книга призвана открыть новые, доселе неведомые грани духовного наследия старца Серафима, явленные в особом ракурсе - в жизни и творчестве лучших представителей нашей интеллигенции. Мало кто сейчас знает, что личность Саровского отшельника волновала умы многих мыслителей. Его канонизация затронула не только широкие массы простых людей, но и творческую элиту. Андрей Белый, посвятивший новоканонизованному святому одно из своих стихотворений, называл его «единственно несокрушимо важной и нужной... скалой» для державы и общества. М. В. Сабашникова, первая жена поэта Максимилиана Волошина, в 1913 г., к десятой годовщине прославления, издала книгу «Святой Серафим».

Издание, предпринятое Киевской Митрополией Украинской Православной Церкви к 100-летию прославления преподобного Серафима, является небольшим, но думается, важным опытом осмысления христианского идеала, воплощенного в судьбах неординарных, ярких, светлых людей. Книга эта связывает воедино имена замечательного поэта «серебряного века» Максимилиана Волошина, написавшего вдохновенную поэму «Святой Серафим», выдающегося академика-офтальмолога В. П. Филатова, в архиве которого хранилась эта поэма, ныне публикуемая; представителей русской эмиграции во Франции, ученого секретаря бердяевской религиозно-философской академии, впоследствии - многолетнего преподавателя Одесской духовной семинарии Н. А. Полторацкого, семья которого передала экземпляр рукописи издателям.

Разные судьбы, разные эпохи, разные страны... Но их связал воедино «убогий Серафим» - богомудрый наставник христианской жизни.

Митрополит Киевский и всея УкраиныПредстоятель Украинской Православной Церкви

Артист одесского народа

Ирина Вишневская

Год назад не стало Семена Самойловича Крупника – «артиста одесского народа». Но, говорят, человек жив до тех пор, пока о нем помнят. О Семене Самойловиче помнят. Его по-прежнему любят…

Знаменитый и скромный

Народная артистка Украины Евгения Дембская: Сенина дача находилась далеко от дороги, и подъезда к ней не было, поэтому свою машину он оставлял где-то у чужого забора. И вот однажды машину угнали. Но узнав, что это машина Крупника, воры вернули ее.
Заслуженный деятель искусств Украины, директор концертно-выставочного зала Одесского морского вокзала Анна Чернобродская: Семен Самойлович был действительно очень знаменитым. Ему на улицах не давали пройти, а старушки в спину благословляли. Когда он шел с супругой на Соборку, чтобы купить цветы, у него никогда денег не брали. Но он был очень щепетильным, и просил, чтобы кто-то другой пошел и купил.
В жизни он был очень скромным: всегда просто одевался, у него и машина-то появилась в шестьдесят пять лет – и то: потому что ноги стали сдавать. Ему ее на юбилей подарили. А до этого он ездил на троллейбусе, трамвае, в маршрутке – до спектакля и после спектакля он очень много работал. Выступал на заводах, на фермах – это было хорошим подспорьем, ведь надо было поднимать детей.

Маленькие роли большого артиста

Валентина Патран, друг семьи. Помню одну из первых его ролей. Это была маленькая роль французского офицера. После спектакля он вышел расстроенный. Мы с мужем стали его переубеждать, что роль получилась красочной. Вскоре с этим спектаклем одесская оперетта поехала в Москву. Успех был грандиозный! Все газеты писали о той малой роли, которую играл Крупник.

Олег Школьник, народный артист Украины. В спектакле «Принцесса цирка» на роль Пинелли – это вообще ничего – назначили Крупника. И из этого «ничего» он сделал главную роль в спектакле. Это был старый клоун, который интересовался судьбой Мистера Икс и особенно судьбой девочки Теодоры. Он присутствовал при всех сценах и был духом цирка. Кроме того, Семен Самойлович освоил цирковые трюки – на протяжении трех месяцев он ходил в цирк и у «цирковых» учился. Его кто-то заставлял? Сам сделал всю необходимую атрибутику и, балансируя на четырех-шести роликах, при этом еще и жонглировал. Он находил места, где быть веселым, а где трагическим, и люди ходили смотреть именно его!

В спектакле «Принцесса цирка» на роль Пинелли – это вообще ничего – назначили Крупника. И из этого «ничего» он сделал главную роль в спектакле.

Ольга Оганезова, народная артистка Украины: Сеня, конечно, был уникальным человеком. А как он готовил новые номера! Хотя мог бы сидеть и ничего не делать и, как многие артисты, годами петь одно и то же. Но он все время что-то искал. Это качество профессионала – ни больше, ни меньше. Одно время Сеня ходил на все цирковые представления. «Смотри, – говорил, – какое искусство! У нас если ты недоиграл, тебе простят. А тут, если ты что-то сделал не так, ты разобьешься!». А еще он говорил: «Понимаешь, деточка, артист – это профессия, по большому счету, миссионерская. Нам Бог что-то шепчет на ухо, и мы должны рассказывать это людям. Иначе откуда они об этом узнают? Только от нас!»
Игорь Равицкий, народный артист Украины, художественный руководитель Одесского украинского музыкально-драматического театра: Он был актером, который умел все. Он мог быть и в драматическом театре на ведущих ролях, и в театре оперетты. Он был гибким и чувствительный к замечаниям режиссера, удивительно современным актером.
Валентина Патран, друг семьи. А ведь своих творческих вершин он достиг сам – его родители не имели отношения к театру.

Всего достиг сам

Андрей Крупник – внук, студент Щукинского училища: Детство у дедушки было непростое, и это отразилось на его характере и на его самоорганизации. Думаю, дедушка еще в детстве понял, что если не он – то никто; если не сейчас – то никогда. Он всегда умудрялся сделать все намеченное и никогда не опаздывал. Я не знаю, как у него это получалось. У него всегда было за все заплачено – квартира, телефон… и никогда не было долгов. Когда появился автомобиль – техосмотр, техобслуживание всегда были сделаны вовремя.
Андрей Крупник, старший сын артиста: Папа родился в Виннице, а во время войны, когда ему было тринадцать лет, вместе с бабушкой был эвакуирован в Башкирию, в город Ишимбай. Там научился ловить рыбу, доить коров, строить. А его старший брат Миша был на фронте. Сохранились его письма. Он писал папе, как пользоваться фотоаппаратом, давал разные советы. Отец часто вспоминал его с благодарностью, особенно, когда была жива бабушка. Миша был серьезным наставником для папы. Он его и подтолкнул к актерству: «Сеня, у тебя получается, ты попробуй», – ответил он папе на письмо, в котором тот рассказывал о своей мечте стать артистом. Но вначале папа закончил технический вуз, работал на авиационном заводе и играл в самодеятельном театре. На всесоюзном фестивале его заметили (папа играл Тихона в «Грозе»), после чего он поступил в Щукинское училище. Это было в 51-м году.

Без несчастья не было бы счастья

Михаил Крупник, младший сын артиста. В это время снимался фильм «Садко», и студентов Щукинского училища, в том числе и Семена Самойловича, пригласили статистами. Как-то во время съемок папа хотел убрать в сторону кабель от софитов, а тот оказался оголенным. Хорошо, неподалеку был кто-то, кто не растерялся, схватил топор и перерубил кабель. Папа получил очень большой ожог… Присмотревшись, можно увидеть, что на левой руке у него согнут мизинец и от него идет шрам по всему телу... Его сразу же отвезли в больницу Склифософского, а когда выписали, ему надо было делать перевязки. Родители жили в г. Ступино, что в почти в 100 километрах от Москвы. Там-то в больнице он и познакомился с нашей мамой – Агнессой Михайловной. Она окончила Пермский медицинский институт и молодым специалистом была направлена в Ступино…

Королевская оперета

Карина Шрагина, артистка Одесского театра кукол. Семен Самойлович рассказывал, как после учебы был направлен на работу в музыкально-драматический театр в закрытый город атомщиков, в «Челябинск-40». Он вспоминал: «Мы варились в собственном соку и даже специально звали кого-нибудь приехать и профессионально оценить нашу работу», – поэтому он и решил уехать из «Челябинска-40». Его приглашали и в Москву, и в Ленинград. Но он тогда выбрал Одесский театр оперетты.
Григорий Фаер, главный художник Одесского русского драматического театра: Между нашими театрами тогда соревнования были: выбирали человека с большим размером обуви и «курочкой» мерили, у кого очередь в кассу за билетами длиннее – в оперетту или у нас, в русском. У них очередь стояла на Преображенскую, а у нас – за ворота в переулок Жукова и к Дерибасовской. Когда в оперетте играл Водяной, Крупник, Сатосова или Дембская – у них была длиннее, а у нас – когда играл Борис Зайденберг. Это был серебряный век одесского театра и вообще серебряный век всего русского и советского театра.

Праздник, не испугавшийся дождя

Анна Чернобродская. Мне было 18 лет, когда я поступила на первый курс Московского института культуры на режиссерское отделение. Первой моей режиссерской работой был праздник, посвященный 100-летию тогда мощной швейной фабрики имени Воровского. В это время Семен Крупник, Евгения Дембская уже находились в зените славы. Они были желанны на всех концертных площадках и если участвовали в концерте – это был знаковый концерт. Я связалась с Семеном Самойловичем и предложила принять участие в празднике. Он согласился. И вот прошел месяц, и за день, как и положено, я стала обзванивать артистов, чтобы узнать все ли в порядке. И Семен Самойлович мне говорит: «Деточка, ты знаешь, так сложилось, что завтра премьера и мы с Евгенией Михайловной заняты в первом составе». Я прекрасно понимала, что такое для артиста премьера и что такое концерт, даже такой важный. Поэтому попросту тихонько расплакалась. Он услышал, что я реву и говорит: «Так! Прекрати! Позвони мне завтра в половине девятого, я что-нибудь придумаю!». Я не спала ночь. Понимала, что звонить бесполезно и все же в полдевятого позвонила: «Анечка, – говорит он мне. – Мы с Евгенией Михайловной поменялись, будем играть во втором составе, так что ждите нас на концерт!».
Театр горсада был полон рабочими. Но вдруг пошел ливневый дождь. Однако, когда на сцену вышел Крупник и Дембская, люди, прикрываясь зонтиками, газетками – ни один человек не ушел – остались на своих местах. На следующий день все газеты написали «Праздник, не испугавшийся дождя». С этой секунды и до последнего вздоха Семен Самойлович был для меня сверх закона. Он был моим кумиром. Мое сердце, мое уважение и моя любовь были и остаются с ним…

Об очень личном

Игорь Равицкий. Я еще был школьником, учился в Херсоне – мои родители работали в херсонском театре: папа был главным режиссером, а мама актриса – и Семен Самойлович приезжал к нам со спектаклями Одесского театра музыкальной комедии. Так мы и познакомились. Первое впечатление от него – красавец. После окончания спектакля его всегда ждала куча поклонниц. Женщины его любили, даже когда он был в солидном возрасте. Он умел расположить к себе.

Евгения Дембская. Асенька всегда заботилась о Сене. Она очень волновалась, когда Сеня долго задерживался на репетиции, звонила, чтобы он в театре покушал. Да и он переживал о ней. Сеня был действительно хороший муж. Заботливый.
Авроом Вольф, главный раввин Одессы и Юга Украины. Как-то нас с женой пригласили на ужин в одну еврейскую семью. Был приглашен и Семен Крупник. Он тоже пришел с женой. Она уже была очень больна – у нее был склероз, и она не понимала, что с ней происходит. Но он так вел себя с ней и так терпеливо все объяснял и показывал … снял с нее пальто, ухаживал за столом – и это было так прекрасно, что я не выдержал и обратил внимание своей жены: «Смотри, какой необыкновенный человек!». Это было потрясающе! Так должно быть между мужем и женой. Мы дружили с Семеном Самойловичем. Он почти каждую неделю приходил в синагогу, чтобы поговорить.

Сеня и Ася

Михаил Крупник. Мама всегда гордилась им. Но ему об этом не говорила. У нас не принято было восхищаться друг другом. После премьеры мы любили собираться семейным кругом. 
Между ними всегда было какое-то негласное соревнование: мама тоже была в городе не последним человеком – она была довольно известным гинекологом, работала во втором роддоме. Рожать там для женщины считалось удачей. Вот они и соперничали в известности. 
Если говорить об официальном папином признании, то звания он долго не получал, хотя с первых лет работы в Одессе стал известным и любимым артистом. Звание получил лишь в семьдесят пятом году, через пятнадцать лет после того как приехал в Одессу. Помню это утро: кто-то позвонил – мы все еще спали; мама подняла трубку и как закричит: «Сеня, звание дали!» Это было как шок. Дома устроили праздник! Родители вообще любили гостей принимать. У нас иногда собиралось до пятидесяти человек. Папа продукты покупал, разделывал рыбу, кур. А мама пару дней у плиты стояла, готовила.
Олег Школьник. Мы часто бывали друг у друга в гостях, вообще, было чувство одной семьи. Когда Крупники приходили к нам, Ася обязательно что-нибудь приносила: или Сенину жареную рыбку (он же был заядлым рыбаком), или пирожки. А как-то они принесли цветущий сиреневыми и белыми цветами куст. Он до сих пор растет. Мы называем его Сеня и Ася… У него два стебля, и они переплелись…

И руки золотые

Андрей Крупник, старший: Что мне нравилось в папе – он все умел делать. Есть мужчины, которые чего-то достигли в профессии, но гвоздя забить не умеют. Папа же мог делать все: когда у нас появился небольшой участок с садовым домиком, там не было ни туалета, ни душа. Папа купил машину белого кирпича и совершенно заправски, как каменщик, выложил целый домик – ровненько – стенка под отвес, все внутри заштукатурил.
У меня чувство, что практически от всего, чем бы он ни занимался, он получал удовольствие. Считаю, что у него был не просто профессиональный, а жизненный успех.
Андрей Крупник, младший: У дедушки была мастерская. Он был очень педантичным в плане порядка, поэтому постоянно говорил мне: «Мася, клади, пожалуйста, инструмент на место! Где взял, туда и положи!». «Да, дедушка», – отвечал я, а на следующий день опять забывал положить все на место. Он снова говорил: «Я тебя вчера попросил: не клади инструменты не на свои места!» Я: «Да, да, дедушка» – а в третий раз у него начинал повышаться тон… Дедушку всегда любили мои друзья. Я в этом вырос, поэтому его ирония казалась для меня обычной, для них же он был особенным. Я думал, что у всех дедушки ходят на репетиции, ездят на гастроли, дают шефские концерты. Только со временем понял, что это не так. К сожалению, я мало интересовался его творческой жизнью, а сейчас об этом очень жалею.

За своих не хлопотал

Андрей Крупник, старший: Он работал для людей, очень ценил дружбу и готов был многое сделать не только для близких друзей, но и для приятелей. Из Донецка приехал художник Миша Пархоменко. Папа проникся к нему расположением и помог получить большой подвал под мастерскую, в котором он до сих пор творит. И это не единственный случай…
Анна Чернобродская: Делая добро, он не ждал благодарности. Семен Самойлович мог кому-то подвезти с базара картошки, к кому-то придти в больницу. Он мог решить вопрос с палатой, операцией. Между репетициями и спектаклями он постоянно кому-то помогал. Кому-то отрезали газ – он ехал и решал вопрос. Он жил для всех. И в своей личной, частной жизни он тоже был для всех. 
Встать среди ночи – нет проблем. Сколько он помогал! Это его питало, насколько я понимаю, и он был собой доволен.
Андрей Крупник, старший: …Но за нас папа никогда никуда не ходил. Мы прожили с женой пятнадцать лет в коммуне, потом десять лет с ними на Соборке. Он считал, что хлопотать за своих – нескромно. У него на этот счет был комплекс. Папа моему брату не помог поступить в театральный институт, хотя, я думаю, для Миши это был бы не худший вариант. А вот нашему сыну, когда увидел, что у него что-то получается, помог подготовиться в Щукинское училище. И Андрюша в прошлом году поступил.

Два краника

Ирина Александровская, преподаватель Одесского училища искусств и культуры им. Данькевича: Семен Самойлович – человек просто уникальный. Он уникальный не только своим актерским мастерством, но и умением взаимодействовать с людьми. Он владеет (я даже не говорю о нем в прошедшем времени, потому что считаю себя его ученицей в театральном жанре, он мне очень помог, и сколько я буду жить, он мне будет все время помогать) многими психологическими приемами в общении с людьми. Семен Самойлович говорил, что с людьми общаться очень просто: в каждом человеке есть, безусловно, много хорошего, но есть и нечто плохое. И это хорошее и это плохое хранится в сосудах. Так вот, надо быть очень аккуратным и не трогать краник, который заведует плохим. Тогда между людьми не будет возникать конфликтов. Я вам должна сказать, что это простое средство работает потрясающе.

Рабочий сцены

Олег Школьник: У него случилась беда – у Крупника – с тазобедренными суставами. И если бы не Сергей Рафаилович Гриневецкий, не известно, как бы он жил и ходил. Ему поменяли оба сустава. Но надо было видеть, как человек выходит из этого! Ему все время хорошо, он все время улыбается... Он все время был мужиком. Он был мужиком во всех своих проявлениях. Не стеснялся будучи известным ходить с костылями по улице, а потом с палкой, а потом бросил эту палку и даже танцевал! Разве этот подвиг в какой-то степени не соизмерим с подвигом Маресьева?
А вообще, мне трудно представить его больным и хилым. Это не для этого организма. Конечно, он сделал, с моей точки зрения, одну трагическую ошибку: пошел удалять эту ерунду между своими лопатками и никому об этом не сказал. Вообще он жил не то что независимо – все мы от всех зависимы – он жил, пытаясь никого не напрягать. Ему все было хорошо, что бы ни было.

Я никогда не забуду: мы были в Америке в начале девяностых с театром «Ришелье» – сытые и самодостаточные, а через десять дней нас заперли в Алма-Ату. Зима. Работали в помещении цирка и утром, и вечером, а народ шел, думая, что это какая-то цирковая программа. Но это еще что! После американских гостиниц мы попадаем в дом цирка. Когда мы с Сеней зашли в номер и зажгли свет, нам дурно стало от невероятного количества – колонии – рыжих усатых. Кроме того, – невероятно грязно. Ничего, мы сами себе все помыли. Народный артист! Казалось бы, мог открыть рот и сказать «А-а-а-а!». Но он называл себя рабочим сцены. Говорил, что мы заходим в театр с черного хода, переодеваемся в рабочую одежду, даже если это фрак, мажем лицо краской и выходим веселить народ.

Профессионал

Николай Величко, заведующий труппой Одесского русского драматического театра: Когда в русский театр пригласили Семена Самойловича Крупника и Люсю Ивановну Сатосову, это укрепило коллектив и подняло имидж театра. Публика знала этих артистов еще по театру оперетты и поначалу шла на их имена по инерции.
Алексндр Копайгора, заслуженный деятель культуры Украины, директор Одесского русского драматического театра: Считаю, что появление в русском театре Крупника стало победой и большим достижением театра. Дело в том, что Семен Самойлович – представитель вахтанговской школы. Он – не артист оперетты. Артистом оперетты он становился постепенно… Вот смотрю на наш репертуар – почти в каждом спектакле ему находилась маленькая роль. Но не зря говорят, что нет маленьких ролей, зато есть большие артисты. Это как раз тот случай! Семен Самойлович не отказывался ни от одной. Он никогда не говорил, что он народный артист, говорил: «Слава Богу, мне еще и в этом спектакле досталась роль!»
Ольга Оганезова: У Сени не было понятия «халтура». Кстати, он и меня этому научил: либо ты работаешь, либо не работаешь. Нет такого понятия, что ты за деньги работаешь лучше – профессионально! Профессионал никогда себе не позволит работать на уровень ниже, чем он может это делать. Он за пять рублей работает точно так же, как и за двадцать пять.

«Маэстро, на выход!»

Александр Копайгора: Видимо я все-таки как директор понимал, что годы – серьезная проблема, и мы решили поставить спектакль именно для Семена Самойловича. Назывался он – «Маэстро, на выход!». Этот спектакль мы сыграли в Москве летом, в центре на Страстном бульваре – Крупник уже был болен. Зал был битком набит. Семен Самойлович купался в лучах славы; было очень много именитых гостей – Ширвиндт, Лановой, руководители московских театров... Приехав из Москвы, мы хотели отпраздновать восьмидесятилетие Семена Самойловича открытием театрального сезона, но в июле к нам обратились родные и сказали, что, по всей видимости, надо форсировать события, так как болезнь прогрессирует. И спектакль, на котором Одесса приветствовала Семена Самойловича в связи с восьмидесятилетием, мы сыграли в июне. И лично я счастлив, что сделал все и даже больше – организовывал два его последних юбилея.
Григорий Фаер. Когда мы прочли пьесу «Маэстро, на выход!», было ясно, что это лишь повод для постановки. Сценарий нельзя было назвать шикарным материалом. Но Сеня внес в эту пьесу свое видение, понимание. Он как бы прожил, построил биографию своего героя от рождения до смерти. И по ходу пьесы было понятно, что у него было в прошлом и почему он в данную секунду такой. Сеня придумал, что герой – бывший клоун и все, что у него нажито за жизнь, – это сундук со старыми костюмами.
Юлия Скарга, заслуженная артистка Украины. В Москве вместе с Семеном Самойловичем в «Маэстро, на выход!» должна была играть Наташа Дубровская. Но она заболела, и меня срочно ввели в спектакль. Меня предупредили, что, кроме своей роли, я должна выучить и текст своего партнера – все понимали, в каком он состоянии.

Он действительно иногда забывал текст. Но знаете, когда выходил на сцену, как-то мобилизовывался, и казалось, что иногда Семен Самойлович подсказывает текст мне. Он очень серьезно готовился к этой поездке, ведь он учился в Москве, у него там было много друзей – именитых актеров, которые должны были придти на спектакль. Думаю, он понимал, что играет последние спектакли. Тогда в Москве он сказал мне, что будет выходить на сцену до последнего вздоха, пока хватит сил.
А последний свой спектакль на сцене русского театра он сыграл с Наташей. Это был как раз юбилейный вечер. В конце спектакля есть сцена, когда герои садятся на сундук спина к спине и берутся за руки. Так вот, он взял Наташу за руку и сказал на ухо: «Это мой последний спектакль»…

Последний спектакль

Карина Шрагина. Я предложила Семену Самойловичу вместе сделать театральный проект, и он согласился. Как режиссер поставил для меня моноспектакль – он все сделал! Я чувствовала себя как за каменной стеной. Мне многие люди говорили о надежности Крупника, но у меня была возможность самой убедиться в этом. Он всегда говорил: «Карина, прорвемся!» Слушайте, как хорошо, когда есть человек, который говорит: «Прорвемся!» И это не простые слова. То есть в конце концов была и организация, и зал… Почему он за это взялся? У него был творческий интерес, и потом, я думаю, у него был такой период жизни, когда ему не хватало работы в русском театре, в «Хесэде». Он привык работать еще больше. Он рассказывал, что из тридцати дней двадцать семь вечеров играл. 
Потом у нас был еще один спектакль, но уже с режиссером. Специально для нас двоих Игорь Божко написал пьесу – это был последний спектакль Семена Самойловича как артиста. Спектакль «День молчания» был поставлен всего за месяц и мы успели сыграть только два раза: 10 сентября на фестивале и через месяц в зале Еврейского культурного центра. Для него как для актера это было подвигом. 
Ему уже в августе было плохо. Но Семен Самойлович приходил на репетиции – он не сорвал ни одной – и мы репетировали каждый день. Мне кажется, что это его тоже держало. 

С точки зрения врача и близкого человека

Ольга Крупник, жена старшего сына, врач: Он был удивительно гармоничным человеком – не только на сцене, а и в жизни. Всегда знал свою меру во всем: в плане отдыха, еды, питья. И был удивительно пунктуальным человеком. Всегда умело соизмерял свои возможности со своими желаниями и просьбами других людей. Если он говорил «да», то это означало именно «да», чего бы это ему ни стоило.
Не смотря на свой возраст, немалый жизненный опыт и сложившиеся привычки, он всегда чувствовал время и всегда был открыт новому. Наверное, это ему позволило в свои 65 лет овладеть искусством вождения машины, а в 80 – компьютером.
У него ни в жизни, ни на сцене не было штампа. Он никогда не строил из себя «актер-актерыча». Никто никогда дома не видел, чтобы он учил роли – а на сцене он хорошо знал не только свои слова, а и порой партнеру или партнерше мог подсказать их слова незаметно.
На футболе фанаты видели в нем своего, рыбаки считали его профессиональным рыбаком, а фотографы считали членом своего цеха.
При строительстве нового здания театра папа на полгода превратился в прораба. Вместе с В.К. Симоненко он участвовал во всех планерках, организовывал поставки материалов и изготовление конструкций в других городах Союза.
Он был очень любящим, заботливым сыном, всегда помогал своей маме и до последней минуты ее жизни ухаживал за ней. 
Он был строгим и справедливым отцом, нежно-заботливым дедушкой. Мечтал стать прадедушкой. А свою главную роль – роль знаменитого народного артиста он с любовью завещал своему внуку.
Как врач могу сказать, что он, без преувеличения, был идеальным пациентом. Говорил всегда по сути, не задавал лишних вопросов. Безукоризненно выполнял все медицинские назначения. Никогда не ныл, сумел мужественно перенести самую тяжелую часть болезни, при этом все понимая и до конца оставаясь мужчиной.
Помню его последний в жизни выход на сцену. Это было 12 октября 2008 года, на спектакле в театре Хэседа «День молчания». Он играл свежо, вдохновенно, даже ярче, чем свой бенефис в театре. Последняя сцена. Он по сюжету, приосанившись, уходит со сцены – навстречу своему счастью… На следующий день он поступил к нам в больницу, четко осознавая свои перспективы. 
Прощание с ним было скорее похожим не на похороны, а на последний бенефис. Я уверена, что его мастерство Актера и Человека навсегда войдет в историю театра и историю жизни многих людей.

Последняя молитва

Авроом Вольф. Когда я узнал, что он очень болеет, пришел к нему в больницу – это был его последний вечер. Голова Семена Самойловича работала, он понимал все, что происходит, но тело ему уже не подчинялось. Из последних сил он взял меня за руку и сказал слова любви: «Спасибо, что ты пришел. Я без сил». И больше не мог говорить. Я с ним говорил-говорил. В ответ он лишь иногда произносил: «Спасибо… спасибо… спасибо…». Я прочитал с ним молитву, которую читают с людьми, которые при смерти, и ушел в восемь часов вечера. А в шесть утра Семен Самойлович умер. И я не знаю, кому повезло – мне или ему, что я застал его живым. Для меня этот визит был не только исполнением долга. Господин Крупник действительно был моим другом. У нас разница в возрасте – лет шестьдесят, но я его очень любил. Я люблю каждого человека, но он был человеком, талант которого был обращен к людям. Есть артисты, которые хорошо играют, играют и любовь к людям – потому что это их профессия. Он – прежде всего – любил людей и нес эту любовь через свою профессию, через свой артистический дар.

Мемориальный знак Семену Крупнику Автор скульптуры А.Токарев

Через год после того как Маэстро не стало, на фасаде его дома, по адресу Соборная, 10 – именно здесь знаменитый артист прожил большую часть жизни в Одессе – был установлен барельеф. Деньги на него собрали друзья и почитатели таланта артиста. Для этого был организован общественный комитет, который возглавила Анна Семеновна Чернобродская.

Ирина Вишневская

Журнал "Фаворит" январь 2010 г.

Алик

Всеволод Верник

Я барахтался в паутине интернета второй час. Совершенно запутался в сайтах и уже собирался выключить компьютер, как вдруг... Знакомое сочетание слов остановило меня и я замер, боясь,что всё исчезнет с экрана монитора.

Два слова - Арик Беренсон - никуда не пропали. Я снова и снова перечитывал лаконичную справку, чувствуя, что начинаю раздражаться. Для раздражения были причины. В справке всё было переврано. Его настоящее имя было Арнольд, хотя все в Одессе звали его Алик. И в его фамилии не было буквы «н». Он был БЕРИСОН. Теперь всё становилось на место.

Арнольд Александрович Берисон родился 30 июля 1938 года. В семье, кроме него, была сестра Лора и младший брат Женя. Семья жила на Пироговской, 5. Алик учися со мной в одной школе,но мы учились в разных классах. Сдружила нас песня. Мы были в третьем классе, когда стали победителями районного смотра самодеятельности и готовились к городскому смотру. Мы с Аликом пели дуэтом. Чешскую песенку «Пастушок»:

 

Дуй, пастух, в дудочку на заре

От росы травушка в серебре,-

Я ранним-рано – с зорькою встану,

Отвяжу тёлушку во дворе.....

 

Петь нас учили на совесть.Я и сегодня смог бы повторить довольно непростую партию второго голоса.А тогда мы с Аликом репетировали у него дома на Пироговской.Квартира была на втором этаже, с балконом, выходящим на Пироговскую. Под балконом была сберкасса.Место людное, поэтому, когда мы закончили петь нашего «Пастушка» вдруг раздались аплодисменты!...На городском смотре мы стали лауреатами!.. В семье Алика музыку любили все. Отец совсем неплохо играл на аккордеоне, сестра училась играть на фортепиано, брат – на скрипке. Забегая вперёд, скажу, что Женя стал очень неплохим профессиональным скрипачом Прошли годы. Судьба свела нас снова, когда Алик был В Одессе уже знаменит. Он закончил по классу баяна музыкальное училище и работал руководителем ансамбля сперва в ресторане на старом Морвокзале, потом в небольшом, но очень уютном ресторанчике «Якорь» на 16-ой станции Большого Фонтана. Мне рассказывал Алик Инякин – гитарист из ансамбля Берисона, что столик в «Якоре» резервировали за 2 недели! Там, подальше от центра города, собирались «деловары», решали свои проблемы, проводили свои разборки бригады воров. А заодно слушали песни «за жизнь», «за Одессу» в исполнении Алика Берисона. У Алика был баритональный тенор, поставленный самой природой. Он прекрасно пел итальянскую лирику, песни из кинофильмов, цыганские песни, ну и блатные песни тоже. Хотя сам признавался мне, что поёт их больше ради денег.

Алик один из первых среди музыкантов купил себе мотоцикл. Он никогда не отказывал подвезти кого-нибудь, но это происходило только дважды: первый и он же последний раз! Второго такого лихача Одесса не знала,- разве только Уточкин? Как бы то ни было – дважды с Аликом никто не ездил. Алик один из первых стал заниматься бодибилдингом. Тогда это называлось Культуризмом. Среднего роста, с телом, как у Аполлона, с довольно красивым лицом, Алик производил впечатление на женщин и, как говорят в Одессе – таки имел успех!.. А потом Алик женился. Но первый брак оказался неудачным, хотя сына Алик очень любил. Алик один из первых стал записывать свои песни на кассеты и они разлетались мгновенно! Потом на какое-то время я потерял Алика из виду и наши пути сошлись, когда в Одессе было создано ООМА. Одесское Объединение музыкальных ансамблей. Организационное собрание проходило на 10-ой станции Фонтана. На этом собрании меня избрали предместкома и Алик подошёл меня поздравить. Он водил уже не мотоцикл, а «Жигули» и снова женился. На Любе Питкис. Она была очень красива и Алик был с нею счастлив. До 26 октября 1974года.

Они ехали с Любой по загородной трассе. Погода была неважной: моросил мелкий нудный дождик и Люба задремала, свернувшись калачиком на заднем сидении. Как перед машиной оказался летящий навстречу самосвал, Алик не заметил, но инстинктивно затормозил.Его машина пошла юзом и удар самосвала пришёлся на левую заднюю дверь...Он не помнил, как вылез из машины, как вынимали из машины Любу, его Любочку, которой больше не было!... В смерти Любы Алик винил себя. Его вызвали в суд, который должен был состояться 11декабря 1974года в Николаеве. А 7декабря Алик пришёл в ОМА на Толстого, 6 и зашёл ко мне в местком. Он сказал:

- Сева, ты же понимаешь, я сейчас не могу работать, займи мне денег.

- Какой разговор, Алик, сказал я.

- Тысячу тебе хватит? Вот, возьми.

- Вот хорошо, спасибо тебе, - сказал Алик, - в субботу поеду на толчок.

- Алик, какой толчок?! Зачем тебе толчок?!

- Ты понимаешь, Сева, я должен Любе купить шубу, ей там так холодно!

С этими словами Алик вышел из комнаты, а я ещё минут десять сидел окаменевший... Потом, бросив все дела, помчался к Алику домой. Просил, чтобы за ним последили, чтоб на суд не ехал машиной, чтоб не оставляли его одного, чтоб... Он взял машину у кого-то и поехал по той же дороге. Примерно в том же месте он покончил с собой,намеренно разогнав машину и Резко затормозив. Это было 11 декабря 1974 года Ему было всего36 лет... Он похоронен на Еврейском кладбище, на первой аллее направо. Рядом С Любой, которую очень любил, с которой,- хоть недолго,- был счастлив!..

17 ноября 2006 года, Бруклин, Нью-Йорк

Загадка

Всеволод Верник

Спросите любого руководителя ансамбля в Одессе, есть ли у него хобби, и он ответит: - Конечно!

Моё хобби - комплектовать оркестр! Такое хобби было и у Изи Сокола, о котором в Одессе семидесятых годов среди музыкантов бытовала такая шутка: кто-то переделал слова песни казахского акына Джамбула и теперь это звучало так:

"Первый сокол - Ленин,

Второй сокол - Сталин,

Третий - Сокол Изя!"

Изя руководил эстрадным оркестром Клуба связи и успевал скомплектовать ансамбль, с которым играл на танцах в парке им. Шевченко. Однажды в этом ансамбле появился новый барабанщик. С первых же минут в оркестре поняли - это асс!

Такой виртуозной игры им ещё не доводилось слышать. Изя был на седьмом небе! Всё шло прекрасно и начальство парка поручило Изе провести концертное выступление в "ракушке".

До выступления осталась неделя.

Ансамбль был загружен танцевальными вечерами и тут Изя понял - что-то неладно с барабанщиком! После первого перерыва любого вечера он уже не мог играть. Он сидел, сгорбившись на своём круглом стульчике с закрытыми глазами, раскачивался во все стороны и не отвечал на вопросы...

От Валеры, - так звали барабанщика, - попахивало вином... Нельзя сказать, что одесские музыканты были трезвенниками все до единого, но тут был другой случай. Валера приходил на работу совершенно трезвым, без малейшего намёка на винный запах, и отыгрывал первое

отделение выше всяких похвал! Его руки в рукавах белоснежной рубашки, закатанных до локтей, порхали над барабанами легко, как мотыльки! Танцующие останавливались и, по окончании танца, награждали музыканта аплодисментами! Но во втором отделении Валера уже был "готов"!... Изя Сокол решил принять меры: он тщательнейшим образом, на глазах у всех оркестрантов, проверил и осмотрел все барабаны и чехлы от них! Всё напрасно! Ничего не было! А до ответственного концерта осталось 3 дня... Эти три дня Валера ночевал у Изи дома.

Изя не спускал с него глаз до самого выхода на сцену... И вот - концерт! В последний раз за кулисами Изя проверил всех оркестрантов, все чехлы от всех инструментов и даже заглянул в контрабас, хотя и понимал, что там бутылку не спрячешь!..

Первое отделение прошло, как всегда, блестяще! Уйдя на перерыв, Изя и другие оркестранты буквально держали Валеру за руки, не отпуская его ни на шаг... Вся беда в том, что барабанщик сидит позади всего оркестра. Рядом с ним стоит только контрабасист, а Изя, играя на трубе, вынужден смотреть в "зал". Таким образом, во время игры Валера оставался без контроля... Короче говоря, после исполнения третьего номера второго отделения программы, барабанщик уже был "готов"! Контрабасист, Изя и гитарист, загородив Валеру от публики, привязали его к стульчику, чтобы он не упал, и кое - как закончили концерт! Изя постарел на пару лет, но не сдался! После концерта, красный от злости, он приказал раздеть Валеру! И тут всё прояснилось!

Под концертным пиджаком и рубашкой, на спине Валеры была закреплена ремешками... резиновая грелка с длиным шлангом, конец которого едва торчал из-под воротника рубашки!

Во время игры Валера то и дело прикладывался к шлангу, высасывая из грелки очередной "стаканчик"!... После немой сцены за кулисами "ракушки" разразился такой хохот, что публика, не успевшая уйти, стала возвращаться обратно, думая, что концерт еще не окончен!

Не смеялся только Изя. Он с горчью думал, что придётся опять заниматься своим "хобби" - комплектовать оркестр... Валера больше нигде не играл: его не брал ни один оркестр и он работал грузчиком в мебельном магазине на Торговой, возле Нового базара...

Октябрь 2002, Бруклин, Нью-Йорк

Настройщик

Всеволод Верник

Одесса,1953 год. Мне 16 лет и, после окончания семилетки, семейный совет решил пристроить меня в какое-нибудь ремесло. Пристроили с большим трудом учеником настройщика в музыкальную мастерскую на Советской Армии, 30. Это угол Дерибасовской. Название мастерской было такое длиннющее, что натощак его мог выговорить только зав. производством Михаил Давыдович Рихтерман. А называлась мастерская "Межоблмузремпрокат" и работали в ней такие мастера, каких уже нет и никогда больше не будет! Дефицит инструментов был такой, что мастера-виртуозы собирали из трёх разбитых инструментов один и продавали их, причём существовала очередь!

В мастерской работал целый клан Вересковских и вообще, как в каждом ремесле, "дело" передавалось по наследству, от отца — сыну, от деда — внуку! Моим учителем был старший из Вересковских, Константин Игнатьевич. Ему тогда было лет 65, и учил он меня очень строго, но неохотно. Я понимаю,что ему проще было сделать что-то самому, чем объяснять ученику, как это сделать... Я учился у всех мастеров понемногу и дело это мне нравилось.

Прошел год. Я сдал в мастерской экзамен и стал считаться "мастером по ремонту и настройке клавишных инструментов". К самостоятельной работе меня не допускали, до того самого злосчастного дня, который я не забуду никогда в жизни. В этот день

ни одного свободного мастера в городе не было. Обслуживая 4 области, мастера разрывались на части, чтобы успеть "дать план" и собрать очередное пианино на продажу!..

В этот день меня вызвал в кабинет Михаил Давыдович Рихтерман и, тряся огромным животом, сказал:

— "Пришёл твой время! Мне некого послать на этот заказ. Когда-то же надо начинать! Иди!"

И я пошел! На Петра Великого, 11. Дверь мне открыла женщина средних лет, с интеллигентным лицом и мягкими, плавными движениями. В глазах у неё было неприкрытое удивление, смешанное с недоверием. Я вошёл в комнату и растерялся! Такого обилия картин, фарфора и хрусталя в серванте я ещё не видел... Чёрный кабинетный "Блютнер" стоял открытый, будто дожидался меня.

И я начал!.. Разборка и чистка заняли около 20 минут и всё шло, как надо. Инструмент был хорошим и чувствовалось, что за ним сидит

профессионал. Я приступил к настройке и закончил её через 40 минут.

Хозяйка села к роялю и полилось вступление к первому концерту Чайковского. Через минуту она прервала игру и сказала,что ре-диез

в 4-ой октаве звучит надтреснуто и с диссонансом в септаккорде! Ноги у меня стали ватными!.. Проклиная всё на свете, я перестроил

инструмент наново, но после проверки проклятый диссонанс не исчез! Видя моё состояние, хозяйка сказала, что "пусть уже будет так..."

Я бежал в мастерскую, ничего не видя вокруг. Я ничего не понимал...

В мастерской уже сидели несколько старых мастеров и мой учитель, cтарик Вересковский. Они уже всё знали! Оказывается — заказчицей моей была ... Добродеева! Преподаватель консерватории по классу ф-но!!! Она позвонила по телефону в мастерскую и теперь решался вопрос — что со мной делать?! Старик Вересковский выслушал мой рассказ и залепил мне такую затрещину,что я отлетел метра на два! Потом сказал:

— "Иди обратно и пусть хозяйка уберёт из серванта все хрустальные бокалы. Какой-то из них звучит в унисон и даёт грязь! Пошёл вон!"

Я бежал обратно, не разбирая дороги! Женщина открыла мне дверь и в испуге посторонилась, крича мне в спину:

— "Вы что-то забыли?"

Я сказал:

— "Да! Я забыл старую заповедь настройщика — проверить перед настройкой всё, что может в квартире "звучать"! Стёкла в рамах

картин, хрусталь и прочее! Пожалуйста, уберите бокалы из серванта!"

Она покраснела, но, ни слова не говоря, выполнила мою просьбу. И снова звучало вступление к концерту Чайковского... Диссонанса не было!!!

Поблагодарив меня, она извинилась за причинённые мне хлопоты, а я ... я летел домой, как на крыльях, время от времени щупая в кармане первую, "золотую десятку", заработаную мной.

Я стал настройщиком!

Фокус

Всеволод Верник

Я встретился с ним на набережной Брайтон-бич. Поговорили о том, о сём и как-то незаметно затронули любимую тему Мони. Коренной одессит, знавший всех футбольных болельщиков на Соборке, прекрасный инженер-механик, Моня любил вспоминать необычные истории,

происшедшие с людьми, которых знал близко. Таких историй у него было множество. На этот раз он мне рассказал о необыкновенном токаре.Вот его рассказ.Я привожу его без изменений, только немного сократив.

-Ты помнишь весоремонтный завод в Одессе? - спросил Моня.

Я сказал: - Конечно!

-Так вот, там в цехе приборов работал токарем Петя, на которого завком написал 13(!) ходатайств на увольнение за злостные прогулы. И 13 раз директор завода, Виталий Абрамович Окунь, красным карандашом перечеркивал ходатайства и возвращал их в завком... Он не мог и не хотел увольнять Петю! А всё дело в том,что найти такого токаря, как Петя, директор не надеялся. Глядя в лицо председателя завкома, красное от гнева и возмущения, Виталий Абрамович говорил все 13 раз:

-Воспитывайте!.. А мне он план даёт!

-Так он же работает 3 дня в неделю! - срывался на крик предзавкома.

-Но план даёт? - спрашивал директор, и сам себе отвечал: -Даёт!..

Доведёный до красного каления, предзавкома вылетал из кабинета директора, на ходу разрывая очередное ходатайство на мелкие клочки...Чувствуя в рассказе Мони какой-то подвох, я спросил его:

-Что же такое уникальное было в Пете?

-Что было? - ответил вопросом Моня и начал загибать пальцы:

-Во-первых: детали в цехе приборов точили с точностью до микронов, а Петя на каждой детали делал только один контрольный замер!

Делать хотя бы 2 замера Петя считал постыдным для себя!

Если деталь после одного замера имела отклонения, Петя просто выбрасывал её в брак...

Во-вторых: чтоб ты понял, что Петя уникально чувствовал станок, я расскажу тебе о фокусе, который, кроме Пети, никто из токарей завода повторить не мог! Я проработал на этом заводе много лет и не помню случая, чтобы кто-то...

-Ша! - прервал я Моню, - уже говори, что за фокус?!

-Представь себе, - сказал Моня, - что ближе к обеду по пролёту между станками крадётся, всё время озираясь, мужик в телогрейке. Он подходит к Пете и просит:

-Петь, покажи! Петя спрашивает: -Принёс?

Мужик молча вынимает из-под телогрейки пол-литра и даёт её Пете. Тот открывает бутылку, круговыми движениями раскручивает

содержимое до образования воронки, затем быстро опрокидывает всю бутылку себе в рот и в несколько глотков опустошает её! Здорово? -Так это не фокус, это только его начало!

Освободив патрон станка от детали, Петя вставляет в него бутылку горлышком внутрь патрона, зажимает и... режет бутылку почти пополам! Потом на каждой части бутылки нарезает наружную и внутреннюю резьбу, свинчивает части в целую бутылку и произносит только одно слово:

-Наливай! Появляется вторая бутылка и её содержимое переливается в свинченную бутылку!... Почти всё, поскольку бутылка всё-таки стала меньше... И свинченная из двух кусков бутылка...НЕ ТЕЧЁТ!!!..

К моменту окончания фокуса в цехе не работает ни один станок... Восхищёная толпа рабочих (не только токарей!) аплодирует Пете.Он по-шутовски раскланивается и уходит на обеденный перерыв...

-Моня! А ты часом не сочинил этот фокус специально для меня? - спросил я.

-Чтоб я так снова увидел Одессу, если много раз не видел это сам! - оскорбился Моня. -И если бы я захотел такое сочинить, так у меня бы фантазии не хватило!..

И скажу тебе по секрету, что сам Виталий Абрамович Окунь принёс свои 2 бутылки, когда узнал о Петином фокусе! Так как ты думаешь, мог он такого токаря уволить?!

-Конечно, нет! Говорил председателю завкома: -Воспитывайте!...

Март 2003, Бруклин, Нью-Йорк

Хохмачи

Всеволод Верник

Было уже около часа дня, когда занятия на курсах английского языка закончились. Покидая гостеприимный, но холодный подвал синагоги на 4 -ом Брайтон – Бич, я вышел на улицу и чуть не наткнулся на него. Моня не спеша шёл к набережной. Мы обнялись и я, как всегда, пошел с ним. Усаживаясь на скамейку, я заметил, что Моня чем-то озабочен. Я не успел его ни о чём спросить. Он сам пожаловался мне, что не может вспомнить, как звали парня, который жил на Болгарской и постоянно приносил цветы на могилу Пети Розенкера – знаменитого на всю Одессу пианиста.

Вместе мы, конечно, вспомнили его. Никто так не любил квартет Розенкера, как Адик Валит. Моня с облегчением вздохнул и сказал: - Спасибо! Ты таки поднял мне настроение. Теперь ты мне скажешь, за что мы будем с тобой вспоминать.

- Моня, - сказал я, - давай поговорим за музыкантов. Не за тех, кого знает уже весь мир, а за тех, кто работал просто музыкантами в кабаках Одессы, в её парках, санаториях и на танцплощадках. О ком редко писала пресса. Ты ещё помнишь таких музыкантов, Моня?

- Ха! – сказал Моня, - Или! Я сейчас расскажу тебе за музыкантов и ты поймёшь, какие среди них были хохмачи! Хотя бы тот же Адик! Слушай сюда! Адик Валит был барабанщик. Он днём где-то работал, а по вечерам играл свадьбы. В будние дни он был свободен и его часто можно было увидеть в разных ресторанах города. Особенно он любил Юбилейный, переименованный зачем-то в Братиславу. Однажды, июньским вечером, Адик поднялся на второй этаж и подошёл к оркестру. С ним поздоровались и кларнетист Жора, хитро подмигнув коллегам по музыкальному бизнесу, сказал:

- Адик, есть спор, что ты не прокопаешь траншею поперёк Карла Маркса?

- На сколько мажем?- спросил Адик, ничуть не изменившись в лице.

- На ящик водки - сказал Жора, нервно потирая руки

- Идёт! - сказал Адик и спокойно пожал Жоре руку.

Адик вышел из ресторана и зашёл в кафе «Алые паруса», где у знакомой буфетчицы купил бутылку водки. Бутылку он вынес, завернув её в газету. Он вернулся обратно к ресторану, но не стал заходить в него, а зашёл в подворотню того двора, что рядом с рестораном. Никто никогда не узнает, что Адик наплёл дворнику, но на улицу он вышел, одетый в оранжевую безрукавку дворника, имея при себе кирку и лопату.

И закипела работа! Адик с остервенением долбил киркой асфальт, не обращая никакого внимания на гудящие машины, которые его объезжали. Когда он работал уже посредине мостовой, появился милиционер. Молодой парень, видимо, только недавно приехавший из села и ставший милиционером из-за квартиры, он провожал глазами каждый взмах киркой, а при ударе - цокал языком. Он ещё не успел ничего спросить, как Адик, повернув к нему красное, мокрое от пота лицо, проорал ему возмущённо:

- Шо ты стоишь, как телеграфный столб?! Или тебе не сказали приказ Горсовета, за лопнутые трубы?! Шо ты мине смотришь под руки! Иди лучше заворачивай c Карла Маркса машины, чтоб ехали в объезд! Я же не успею закончить работу! Щас приедет бригада и мине из-за тебя голову оторвут!

Мент, растеряно посмотрев на Адика, бросился бегом на Греческую, по пути заворачивая встречный транспорт… К огромным витражным окнам второго этажа Юбилейного прилипли носами музыканты, официанты, и редкие в этот душный вечер посетители. Все уже знали за спор и хохот в зале стоял ещё тот! Адик докопал траншею, устало положил на плечо кирку и лопату и вошёл во двор около ресторана. Он вышел минут через 20 умытый и причёсанный.

Когда он вошёл в зал ресторана, его встретил громовой радостный туш!.. Около месяца Адик не приходил потом в Юбилейный, боясь, что его может опознать молодой мент… Жора честно отдал ящик водки…

- Моня, ты помнишь что-то ещё?- спросил я, и Моня, пожав плечами, сказал:

- Если я буду рассказывать тебе всё, так я сильно сомневаюсь, что мы встанем с этой скамейки завтра к вечеру… Но ещё пару хохм я тебе расскажу. Ты что-нибудь слыхал за « Ленинградский заплыв»? Если нет – так опять слушай.

Небольшой эстрадный коллектив, работавший в одесской филармонии, завершил гастрольную поездку по городам Сибири и по дороге остановился в Ленинграде. Денег в бригаде не было совсем. Не потому, что плохо работали, а потому, что много пили…Деньги были только у барабанщика, который всю поездку питался одними пирожками и чаем: копил на новые барабаны. Примерно за неделю до приезда в Ленинград девушки – танцовщицы узнали у бригадира маршрут поездки. В Ленинграде бригаду устроили в общежитии на улице Желябова, недалеко от Эстрадного театра Райкина. Музыканты уныло слонялись по улице, остывающей после жаркого летнего дня. И вдруг – бригадир с контрабасистом вышли из общежития и деловой походкой куда-то направились. Как потом оказалось - поехали на главпочтамт. Кто-то позвонил оттуда и сказал, что контрабасисту пришла посылка! Как только они ушли - к барабанщику пришёл трубач и с порога заявил: - Спорим, что я в концертном костюме переплываю Мойку на… контрабасе! Обалдевший барабанщик поспорил на 25 рублей, что нет - не переплывёшь! Одетый в концертные брюки с лампасами, в смокинг с «бабочкой», трубач взвалил на плечи расчехлённый контрабас и подошёл к Мойке. Закованная в гранит, речка была не шире 10-ти метров, но вода в ней была грязной и покрытой радужными пятнами масла…Трубач перевалил контрабас через ограду, перелез через неё сам и…улёгшись животом на инструмент, быстро стал грести по – собачьи! Все, кто был в это время на Желябова, отнеслись к происходящему с философским спокойствием! Кое – кто из прохожих даже говорил: - Ну, конечно это съёмка! Наскоро вытерев контрабас, трубач переоделся в сухую одежду, а концертный костюм танцовщицы отнесли в химчистку. За 5 рублей! На остальные деньги купили водки и закуску. Ты же помнишь - водка тогда стоила 3-62… В самый разгар попойки вернулись бригадир с контрабасистом. Большой посылочный ящик тут же открыли и … танцовщицы с визгом и хохотом выскочили из-за стола и заперлись в своей комнате… Лицо контрабасиста стало бурячкового цвета: в посылочном ящике лежало… его собственное грязное бельё… К полуночи его напоили до совершенно бессмысленной улыбки и он спокойно проспал до утра, лёжа рядом со стоящим в углу контрабасом… Утром бригада выехала в Одессу.

Вытирая слёзы, выступившие от смеха, я спросил:

- Моня, почему ты не называешь ни одного имени? Или просто не знаешь?

- Как это - не знаю! Конечно знаю! Но эти люди ещё есть и кое—кто даже в Нью – Йорке! Кто-то в Германии, а кто-то - в Израиле. Это же не так давно было - каких-то 20 – 25 лет назад…Ладно, на сегодня тебе хватит. А в следующий раз я тебе расскажу об одном новогоднем вечере.

Мы поднялись со скамейки и неторопливо пошли к Брайтон – Бич, договариваясь о следующей встрече. Все встречи с Моней для меня праздник…

10 мая 2005 г., Бруклин, Нью-Йорк

Столь долгое отсутствие...

Вербицкая Татьяна,
Кохрихт Феликс

Святослав Рихтер возвращается в Одессу

Долго думали, с чего же начать эти заметки, но вот прочитали в "Новом мире" эссе Евгения Рейна, где он вспоминает своих учителей. Первое имя — Анна Ахматова. Второе — Аркадий Штейнберг — поэт, музыкант, литературовед, солдат, лагерник... О нем Рейн замечает, как бы вскользь: "Он родился в Одессе, но вскоре уехал оттуда (кстати, это же случилось с Ахматовой)..." Таких вот, званных и избранных, тех, кого отметил взмахом крыла Genius loci — Гений места Южной Пальмиры, немало в мировой истории. Одно перечисление их имен и заслуг заняло бы половину страниц нашего альманаха. Есть хрестоматийные гении (извините за тавтологию) — ссыльному петербуржцу Александру Пушкину хватило 13 месяцев, чтобы подарить Одессе грамоту на бессмертие и получить от благодарных горожан улицу и целых два памятника. Писатели Юго-Запада, хотя и родились здесь, у Черного моря, но сделали себе славное имя в Москве. Схожая судьба у музыкантов Давида Ойстраха и Эмиля Гилельса. Их творчество изучают студенты консерватории, их биографии (и реальные факты, и легенды, и апокрифы) передаются в семьях одесских любителей музыки из поколения в поколение.

Жизнь же Святослава Рихтера — одного из самых тонких и масштабных представителей интеллектуальной элиты ХХ века — мало известна землякам, особенно периоды одесских детства, отрочества, юности, да и молодости. А ведь именно здесь, в родительском доме, он сформировался не только как будущий великий инструменталист, но и как оригинальная, своеобразная личность, испытал первые сильные чувства — неразделенную любовь, смятенье чувств, драму творческого одиночества... Подобно фантомам воспоминаний Евгения Рейна (кстати, бывавшего в Одессе в 60-е годы довольно часто) — Ахматовой и Штейнбергу — Рихтер, покинув Одессу, никогда в нее не возвращался. Более того, одно лишь упоминание о ней (по свидетельству близких) вызывало у него смятение и явное нежелание продолжать эту тему. Почему же так случилось?

Это сложная, запутанная, а главное, чрезвычайно деликатная тема, само прикосновение к которой требует и чувства ответственности, и особого такта. Тем более, что наши родственники причастны ко многим важным событиям в жизни семьи Рихтер — и в Одессе, и в Германии. Попытаемся же если не дать исчерпывающие ответы на многочисленные вопросы, то хотя бы поделиться некоторыми сведениями о том, как же протекала жизнь Святослава, его родителей и их близкого окружения в 20-40 годы минувшего века.

Он родился в 1915 году в Житомире (как и великий создатель космических кораблей Сергей Королев). Его родители, одни из тех, кому более, чем героям культового романа подходит крылатое "Унесенные ветром", принадлежали к тем социальным группам граждан России, кому просто не было места при тоталитарном режиме. Мать, Анна Павловна Москалева, дочь житомирского помещика, в самом нежном возрасте неожиданно вышла замуж за своего учителя музыки Теофила Даниловича Рихтера. Этот обрусевший немец тишайшего нрава был намного старше своей решительной и властной супруги, буквально подмявшей под себя и мужа, и сына Святослава-Светика. Ему удивительно шло это уменьшительное имя. От матери мальчик унаследовал копну рыжих волос и выразительные лучащиеся глаза, от отца — трепетное, молитвенное отношение к музыке. И — что особенно важно для понимания нюансов формирования пианистического, артистического, мировоззренческого аспектов личности Рихтера — он разделял отцовскую приверженность методике обучения музыке, не предусматривающей формального образования, опиравшейся на творческую свободу. Важно отметить и следующее: в те годы большинство ведущих одесских педагогов были адептами московской фортепианной школы, а Теофил Рихтер воспитывался на традициях венской, петербургской.

Но все это скажется в судьбе Светика гораздо позже... А пока он живет в Одессе, куда семья переехала в 1922 году. В кирхе по соседству служит кантором его отец, а еще он играет на органе в спектаклях оперного театра и дает уроки. Среди учениц Теофила Даниловича была и молодая пианистка, подававшая большие надежды, — Наталья Сергеевна Завалишина, происходившая из славного дворянского — декабристского рода. В замужестве за инженером Диомидом Петровичем Вербицким (потомком Фастовских гетманов) она родила сына Виктора. Намного моложе Светика, он, тем не менее, стал его приятелем. На воспоминания Виктора Диомидовича и Натальи Сергеевны Вербицких (брата и матери Татьяны — автора этих строк) мы и будем ссылаться в публикуемых заметках.

Святослав Рихтер. Все еще впереди: 1931 г.Светик, Виктор Вербицкий и Наталья Сергеевна. 30е годы.Любимая игра — шарады.Дуэт: Светик и Наталья.

Рихтеры и Завалишины-Вербицкие буквально не расставались. Сегодня понятно, что тогда, в окаянные дни, обретение друзей, связанных не только увлеченностью музыкой, но и общей трагической судьбой (обе семьи сильно пострадали в гражданскую войну и в годы военного коммунизма), неприятием реалий тогдашней жизни, было редкой удачей. Более того — спасением. Сегодня можно с определенной уверенностью предполагать, что Наталья — молодая, стройная, с яркой романтической внешностью, поразила воображение мальчика, подростка, юноши… Разумеется, его чувство было возвышенным и выражалось посредством музыки, но все же это было влечение…

Вспоминает Виктор Диомидович, с конца войны живущий в Мюнхене:

— Светик и мама почти каждый день играли в четыре руки. И это бы- ло не рутинное музицирование, а каждый раз — яркое художественное со- бытие. Особым успехом в наших семьях и у наших друзей пользовались кон- церты, к которым партнеры готовились особо. Они происходили либо у Рихтеров — в Лютеранском переулке, либо у нас — в доме на углу Грече- ской и Екатерининской. В то время мы, как и большинство "бывших", лишились благоустроенной дореволюционной квартиры — ее конфисковали швондеры и шариковы — и обитали в трущобе, которую с большим трудом как-то приспособили для жилья. Удобства — во дворе, темень, сырость... В этих условиях жила большая семья со стариками и больными. Здесь перед самой войной родилась моя сестра Таня. Должен заметить, что Све- тик сильно ревновал к ней нашу маму — свою Прекрасную даму...

И из воспоминаний Виктора и Натальи Сергеевны, дожившей до 19-3 года, складывается картина если не пира во время чумы, то одесского варианта "Принцессы Турандот". Как и в послереволюционной Москве, в "жемчужине у моря", ставшей последним прибежищем чудом уцелевших и не сумевших покинуть Россию дворян, офицеров, научной и художественной интеллигенции, а то — и богемы, вопреки свинцовым ужасам "посадок" и угнетающего быта, правил бал Карнавал. Рихтеры, Вербицкие, их приятели наряжались в театральные костюмы, которые мастерили из подручных материалов и остатков "былого величия". Наталья Сергеевна была неотразима в облике загадочной сказочной красавицы. Светик называл ее Шамаханской царицей: она и впрямь сулила немалую опасность всем, кто попадал под ее власть (муж, дети) или ее коварное сумасбродное очарование. Спустя годы, во время войны, жизнь членов семьи Вербицких по ее прихоти не раз подвергалась смертельной опасности, но это уже другая история...

"Принцесса Турандот" поодесски...Застолье у Вербицких. Вторая слева — Анна Павловна, третий — Светик, четвертый — Виктор, пятая — Наталья Сергеевна, первый справа Теофил Данилович Рихтер.

Рихтеры жили в замкнутом мире, в который не допускались посторонние. И отец, и сын, становившийся с годами не только искусным инструменталистом, но и незаурядным музыкантом-мыслителем, были одиноки — и в Оперном, где они работали (Светик — концертмейстером), и среди коллег-пианистов и педагогов... Скорее всего, молодой одессит, подававший большие надежды, так бы и остался гениальным самоучкой и его постигла бы судьба многих наших земляков, которых "приспала" во сне шумная, любвеобильная, прагматичная Одесса-мама, более других любившая самых энергичных, шустрых, оборотистых, коммуникабельных, оптимистических (при несомненных талантах!) своих сыновей и дочерей. Но, к счастью, на пути Светика встретился Учитель. Как считает президент Национального фонда имени Нейгауза, профессор Львовской музыкальной академии Мария Тарасовна Крушельницкая, Генрих Густавович с первой же встречи с Рихтером стал относиться к нему, как к Чуду. Он, несомненно, особо выделял его из когорты своих талантливых учеников, а ведь среди них был еще один блистательный одессит, будущий великий пианист Эмиль Гилельс.

Нейгауз не только руководил становлением Рихтера-музыканта, но и буквально спасал его — человека не от мира сего — от жестких реалий советского вуза. От экзаменов по истории партии, марксистско-ленинской эстетике, от политзанятий и семинаров по соцреализму, от собраний с осуждением врагов народа и композитров-"формалистов". Об этом — в воспоминаниях самого Рихтера, его соучеников по классу Нейгауза в Московской консерватории, его друзей, в том числе и членов семьи Журавлевых (выдающегося чтеца Дмитрия Николаевича, его дочери Натальи), с которой нас связывает многолетнее доброе знакомство. Отсылаем вас к статьям, монографиям о Рихтере, в том числе к труду нашего земляка Валентина Максименко.

...Но все это случится потом. А пока — год 1940-й, в котором Виктор Вербицкий в последний раз виделся со Светиком в Одессе. Следующая встреча произошла спустя четверть века в Германии, куда судьба занесла семью Вербицких и мать Святослава. Диомид Петрович вскоре умер там от туберкулеза. В первые послевоенные годы, до 60-х, семьи часто виделись. Татьяна вспоминает, как ребенком гостила с матерью в городе Швебишгмюнде, где Анна Павловна жила с о своим вторым мужем — профессором Кондратьевым. Он перешел на фамилию Рихтер и даже выдавал себя за немца. Роль этого человека в семейной драме (она началась еще в Одессе), судя по всему, своеобразна и достаточно велика, но кто осудит сегодня этих людей, — вспомним унесенных ветром....

В середине 60-х Святослава Рихтера, народного артиста СССР, лауреата Сталинской премии, пианиста с мировым именем наконец-то "выпустили" свидеться с матерью в ФРГ — до этого она летала к сыну в США, где он давал концерты. В один из приездов в Германию Рихтер — впервые после 1940 года — встретился с Виктором Вербицким, другом юности. Таня и Наталья Сергеевна в то время уже вернулись в Одессу.

— Тогда, — вспоминает Виктор Диомидович, — Светик с горечью говорил о том, что мать его предала. Во первых, сойдясь с Кондратьевым, во-вторых (как полагал Светик) она не сделала ничего, чтобы спасти его отца...

Нам ли трактовать слова Святослава Теофиловича, оценивать справедливость его обвинений? Скажем лишь, что по убеждению современников — свидетелей трагических событий, случившихся в осажденной Одессе в 1941 году, Анна Павловна сделала все, стремясь спасти мужа, оклеветанного провокатором, обвиненного в шпионаже в пользу Германии. Она тщетно пыталась найти его тело и перезахоронить его...

В 1944-м А.П. Рихтер и С.Д. Кондратьев — вдова "врага народа" и ее ближайший друг, сознавая, что после прихода советских войск будут тут же уничтожены чекистами, уехали в Румынию, а затем — в Германию...

Тогда, при мюнхенской встрече с Виктором Вербицким, Святослав Теофилович дал ему понять, что с Одессой у него связаны тяжкие воспоминания... И не только семейные. Что он никогда не приедет в город, где ощущал со стороны музыкантов горечь непонимания, где был уничтожен его ни в чем не повинный отец.

Увы, слово свое он сдержал...

Лишь редким счастливчикам из почитателей таланта Рихтера удавалось пробиться на его концерты в Киеве, Львове, Кишиневе и, разумеется, в Москве. Наталье Сергеевне он часто писал в Одессу — поздравлял с праздниками, немного рассказывал о себе. Но никогда не звал ни ее, ни Татьяну в столицу, на свои выступления. Однажды Наташа Журавлева рассказала Рихтеру, что в зале консерватории находится Таня — дочь Шамаханской царицы. Он вздрогнул, смешался, сказал, что после концерта хочет с ней повидаться, но намерения своего не исполнил. Сбежал....

На стене пасторского дома, соседствующего с кирхой, установлена мемориальная доска.Из одесситов наиболее охотно виделся со своей соученицей по классу Нейгауза Люсей Гинзбург. К тому времени — Людмилой Наумовной, доцентом, а затем и профессором, заведующей кафедрой консерватории. Через всю жизнь она пронесла верность Учителю и преклонение перед его великим учеником — Святославом Рихтером... В творческой судьбе Людмилы Наумовны органично сочетались два дара — педагога и исполнителя. И она их реализовала в блистательных (увы, редких) концертах и своих учениках. Одному из них — Юрию Дикому (ныне профессору Музыкальной академии) завещала осуществить то, что не успела сделать сама. Вернуть Одессе ее великого сына. Увековечить его память в мемориальной доске, в названии улицы, но, главное, создать Музыкальное приношение — фестиваль, где звучала бы любимая музыка Рихтера, где получила бы достойное толкование и осмысление громада его личности, где играли бы пианисты, продолжающие традиции школы Нейгауза в Одессе, в Украине, в мире.

И почти все это удалось Юрию Дикому в рамках "РИХТЕРФЕСТА" — Праздника Рихтера, ставшего одним из самых ярких событий культурной жизни Одессы, вступившей в XXI век.

На стене отреставрированного пасторского дома, входящего в архитектурный ансамбль кирхи, в торжественной обстановке была открыта мемориальная доска (скульптор Николай Степанов). С большим успехом прошли концерты и спектакли в Филармонии, Литературном музее, Оперном театре. Состоялась представительная Литературно-художественная встреча, участники которой (в том числе — и авторы этих строк) говорили о многогранной личности великого Рихтера, об одесской составляющей его жизни.

О тех, благодаря кому праздник Рихтера состоялся, рассказывает Юрий Дикий, профессор Одесской музыкальной академии:

— К сожалению, в рамках этих заметок я не смогу назвать всех, но ска- жу о тех, кто внес самый значительный вклад. Это, прежде всего, одесские музыканты, давшие несколько благотворительных концертов, весь сбор с ко- торых пошел в фонд фестиваля. Особая благодарность — генеральному кон- сулу России в Одессе Феликсу Довженку, оказавшему нам и материальную, и моральную поддержку. Мы ощутили помощь со стороны главы Централь- ной райадминистрации Николая Балана, заместителя городского головы Владимира Палиенко, руководителей управлений культуры города — Нелли Лещинской, области — Надежды Бабич, руководителя депутатской комис- сии горсовета Лидии Голубенко, председателя Одесской организации Союза театральных деятелей Анатолия Дуды. Нашими добрыми партнерами по "РИХТЕРФЕСТУ" стали Валерий Кузнецов — директор и художественный руководитель Филармонии, Василий Василенко — директор и дирижер Те- атра оперы и балета. Спасибо коллегам — профессору Вячеславу Дашков- скому, семье Повзунов, тележурналисту Наталье Смирновой, родственни- кам Людмилы Наумовны Гинзбург — семье Литовченко-Недзведских.

Мы признательны гостям из разных городов Украины, принявшим уча- стие в концертной и научной программах: профессорам Киевской консер- ватории К.И. Шамаевой, Львовской — М.Т. Крушельницкой; пианистам Ю. Коту (Киев), Й. Ерминю (Львов), одесситам А. Ботвинову, В. Саксон- скому, С. Терентьеву; инструменталистам камерных ансамблей Н. Лит- виновой, С. Шольцу, Т. Кравченко, А. Анисимову, О. Кузнецовой, всем музы- кантам и поклонникам классического искусства. Наша главная задача — сделать "РИХТЕРФЕСТ" традиционным.

Из приветствий, поступивших в адрес организаторов фестиваля, особо выделим два. От посла ФРГ в Украине Дитмара Штюдемана и от директора московского Пушкинского музея, в котором и при жизни Святослава Рихтера, и после его ухода проходили и проходят знаменитые на весь мир "Декабрьские вечера".

Большой друг великого Мастера, Ирина Антонова пишет: "Нам было интересно узнать об открытии "Декабрьских вечеров" в Одессе. И не только потому, что Одесса — родной город Святослава Рихтера, но город большой музыкальной культуры, подаривший миру много великих музыкантов!".

Похоже, столь долгое отсутствие Светика в городе своего детства заканчивается.

Ассамблея

Лина Вербицкая

Я анатомирую курицу. Делаю это с уверенностью квалифицированного хирурга, ибо тренируюсь трижды в неделю, когда варю бульон своему шестимесячному чаду.

Мама и журнал "Здоровье" утверждают, что куриный бульон укрепляет младенческие кости. Я с готовностью принимаю эту аксиому, еще не задаваясь вопросом, почему столь неоспоримый друг нашего детства становится столь же коварным врагом нашей старости.

Я анатомирую курицу под мажорный аккомпанемент радиоточки, вещающей о непрерывно снижающейся себестоимости за счет не менее непрерывно повышающейся производительности. Завораживающее ее сладкозвучие не нарушает моей сосредоточенности, тем не менее, заставляет производить подсчеты, из коих следует, что восьмирублевый мой цыпленок давно бы должен достаться мне бесплатно. Мама говорит, что я слишком многого хочу, и что восемь рублей — это тоже даром.

Тем временем вспоротая и распятая тушка обнажает свои внутренности и среди них белесую, непропорционально раздутую печень.

Мама ахает: "Это — цирроз!".

— Да, — предполагаю я. — У цыпленка, наверно, был пьющий хозяин.

— Сколько печенки! — прыгает от радости старший мой отпрыск, шестилетняя Ринка, и требует немедленно пожарить ей сей деликатес. Мама шумит по поводу халтурной ветслужбы на Привозе, а я трепетно вычитаю из суммы в шкатулке еще восемь рублей на нового цыпленка и в страхе делю остаток на дни до получки.

Из парализующего арифметического транса меня выводит все тот же аккомпанемент радиоточки, сменившей на сей раз свои солнечные интонации на предгрозовой глас.

Еще неосознанное будоражащее чувство овладевает мной при сих торжественных звуках. В глазах у мамы испуганное недоумение.

"…Куда зовет их Голда Меир? — рокочет глас. — Домой? На землю обетованную? Своими ядовитыми щупальцами сионистский спрут надеется отравить сознание советского человека!.."

Мама тревожно вздыхает. Между тем наш зловещий защитник требует воздвигнуть заслон "проискам махрового империализма и мирового сионизма".

Придавленная всем услышанным, я рассеянно обращаюсь к маме: "Сионизм — это что?".

Мама начинает мучительно блуждать по закоулкам памяти и далеко на ее периферии находит следующее: "Сионисты — это жители города Сиона, который в древние времена находился где-то в Иудее у подножия одноименной горы".

— Ну и что? — недоумеваю я. Мама снова углубляется в мозговой лабиринт и возвращается оттуда не без добычи: "Кажется, в этом городе было много мудрецов".

Я пожимаю плечами: "Но разве это плохо?". Мама неопределенно кивает. Резкий звонок в дверь обрывает нашу начавшуюся было дискуссию.

— С Рождеством Христовым вас! Чтоб он был здоров! Придумал же родиться в такой мороз!

Квартиру наполняет неунывающий голос тети Эти, нашей соседки по двору, уже почти родни по стажу многолетнего дружественного сосуществования. Тетя Этя, потомственное дитя еврейской Молдаванки, что само собой подразумевает жаркий темперамент и национальное самосознание, которое, впрочем, не мешает ей состоять в благополучном браке с дядей Толей, добродушным мужичком, влюбленным в нее даже сейчас, на склоне лет.

— Мой уже наклюкался ради светлого праздничка, — беззлобно объявляет тетя Этя. Надо сказать, к слабости мужа она относится весьма снисходительно, считая ее, видимо, неотъемлемой принадлежностью русского человека. Она достает из кошелки заветную, обожаемую мной кутью и весело приглашает нас угощаться "заради Господа Христа ихнего". Удивительно, как одинаково свято и радостно чтит эта женщина христианские, иудейские и советские праздники. Если учесть к тому же все дни рождения ее потомков во втором и третьем колене, то нетрудно понять, что вкусное веселье в ее доме никогда не кончается.

Мама растроганно благодарит тетю Этю и грустно вздыхает.

— Что такое, Берта? — резонно удивляется тетя Этя. — Какие мешки вам спину давят?

Мама кивает на радиоточку: "Вы слыхали?".

— Или! Чтоб им не дождать! — Этя на мгновенье задумывается. — Но, между прочим, Берта, я ее не понимаю.

— Кого? — недоумевает мама.

— Голду Меир, кого же еще! Она себе зовет нас домой! Как будто это сесть и поехать в Бердычев! Или до нее не доходит, что даже за подумать об поехать пошлют совсем в другую сторону!

— Тетя Этя, а что такое сионизм? — неожиданно вступаю я в разговор.

— Сионизм? — пожимает она плечами. — Понятия не имею! Но, чтоб мне с этого места не встать, ОНИ, — ее указательный палец выразительно устремляется вверх, — они этого тоже не знают. Скажу тебе одно, детка. Раз его шьют евреям, хорошего тут ничего быть не может.

И вдруг, встрепенувшись: "А тебе на что? Не бери дурное в голову. У тебя дети, которых, между прочим, нельзя кормить вот этой отравой, — она указала на печенку. — Выкинь ее на помойку вместе с цыпленком".

— Нет, нет, — протестует мама. — Это надо отнести им и показать, на что они ставят печать годности!

— Берта, вы меня удивляете! Что вам дороже: год здоровья или кг курицы?

— Но надо же их проучить! — не унимается мама.

Этя меряет ее снисходительным взглядом: "Ну, тогда заверьте эту печать у нотариуса и пошлите птичку заказной бандеролью в прокуратуру!". В дверь снова звонят. На пороге Этина ближайшая соседка Анна Петровна, Нюрка, как уменьшительно ласково называет ее мама по праву

старшего, хотя Нюрке уже тоже весьма за сорок!

— Ну, ну, — с деланным возмущением обращается та к тете Эте. — Толя ее уже час ищет, а она вон где прохлаждается!

— Опохмелиться нечем? — скептически усмехается Этя.

— Не переживай, у меня опохмелился.

Нюрка — добрейшее существо, хотя и с ярко выраженным скандально-блатным налетом. Налет этот в сочетании с жаждой общественной деятельности, не нашедшей официального воплощения, сделал ее душой всех дворов нашего квартала, единодушно признанной "предводительницей дворянства".

Ни один акт гражданского состояния, ни один внутриили междворовой конфликт немыслим без ее самого горячего, родственного участия. Курит и матерится она по-черному, скандалит виртуозно, но неизменно первой приходит на помощь к любому, кто в этом нуждается. Действует в такой ситуации быстро, активно и безапелляционно, не оставляя у объекта и шага к отступлению. Нетрудно поэтому догадаться, что двери каждого дома нескольких близлежащих кварталов всегда широко открыты для нее. И мы в этом смысле не исключение.

К слову будь сказано, мама в нашей округе пользуется не меньшей популярностью, выступая, правда, в несколько иных ипостасях — как искусный спаситель от зубных болей и безотказный заговариватель зубов, то бишь целитель болей душевных.

Ибо каждый ее пациент открывает и закрывает рот не только по врачебной команде, но и для сокровенных излияний, коим мама большой мастер сопереживать. Возможно, и поэтому десятилетиями верны ей признательные больные, несмотря на всю непримиримость советской власти к частнику-мироеду.

Судя по прижатой к щеке ладони, Нюрку привело к нам не только Рождество.

Осмотр пациентки производится тут же, на кухне — без рук и без инструментов — путем заглядывания в старательно распахнутый рот. Диагноз ставится немедленно и убежденно, после чего происходит метаморфоза превращения кухарки в жреца Гиппократа. Облаченная в белый халат, мама величественным, бесконечно далеким от суетных движений жестом приглашает больную: "Прошу!" и удаляется с ней в стерильно-лекарственный, бормашинно-жутковатый мир, откуда обе через полчаса возвращаются с чувством полного удовлетворения. Счастливая избавлением от изнуряющих мук Нюрка с удовольствием присоединяется к приятной компании, вступая в "оркестр" со свойственной ей активностью:

— Вы слыхали? — с возмущением кивает она на радиоточку. — Израиль хочет сманить до себя наших евреев!

— Что значит "сманить"? — настораживается мама с болезненной остротой, свойственной любому еврею, когда "гой", даже самый дружественный, касается больного вопроса. — Почему "сманить"? Они зовут нас на землю предков, домой зовут, понимаешь?

Нет, Нюрка не понимает. Не понимает, а посему продолжает с возмущением: "За какой дом вы говорите, Берта? Или ваш дом не в нашем дворе? Или есть на Молдаванке такой зуб, с которым вы не знакомы лично? Такая скамейка в Одессе, где вы не как возле своих ворот?

— И то правда… — вздыхает мама. В словах ее горькая недоговоренность. Я слышу ее. А Нюрка? Нет, Нюрка не слышит. Ей, чутко созвучной чужим болям, эту услышать не дано. А посему снова звучит ее воинственно-мажорный аккорд: "Так за каким чертом те сионисты вам душу буравят?!".

— Слушай, а кто они вообще такие, эти сионисты? — вскидывается тетя Этя. Нюрка обводит всех недоверчивым взглядом, но, не обнаружив подво-

ха, снова лихо бросает ногу в стремя: "Бандиты, кто же еще?!".

— Где ты видела бандитов среди евреев?!

— Нет, вы только посмотрите на нее! Сейчас она мне скажет, что Мишка Япончик был раввином!

Этина карта, кажется, бита. Но не в ее характере оставлять за кем-либо последнее слово: "Бедный Мишка! — ухмыляется она. — Не дожил, чтоб узнать, что он — сионист!".

— Ничего, у него остались потомки.

При этих словах мы умолкаем. Спорить с Нюркой о мире одесской малины бессмысленно, ибо именно туда, как вглубь, так и вширь уходят все ее корни. Энциклопедичность ее познаний в этой сфере неоспорима. Мама только робко решается уточнить, приняли ли внуки по наследству славную корону деда.

На удивление, категорически утверждать этого Нюрка не может, а посему уклончиво кивает на кухонный стол: "Не всякий цыпленок успевает стать петушком". Взгляд ее при этом задерживается на белесой печени и немедленно взрывается искрами: "Какой фармазон всучил вам эту болячку?". Поворот разговора столь крут и решителен, что через минуту мы уже почти убеждены: сие возмутительное куриное безобразие куда горячее сионистской опасности.

— Подсунули на базаре, — уныло оправдываюсь я, — с печатью, между прочим.

— Ах, твари! Паштет бы им на хлеб из этой хворобы!

Паштет вызывается сделать тетя Этя. Остается решить: кто пойдет угощать им? Когда? А главное: кого и как?

К сожалению, авторитет Нюрки, как верховного жреца справедливости, не выходит за пределы нашего квартала. Так что, хоть мы все и негодуем, но тактики мщения никто предложить не может. Этя, несмотря на весь свой боевой дух, по-прежнему остается на позициях непротивления злу ("Когда идет дождь, берут зонтик, а не ругаются с Богом"). Мама готова писать в газету, а Нюрка… Нюрка вдруг стремительно направляется на веранду и оглашает двор привычным для нее трубным гласом:

— Кира…а…а..!!

Кира — друг и единомышленник Нюрки, ее оруженосец, ее верный Санчо Панса.

И Нюрка уверена, что даже в этот рождественский мороз та непременно окажется где-то рядом и явится по первому же ее зову. Нюрка не ошибается. На Кирыном крыльце уже скрипит дверь вперемежку с ворчливым, но немедленным откликом: "Ша! Где тебе уже горит?!".

— Зайди до меня, возьми в холодильнике цыпленка и неси его сюда.

Через три минуты Кира уже стоит на нашем пороге с желтеньким цыпленком в руке.

— Ни поспать через нее, ни поесть! — за деланным возмущением проглядывает искреннее желание войти в уютный круг.

— Вот поесть-то как раз есть чего! — всплеснув руками, вспоминает о своей пузатой сумке Нюрка и начинает опорожнять ее. — Или я до вас только зубы рвать пришла! А ну, Инночка, неси рюмки! — через пять минут стол приобретает вполне именинный вид.

— Ну, будем здоровы! — решительно поднимает она бокал.

— Лехаим, — подтверждает тетя Этя, и все мы дружно чокаемся во славу Рождества Христова.

— Все это хорошо, — после минутной паузы вопрошает Кира, деловито закусывая. — Но причем тут цыпленок? — вместо ответа Нюрка кивает мне, указывая на свою похудевшую сумку: "Заверни-ка мне своего паралитика".

Кира переводит взгляд на "паралитика" и соболезнующе качает головой: "И рождается же такое! Ни тебе для жизни, ни тебе для бульона".

Кира склонна к философии, что, по всей вероятности, и привлекает к ней Нюрку, которая иногда нуждается в осмыслении своих спонтанных действий.

— Нюра, извини за выражение, — Кира любит интеллигентные обороты. — Для чего тебе этот недоносок?

— Заработать хочу.

— Болячку в бок, — уточняет тетя Этя.

Я спохватываюсь: "Сколько с меня за вашего цыпленка?!".

— Я тебе еще додачу принесу, — уверенно отмахивается Нюрка и швыряет сверток в сумку. Мама, позабыв о жажде мщения, дает задний ход: "Может, не надо? Этот цыпленок того не стоит".

— А мы? — сверкает возмущенно Нюрка. — Чего мы стоим? Или такое барахло, что стерпим это?

— Ша, — спешит остудить ее Этя, — садись. Или сегодня не светлый праздник?

— Завтра к открытию Привоза мы там, — решительно, как о само собой разумеющемся, заявляет о своем участии Кира и помогает усадить Нюрку. Считая вопрос решенным, она уверенно переворачивает пластинку: "Как вам нравится эта Голда Меир? Вы слышали?".

— Еще бы! Дундят с утра до ночи. А ты что, — настораживается Нюрка, — надумала ехать до нее?!

— Я? Или она тебе говорила, что приглашает меня?

— А кого же еще? — усмехается тетя Этя.

— Я так поняла, что сионистов.

— Тетя Кира, — ловлю я ее на слове, — а что это такое: сионист?

— По-моему, — раскидывает мозгами Кира, — это еврей, который умеет хорошо заработать.

— Ты это только что придумала? — саркастически вопрошает тетя Этя.

— А иначе, почему на тех сионистов так горит наша мелиха?! Железная логика Киры неоспорима. Однако Этю не так легко одолеть.

— А на кого она не горит? Или мой Толя ей не поперек горла? Так что?

— Но разве Толя столько зарабатывает?

Ответ вопросом на вопрос — излюбленный метод спора философствующей Киры. Способ, почти безотказно укладывающий противника на обе лопатки. Тем не менее, Этя не сдается.

К дискуссии подключается Нюрка, затем мама. Представительная ассамблея выходит на новый виток. Но я уже их не слышу. Я схожу с орбиты. Точнее, перехожу на свою, где ждет меня бульон в неразрезанном виде, где неумолимый бег стрелок грозит взорваться голодным плачем ребенка.

А утолить его не сможет ни одно, даже самое неожиданное, толкование загадочного зловещего слова.

Ложка прозрачного маминого бульона сегодня единственная живительная, непреложная истина для младенца.