Несостоявшийся «Перл-Харбор»

Григорий Гельфенштейн

(Текст статьи дается с незначительными сокращениями)

НЕИЗВЕСТРАЯ СТРАНИЦА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ

Мы уже привыкли к тому, что в нашей почте появляются материалы, содержание которых открывает нам новый взгляд на казалось бы известные факты. Так было с опубликованным нами материалом капитана дальнего плавания Ландера о взрыве линкора „Новороссийск”.

Появлению же этого уникального материала на нашем сайте предшествовало получение письма одессита Григорий Гельфенштейна (а, как известно, бывших одесситов не бывает!) из Петербурга. Вот это письмо:

Григорий Гельфенштейн, 2006 год "... Рад был узнать, из Интернета, что существует Всемирный клуб одесситов и что клуб имеет свой сайт...
Я, Гельфенштейн Григорий Ильич, родился в Одессе 3 января 1922 года. Благополучно жил-поживал до сентября 1940 года и никогда, никогда не уехал бы из Одессы… Жил я около театра Революции – на ул. Артема (бывшая Конная), д. № 14, кв. 21. Считал и считаю, что Одесса – самый лучший город на планете… Но обстоятельства сложились так, что в 1940 году, после окончания средней школы-десятилетки № 36, которая в то время располагалась на ул. Щепкина, д.5, я был призван в армию. Мечтал поскорее отслужить положенные два года и вернуться домой, однако война спутала все планы и все карты ..
Воевал на Ленинградском фронте. Пережил тут блокаду и всё прочее. После демобилизации в мае 1947 года я в Одессу не поехал. К тому времени я уже был женат. Остался жить и работать в Ленинграде....
В ходе Отечественной войны мне довелось участвовать в гигантском Кронштадтском Сражении, о котором и в те годы и позднее гражданам Советского Союза ничего известно не было. Вся информация была намертво закрыта. До сего времени всё то, что известно об этом Кронштадтском Сражении, известно только на мемуарном уровне. На официальном государственном уровне почти никакой информации нет. А между тем, в этом Сражении в то время решалась судьба не только Ленинграда, но и судьба Балтийского флота России, судьба Москвы, судьба Архангельска и Мурманска (всего нашего советского Севера) и судьба всего Советского Союза… Вот в это самое время один одессит оказался на самом-самом острие событий… И именно от его действий или бездействия зависело все это. Этим одесситом, конечно же, был я… Потому считаю, что в те часы и минуты гигантского Кронштадтского Сражения Одесса спасла и Ленинград, и Москву, и все то, что к тому времени (к сентябрю 1941 года) оставалось от Советского Союза…
Пусть знает об этом и моя родная Одесса. Недавно у нас в Петербурге вышел из печати известный толстый журнал "ЗВЕЗДА", № 7 (2006). В этом журнале мою статью можно найти по моей фамилии...
Хай живє наша рiдна Одеса!
Счастья Вам и благополучия.

Григорий Гельфенштейн
Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.

Есть в истории Великой Отечественной войны и обороны Ленинграда один эпизод, который с сентября 1941 года и по сей день в значительной степени остается «белым пятном». Как его непосредственный участник, будучи уверен в важности событий, которым до сих пор, по ряду известных и неизвестных мне причин, не было уделено достаточного внимания, я хотел бы рассказать о произошедшем от первого лица.

Смотрите и слушайте рассказ Григория Гельфенштейна

Примерно с середины августа 1941 года крупная группировка войск противника — группа армий «Север» — под командованием фельдмаршала фон Лееба начала форсированное продвижение из района Пскова в направлении на Ленинград. Эту ударную группу армий с воздуха поддерживал самый мощный Первый воздушный флот Германии. Противник в то время имел подавляющее превосходство как в технике, так и в живой силе. Уже к началу сентября немецкие войска, форсированно продвигаясь вперед, почти вплотную подошли к Ленинграду. 8 сентября 1941 г. ими был взят Шлиссельбург, и вокруг города замкнулось кольцо блокады. 

С 10 сентября 1941 года по личному приказу Сталина командующим Ленинградским фронтом и Балтийским флотом был назначен генерал армии Г. К. Жуков. Приняв командование, Жуков буквально в считанные дни создал на путях возможного движения противника огненный щит артиллерии Краснознаменного Балтийского флота и войск Ленинградского фронта, организовав четкую координацию действий всех звеньев обороны. На передовые линии были выдвинуты наводчики и корректировщики огня, которые при малейших попытках наступления немецких войск вызывали огонь крупнокалиберной артиллерии КБФ. Все подступы к Ленинграду на танкодоступных направлениях были перекрыты огнем противотанковых орудий и орудий зенитных дивизионов войск ПВО...

Для противника взятие Ленинграда означало, что группа армий «Север» и финские войска, действовавшие на Карельском перешейке, легко могли бы соединиться с финско-германскими войсками в районе реки Свирь и перерезать наши коммуникации, идущие в Карелию и Мурманск.

Из вышесказанного однозначно следует, что в случае взятия немецкими войсками Ленинграда война могла перейти в такую фазу, что отстоять Москву было бы практически невозможно…

Противник прекрасно понимал, что именно наша артиллерия может свести на нет все усилия по овладению городом. В то время огневую мощь одного только КБФ составляли 472 орудия калибром от 120 до 305 мм. Это были орудия кораблей, фортов и 16-ти батарей, смонтированные на подвижных железнодорожных платформах.

Осознав, что главная угроза наступающим войскам исходит от кораблей Балтийского флота, немецкое командование решает уничтожить их мощными ударами своей авиации. Для этого Первый воздушный флот, поддерживавший действия группы армий «Север», был существенно усилен 8-м ударным авиакорпусом, уже прославившемсяв ходе боевых действий против Франции и Великобритании.

Специально для того, чтобы потопить крупные пушечные корабли, на аэродромы базирования соединений, участвовавших в операции, были срочно доставлены тяжелые бронебойные авиабомбы весом в тонну!

Попытка осуществления планов противника вылилась в ожесточенную схватку немецкой авиации с силами ПВО КБФ и Ленинградского фронта…

Однако вот свидетельство бывшего командующего Ленинградским фронтом и Балтийским флотом маршала Г. К. Жукова:

“Чтобы подавить или уничтожить нашу мощную морскую артиллерию, которая вела уничтожающий огонь по наступающим войскам группы армий «Север», фашистское командование 21—23 сентября осуществило ряд массированных налетов на корабли и Кронштадт. нале участвовало несколько сотен бомбардировщиков. Но интенсивный огонь зенитной артиллерии и решительные атаки советских истребителей сорвали замысел врага:существенный ущерб флоту нанесен не был (курсив мой. — Г. Г.)”

Итак, из сказанного следует, что:

- 21, 22 и 23 сентября 1941 года в небе над заливом, островом Котлин и Кронштадтом произошло гигантское трехдневное сражение немецкой бомбардировочной авиации с силами ПВО, аналогов которому до этого в военной практике не имелось.

- главной целью немецкой авиации были не наши относительно немногочисленные и в большинстве своем устаревшие корабли-коробки, запертые у Ленинграда и лишенные возможности выхода в море, а крупнокалиберная артиллерия кораблей и фортов Кронштадта.

В дальнейшем, 7 декабря 1941 года, на Тихом океане Япония предприняла внезапное авиационное нападение на военно-морскую базу Тихоокеанского флота США — Перл-Харбор. Если отбросить романтику секретного перехода через Тихий океан шести японских авианосцев, армады кораблей сопровождения и тридцати подводных лодок охраны, в сражении при Перл-Харборе и в Кронштадтском сражении есть много сходного, заслуживающего сравнения.

То, что произошло в Перл-Харборе, хорошо известно всему миру. Тут никто никаких секретов не делал. О трагическом поражении США написаны книги, сняты кинофильмы, в восстановленном Перл-Харборе созданы мемориалы.

Так что же произошло в сентябре 1941 года у нас, под Ленинградом и Кронштадтом?

Незадолго до войны, в 1940 году, в Ленинградском физико-техническом институте, руководимом академиком А. Ф. Иоффе, были созданы первые отечественные станции дистанционного радиообнаружении самолетов.

К сентябрю 1940 года опытный образец такой станции, условно названный «Радиоуловителем самолетов» («РУС-2»), после государственных испытаний под Москвой был принят на вооружение. Этот образец был передан в эксплуатацию в 28-й радиополк ВНОС (Воздушного Наблюдения, Оповещения и Связи), дислоцированный в Баку.

В сентябре 1940 года автор этих строк после окончания средней школы-десятилетки был призван на действительную военную службу в Красную Армию и попал служить в 28-й радиополк ВНОС. Был определен в спецвзвод учебной роты полковой школы, где обучался искусству обнаружения воздушных целей на самом первом опытном образце радиоуловителя самолетов.

В марте 1941 года я был аттестован как старший оператор станции радиообнаружения (слова «радиолокация» в нашем лексиконе в то время еще не было). В начале апреля 1941 года учебная рота полковой школы для дальнейшего прохождения службы была переправлена в Ленинградский военный округ…
Я был включен в состав боевого расчета этой РЛС как один из наиболее опытных старших операторов. Первым местом нашей дислокации стала деревня Логи неподалеку от Нарвы. Радиус уверенного обнаружения целей станцией типа «РЕДУТ» достигал 200–210 км.

В начале сентября 1941 года наша РЛС «РЕДУТ-3» после отступления из-под Нарвы была дислоцирована на «Ораниенбаумском пятачке», на высотке в деревне Большая Ижора. Прямой провод телефонной связи соединял аппаратную непосредственно с командным пунктом ПВО КБФ. Кроме того, все донесения о движении самолетов противника мы по радио передавали в Ленинград на командный пункт войск ПВО Ленинградского фронта.

21 сентября 1941 года. Это был ясный, теплый воскресный день. Золотая осень в лихолетье!..
Утром, ровно в 8.00, дежурная смена, которую я как старший оператор возглавляю с первых дней войны, заступает на очередное дежурство. С 8.00 до 12.00 мы будем дежурить утром всю неделю до 27 сентября. Поэтому в дальнейшем все три массированных авиационных налета пришлись на время дежурства моей смены. И поскольку в то время на всем Ленинградском фронте только наш радиолокатор давал возможность обнаружить вражеские самолеты на удалении 180–210 км от Кронштадта, волей судьбы мне одному довелось следить за ходом операции противника на ее начальной стадии, наблюдая все происходящее на экране индикаторного устройства.

Примерно в 9.50 я заметил несколько больших групп самолетов, почти одновременно появившихся из районов севернее Новгорода, севернее железнодорожной станции Дно и около Луги, где у немцев были крупные аэродромы, и летящих вдоль линий железной дороги в направлении на Гатчину (тогда — Красногвардейск).

Наблюдая цели, я определил, что их общее количество уже превышает 170–180. В каждой группе 18–20 самолетов. Над районом Гатчина–Сиверская походные колонны становятся в большой круг. В это же время наблюдаю, что и с аэродромов у Гатчины и Сиверской тоже стали подниматься самолеты, встраивающиеся в эту карусель. Теперь их общее количество уже 220–230. Начинаю думать, что все они осуществляют какое-то сложное перестроение, но еще никак не могу понять, что они замышляют и куда готовятся лететь дальше. Поначалу кажется, что на Ленинград. Но вот вижу, что они разделились на три колонны, примерно равные по числу самолетов... И тут вдруг, в какой-то короткий миг, по еле-еле начавшемуся смещению одной из колонн на запад, я все понял, разгадал замысел врага:

«Это идут на нас, на корабли! Это идут на Кронштадт!!!»

Все кодированные донесения мы незамедлительно, через каждые 30–40 секунд, передаем на командный пункт ПВО в Ленинград. Параллельно информацию по телефону принимают на КП ПВО КБФ.

Теперь мне уже стало ясно, что над районом Гатчина–Сиверская у немцев был назначен «большой сбор». Здесь они из походных колонн перестраивались в три боевые колонны, чтобы затем с трех сторон («звездный налет!») появиться над кораблями и Кронштадтом!

Разгадал!.. Наша антенная система уже давно почти не вращается. Только примерно раз в три минуты «для порядка» делаю круговой обзор воздушного пространства. Все внимание сейчас на район Гатчина–Сиверская. Опыт работы у меня уже большой, но никогда раньше я еще не видел на своем экране такого количества вражеских самолетов. Вокруг в радиусе до 210 км нигде никого в воздухе нет.

До этого в моей практике не единожды были случаи, когда нашим данным не доверяли. В то время все, что касалось радиолокации, было у нас строжайше засекречено, и непосвященному человеку даже в голову не могло прийти, что с помощью специальной техники можно уверенно наблюдать самолеты на расстоянии 180–220 км за линией фронта.

Вот и теперь чувствую, что там, на КП ПВО КБФ, донесения принимаются как-то слишком бесстрастно. Нет озабоченности, нет никаких к нам вопросов. Но в данном случае недопонимания допустить я не мог! С волнением решаюсь на крайность, на нечто строжайшим образом запрещенное. Как старший по смене, в сложившейся экстремальной ситуации я тоже решил действовать экстремально. Беру у сидящего рядом оператора-телефониста В. Майорова телефонную трубку связи с КП ПВО КБФ и прямо, открытым текстом, говорю дежурному офицеру, который обычно записывает наши кодировки:

– Это идут на вас! Их 230–250!! Давайте тревогу!!!

Меня поняли правильно...

Через несколько секунд мы услышали, как поплыли над заливом, над побережьем протяжные звуки тревожных сирен.

А в это время обстановка над районом Сиверской и Гатчины для меня уже полностью прояснилась. Четко наблюдаю три боевые колонны вражеских бомбардировщиков. Одна из них движется на запад, чтобы затем с разворотом вправо выйти к кораблям и Кронштадту с запада, со стороны залива. Другая берет курс на Ораниенбаум, чтобы выйти на Кронштадт с юга. Третья колонна движется так, чтобы, пройдя над Петергофом, с разворотом влево выйти с востока. В каждой колонне 65–75 самолетов.

Но теперь я работаю спокойно. Ушло волнение. Мы сделали свое дело — предупредили своевременно! Фактор внезапности нападения исключен в полной мере. Иногда беру телефонную трубку и короткими репликами поясняю командному пункту ПВО КБФ развитие событий. Чувствую надежный контакт и полное взаимопонимание.

Через 10–12 минут самолеты будут над нами. А над собой наш локатор ничего видеть не может — «мертвая воронка». Еще через 5–7 минут говорю оператору-телефонисту: «Они уже почти над нами. Вокруг больше никого нет! Выйдем, посмотрим на них при подходе, пересчитаем по колоннам». Мне это нужно для проверки методики точного определения количества самолетов в групповых целях.

Не выключая аппаратуры, выходим наружу и, щурясь, вглядываемся в голубое небо. После полумрака в аппаратной яркое солнце слепит глаза. Мы точно знаем, с каких направлений и сколько самолетов летит к кораблям и Кронштадту.

С трех сторон медленно надвигаются три колонны вражеских бомбардировщиков. Да, в каждой 65–75 самолетов. Это «Юнкерсы-88» и пикирующие одномоторные «Юнкерсы-87». Летят строем по четыре, уступом. Впереди каждой из колонн один самолет — ведущий. Густой, тяжелый гул почти четырехсот могучих авиамоторов нарастает, давит на психику... А земля молчит, затаившись... Бегут секунды.

У кого-то из зенитчиков не выдерживают нервы — следует одиночный выстрел зенитного орудия, и перед носом у ведущего одной из колонн с явным недолетом взрывается зенитный снаряд… Белая шапка разрыва повисла в воздухе.

– Огонь!!!

Это описать невозможно! Это нужно было видеть! Вмиг голубое небо оказалось перечеркнутым дымовыми трассами многих сотен зенитных снарядов, залпом выброшенных в высоту. Вмиг на пути вражеских колонн встали сотни белых разрывов...

В то время в мире еще не было ракетных средств для эффективного уничтожения воздушных целей. Наиболее действенным средством защиты были зенитные пушки и создаваемый ими заградительный огонь.
Вот и тут перед немецкими самолетами вздыбилась стена огня. И нет больше стройных парадных колонн. Разлетелись, рассыпались на группы и звенья. Ищут подходы к кораблям и намеченным объектам. Но никакой «самодеятельности» здесь не было. Каждая группа, конечно же, имела свое конкретное задание, составленное по данным предварительной воздушной разведки.

А с неба на землю сыпались осколки зенитных снарядов. Многие тонны металла, поднятые в воздух скорострельными пушками, дождем падали вниз, со свистом врезались в землю. Чвяк! Неподалеку от нас в землю впивается крупный осколок. Сквозь сплошной гул кричу Майорову: «Уходим! Наше место сейчас в аппаратной!» И вот мы снова у наших приборов. Молодые глаза быстро привыкают к полумраку. Делаю круговой обзор — вокруг никого нет. Вся немецкая авиация сейчас работает здесь.

Над нами происходит гигантское сражение, а мы его не видим: над собой мы видеть ничего не можем... Затем наблюдаю уходящие самолеты. Уходят небольшими группами, уходят и поодиночке. Всех их я считаю по своей «хитрой», но точной методике. По моим данным, за три дня огнем зенитной артиллерии над заливом было сбито не более 20–25 вражеских бомбардировщиков.

22 сентября состоялся точно такой же по сценарию и по времени второй массированный налет, а 23-го — третий. Это освобождает меня от необходимости описывать каждый из них в отдельности. Во время всех трех налетов я действовал так, чтобы полностью исключить фактор внезапности нападения.

Как бывший старший оператор РЛС «РЕДУТ-3», в часы дежурства которого происходили все массированные налеты, беру на себя смелость утверждать, что сведения, приведенные мною в настоящей статье, единственно правильны. Число самолетов было точно определено мною при помощи радиолокатора, а затем перепроверено и подтверждено прямым визуальным наблюдением в тот короткий отрезок времени, когда на подходе к Кронштадту все они еще летели строем, тремя колоннами. У меня нет и не может быть никаких причин преувеличивать или преуменьшать количество самолетов противника!

21 сентября их прилетело 220–230. Для первого удара собрали все, что было возможно. По замыслу, первый внезапный удар должен был быть самым мощным — сокрушительным!

22 сентября их прилетело уже только 160–180. Во время первого налета несколько самолетов были сбиты. Некоторые получили повреждения.

23 сентября их прилетело 140—160 …

В те дни на Балтийском флоте, если я не ошибаюсь, имелось всего два истребительных полка. На вооружении у этих полков были устаревшие и тихоходные деревянные самолеты типа И-16 («Ишачок») и бипланы И-153 («Чайка»). В конце сентября 1941 года в этих двух полках насчитывалось не более двух боеспособных эскадрилий. Конечно, я не могу полностью исключить того, что наша авиация пыталась противодействовать более мелким группам самолетов противника, прилетавшим во второй половине дня (в основном, с разведывательными целями), но, во всяком случае, в часы моего утреннего дежурства (с 8.00 до 12.00) во время массированных вражеских налетов я не наблюдал подъема истребителей ПВО КБФ. Да и много ли могли сделать эти «этажерки» против бронированных армад «Юкерсов-87» и «Юнкерсов-88»?

Но вернемся к сопоставлениям.

Как уже было сказано, 7 декабря 1941 года произошло внезапное нападение японской авиации на крупнейшую военно-морскую базу США на Тихом океане — Перл-Харбор. Этим нападением Япония вступила во Вторую мировую войну в качестве союзника гитлеровской Германии.

Тихоокеанский флот США, на тот момент базировавшийся в основном в Перл-Харборе, значительно превосходил наш Балтийский как по количественному составу, так и по всем техническим параметрам. Это были преимущественно современные корабли с мощным вооружением. В момент нападения японской авиации в акватории порта находилось 93 военных корабля.
В результате двух массированных налетов было потоплено 4 линкора, 1 тяжелый крейсер, 2 эсминца, минный заградитель и 1 танкер. Были сильно повреждены и выведены из строя еще 4 линкора, 3 крейсера, 3 эсминца, 3 вспомогательных судна. На аэродроме Перл-Харбора было уничтожено около 300 боевых самолетов разного типа. Взорваны нефтехранилища, склады боеприпасов и снаряжения, поврежден ряд сооружений и технических средств обслуживания. В огне пожарищ, во взрывах бомб, в чревах переворачивающихся и тонущих гигантских линкоров в то утро почти одновременно погибло около 4000 военнослужащих США.

По данным Института военной истории МО РФ, впервые опубликованным более чем через пятьдесят лет (!) после окончания Великой Отечественной войны, наши потери в Кронштадтском сражении таковы:

«В результате массированных бомбардировок были потоплены лидер «Минск», сторожевой корабль «Вихрь», подводная лодка «М-74», сел на грунт транспорт «Леваневский». У линейного корабля «Марат» разрушило и оторвало носовую часть до второй башни, и он вышел из строя. Различного рода повреждения, в том числе и значительные, получили линейный корабль «Октябрьская революция», эскадренные миноносцы «Грозящий», «Славный», «Стерегущий», посыльное судно «Пионер», ряд плавсредств. Значительно пострадал и сам город Кронштадт. Серьезные повреждения причинены Морскому госпиталю, Морскому заводу (разрушены два цеха), выведен из строя Завод артиллерийских приборов, повреждены здания, доки, городские коммуникации. В период с 19 по 27 сентября во время бомбардировок погибло несколько сот военных моряков и жителей города».

Все познается в сравнении. Не забывая о драматичности любых утрат и особенно — утрат, исчисляемых сотнями жизней военных моряков и мирных жителей, все-таки нельзя не заметить, что наши потери в Кронштадтском сражении оказались ничтожно малы по сравнению с потерями, позднее понесенными США.
При этом в трех массированных налетах на корабли КБФ и Кронштадт немецкие бомбардировщики «Юнкерс-88» и пикирующие «Юнкерс-87» — в общей сложности около 600, — с учетом их грузоподъемности, по самым скромным подсчетам, несли на своих крыльях бомбовый груз весом не менее 1000 тонн. В Перл-Харборе в двух массированных налетах участвовало около 360 японских самолетов, в основном типа «Мицубиси-Зеро», палубной авиации авианосцев. Все они несли суммарный бомбовый груз не более 250–350 тонн. В то время самолеты палубной авиации не могли поднять такой груз, как бомбардировщики наземного базирования.
И еще следует сказать, что из числа самолетов первой волны, атаковавшей Перл-Харбор, 43 самолета, а во второй волне — 36 самолетов были истребителями прикрытия. Следовательно, в налетах на Перл-Харбор участвовало только около 280 бомбардировщиков и торпедоносцев.

20 ноября 1941 года в Перл-Харбор была доставлена новейшая РЛС дальнего обнаружения типа SCR-270. Она была установлена на горе Опана и быстро введена в эксплуатацию. Утром 7 декабря 1941 года станция работала в обычном режиме. Но, видимо, у американских радиолокаторщиков не было должного опыта или должного чувства ответственности.

Скажу прямо, что, если бы в качестве старшего оператора и старшего дежурного смены нашей маленькой РЛС «РЕДУТ»-3 я сработал бы так, как оператор американской РЛС в Перл-Харборе, то стал бы виновником трагедии такого масштаба, что сравнить ее с Перл-Харбором было бы невозможно.

23 сентября 1941 года в послеобеденное время нашу «точку» в Большой Ижоре посетил адмирал В. Ф. Трибуц. Он командовал флотом до прибытия Г. К. Жукова. В какой должности состоял при Жукове, я не знаю. После того как 6 октября 1941 года Жуков был отозван в Москву, В. Ф. Трибуц вновь принял командование КБФ.

Осознав высокую эффективность нашей РЛС в дни и часы Кронштадтского сражения, адмирал захотел познакомиться с этой техникой лично. Тремя неделями ранее погиб наш начальник РЛС младший лейтенант Гусев, и его обязанности временно исполнял начальник радиостанции воентехник Лившиц. Он не пустил адмирала в аппаратную, ссылаясь на строжайшую секретность объекта и отсутствие письменного разрешения от командования нашего 2-го корпуса ПВО.

Трибуц и Лившиц долго беседовали о чем-то около аппаратной, а затем адмирал собрался было уезжать, но перед отъездом попросил представить ему дежурную смену и того старшего оператора, который работал во время массированных налетов. В присутствии нашего и. о. начальника, инженера РЛС и небольшой группы морских офицеров Трибуц проникновенно поблагодарил нас за отличную работу. Обещал представить всю дежурную смену к высоким государственным наградам, а меня обнял и трижды поцеловал. Затем сказал, что по молодости лет я и сам не понимаю, какое великое дело сделал, в критической ситуации разгадав хитроумный замысел противника и подняв по боевой воздушной тревоге всю ПВО КБФ задолго до появления самолетов над кораблями и Кронштадтом.

Расчувствовавшись, пообещал представить меня к званию Героя Советского Союза. Однако эти обещания закончились ничем... Дело прошлое. Я прожил свою жизнь с сознанием того, что честно выполнил свой долг перед Родиной. Считаю, что долгая жизнь была дарована мне Богом за то, что я сделал 21–23 сентября 1941 года…

Что же мешает в наше время, через шестьдесят лет после окончания Великой Отечественной войны, восстановить справедливость и назвать вещи своими именами?

Мешают, в основном, разных рангов военные чиновники от истории из Института военной истории МО РФ. У каждого из них свои интересы, и разговор об этом — отдельный. Так или иначе, до сего дня правда о Кронштадтском сражении на высоком государственном уровне еще не сказана...

США на своем поражении в Перл-Харборе сумели сделать большой политический и патриотический капитал. Ежегодно 7 декабря проходят тожественные траурные церемонии, американцы чтят память четырех тысяч безвременно погибших сограждан-военнослужащих. А у нас о своей славной победе в сентябре 1941-го за все прошедшие годы и вспомнить никак не могут!

Поражения в битвах нужно помнить, чтобы не повторять совершенные ошибки. Но нужно помнить и победы — ибо они свидетельствуют о мужестве и доблести народа, сыны и дочери которого достойно защитили Родину.

Не потому ли сейчас у нас явный дефицит патриотизма, что мы так легко забываем о своем героическом прошлом?..

Во имя воскрешения исторической памяти и написана эта статья.

P.S. Почти 25 лет я пишу о Кронштадтском Сражении. За все это время никто из моих "оппонентов" не сказал, не написал мне, что в Кронштадтском Сражении нам нанесено было поражение… Но и о нашей Победе в этом Сражении тоже предпочитают не высказываться. В нынешнем 2006 году в День 21-го сентября я рассказывал о Кронштадтском Сражении по радио - "Эхо Москвы". Прошло 65 лет со Дня этого события. 7 декабря исполнится 65 лет и со Дня 7 декабря 1941 года – Дня трагедии Перл-Харбора. Никто за все это время не сказал, не написал мне, что такого "Кронштадтского Сражения" не было или что в нем нам нанесли поражение! Я в корне не согласен с тем, что до нынешнего времени в мире известна только одна - немецкая версия событий Кронштадтского Сражения! Это во многом лживая версия! Нужно ли нам и далее отмалчиваться?

Любовь по ленд-лизу

Василий Выхристенко

Изучая историю ленд-лиза – системы передачи Соединенными Штатами Америки взаймы или в аренду товаров, от военной техники до продуктов питания, странам-союзницам по антигитлеровской коалиции, я познакомился с американским историком Джеймсом Гебхардом. Мы договорились обмениваться материалами. И вот совсем недавно получил от него письмо. «Думаю, – пишет он, – тебя это заинтересует – речь-то идет об Одессе. Я для упражнения в русском языке постарался тебе даже перевести. Будь к переводу сходительным». Я последовал совету своего американского друга быть «сходительным» (так в письме) и предлагаю записки американского моряка Тома Кройтона, относящиеся к весне 1945 года. Место событий – наша Одесса.

...Первый конвой, во главе которого был корабль «Джорж Л. Бейкер», почти полностью состоял из американских судов. Он отплыл из Филадельфии в начале февраля 1945 года и должен был идти в Мурманск, но направился в Средиземное море: в те дни Турция присоединилась к Организации Объединенных Наций.

Корабли конвоя, на одном из которых я служил старшим помощником, были восторженно встречены в Одессе русским лоцманом и официальными лицами, поднявшимися на борт. Сразу же после дружеских объятий и поцелуев все, кроме лоцмана, направились к офицерской кают-компании с криком «Джем!». Оказывается, наши гости называли джемом не только сам «джем», но и повидло. Они вытряхивали из банок содержимое на тарелки и проглатывали его без ложек, хлеба и масла, которые мы им хотели предложить. Когда наш корабль благопо­лучно достиг еще не полностью разминированного порта, на борт поднялась группа дружественно настроенных и вооруженных официальных лиц. После церемонии встречи каждому из нас было вручено по 600 советских рублей – офицерам и по 300 – матросам.

Затем помощник американского морского атташе зачитал нам печально знаменитый для нас указ. Копии этого указа были вывешены на нашей доске объявлений, и мы читали его с недобрым предчувствием, хотя и начинался он довольно дружелюбно:

«Население Одессы мно­гонационально и дружески настроено по отношению к союзникам. Однако все личные контакты с советскими гражданами запрещены. Все члены команды без исключения должны быть на борту к 10 часам вечера. Те, кто к этому времени не вернется на корабль, будут арестованы советскими властями и не смогут связаться с представителями своего правительства. Моряки, замеченные на улицах после комендантского часа, будут расстреляны на месте. Офицеры в полной форме будут приглашаться каждую субботу на танцы в гостиницу «Лондон». Встречи с советскими девушками после танцев не допускаются. Любые отношения между иностранными офицерами и советскими женщинами будут рассматриваться как уголовное преступление».

Когда мы сошли на берег, перед нами открывались мрачные перспективы. Однако у первого же ларька, где я остановился выпить в утешение водки, дружелюбный молодой человек спросил, нет ли у меня сигарет. У меня было несколько пачек «Кэмела», и я отдал ему одну из них. Этого было достаточно, чтобы он предложил отвести меня «туда, где можно повеселиться». Меня провели в дом, который ходил ходуном от веселья. К моменту моего появления там уже были несколько наших моряков, распивавших спиртные напитки с хозяевами. За вход я «заплатил» пару пачек сигарет. Вскоре стол был уставлен всевозможной едой и бутылками водки. У одного из присутствовавших оказалась гармонь. Начались танцы.

За столом рядом со мной сидела полная миловидная девушка по имени Таня, и после нескольких медленных фокстротов и нескольких рю­мок я почувствовал желание уединиться с нею. Когда она сняла верхнюю одежду, я был поражен – на ней было белье, которое выдается солдатам американской армии. Мы посылали его русским солдатам, но оно не доходило, видимо, до них.

Уже после того как Танино американское белье последовало за верхней одеждой и мы спокойно лежали, прислушиваясь к продолжающе­муся веселью в других комнатах, я взглянул на часы и с ужасом увидел, что уже 10.30 и теперь я неминуемо попаду в Сибирь.

Не без колебаний я распрощался со своей возлюбленной и вышел на абсолютно безлюдную улицу навстречу судьбе. Первое, что услышал, были не звуки выстрелов, а звуки концерта Чайковского, передаваемого по радио. Я прошел всего один квартал, когда прямо на перекрестке заметил русского автоматчика, который так же хорошо видел меня, как и я его. Молодому солдату, перед которым я находился, был дан приказ стрелять в любого нарушителя. Я не пытался убежать, а продолжал приближаться к нему. Научившись во время перехода нескольким русским словам, я мог поговоригь с ним на его родном языке: «Товарищ, – начал я. – Я пьян. Поэтому если ты хочешь застрелить меня, сделай это сейчас». Он рассмеялся. «Есть ли у вас сигареты?» – вежливо спросил он. «Много», – успокоил я его и сунул пачку в руку. «Молодец!» – сказал он и жестом показал, что проводит меня в порт на случай встречи с патрулем.

Охраняемый вход в порт был закрыт на ночь, но мой покровитель нашел спящего караульного. И еще одна пачка «Кэмел» перекочевала ему в карман.

Но вот наступила первая суббота, и все с нетерпением ждали обещанного вечера с танцами и девушками в полуразрушенной гостинице «Лондон».

Зал в гостинице был полон молодых девушек. Они не были похожи на Таню с ее американским нижним бельем, а были образованными и воспитанными советскими студентками института иностранных языков и служащими разных учреждений. Были ли они все агентами НКВД? Вряд ли. Но нам было все равно. Война со дня на день кончится, пусть узнают все наши военные секреты. Но они оказались просто одинокими девушками. Самой красивой из них была Светлана, 26-летняя инженер-химик. Она спросила меня, не смогу ли я достать билеты на выступление молодого советского виртуоза Эмиля Гилельса, который впоследствии стал одним из самых выдающихся в мире пианистов. Я мог. Офицерам кораблей конвоя, чьи продукты теперь ела вся Одесса, билеты на спектакли в знаменитом здании оперного театра полагались в первую очередь.

Почти каждый вечер мы со Светланой ходили на оперы, балеты или концерты в прекрасное здание оперного театра. Никого еще не арестовали за незаконное знакомство, и мы все стали несколько смелее. Однажды мы шли рука об руку к оперному театру, когда к нам пристали два хорошо подвыпивших полковника. «Что ты делаешь с этим гражданским шалопаем?» – спросил один из них и попытался схватить Светлану. Мои сдерживающие центры говорили «нет»: при всех смягчающих обстоятельствах я ни в коем случае не хотел бы оказаться задержанным милицией. Но в то время, когда я малодушно пустился наутек, моя возлюбленная превратилась в фурию. Ее нежные ручки сжались в твердые кулачки. Стоя в отдалении на углу, я видел, как она колотила их обоих своими кулачками…

Постепенно все в Одессе стали нарушать идиотские запреты нашего командования, направленные на то, чтобы не дать сблизиться американским и русским союзникам. Девушки из института иностранных языков устроили вечер, на который были приглашены только офицеры конвоя. Вспыхивали нежные романы, поскольку большинство из нас были молоды и неженаты. Культ Афродиты пересилил партийные догмы, и возникали разговоры о женитьбе и переезде в Америку.

И вот она, Победа! Это был день почти религиозного посвящения, день глубокого благодарения за то, что смертоубийство, наконец, прекра­тилось. Слез было гораздо больше, чем кутежей. Когда большинство женщин отправились к солдатским кладбищам положить цветы на могилы, на улицах, особенно у винных ларьков, остались одни мужчины. И тогда вся сдержанность исчезла, и началась оргия русско-американской любви. Было выпито изрядное количество водки, и я принял в этом достойное участие. Со всех сторон русские солдаты и офицеры предлагали мне выпить, и, в конце концов, я обнаружил, что меня поддерживает Саша, старший лейтенант Красной Армии.

Пошатываясь, я познакомился со всеми его друзьями, а затем захотел навестить нашего лоцмана, тоже Сашу. Когда пришел в себя, я ле­жал в продавленной кровати, а какая-то старушка пыталась привести меня в чувство. На полу распростерся старший лейтенант Саша. Никогда в жизни не был я так пьян.

Трещины в духе союзничества появились, когда в Одессу прибыла колонна американских пехотинцев, освобожденных из немецкого лагеря. Их содержали под стражей. Я хотел перебросить сигареты моим соотечественникам, но русские охранники не позволяли мне пройти к ним.

Накануне отплытия я нанес последний сентиментальный визит в шумный дом свиданий, но Таня показалась мне менее привлекательной, чем после 35-дневною плавания. Его обитатели все так же свободно занимались контрабандной торговлей, но наше отплытие сильно подрывало их бизнес.

К этому времени наши со Светланой отношения стали очень серьезными, и я не видел причин, почему бы ей в конце концов не переехать в Америку.

День отплытия принес еще один сюрприз: Саша-моряк настоял на том, чтобы вывести наш корабль из гавани, как-никак он был нашим пор­товым лоцманом тремя месяцами раньше. Но он прибыл на борт в таком ступоре, что наш капитан был вынужден, хотя и с неохотой, просить замену. Для Саши, по крайней мере, военное братство еще что-то значило…

До капитуляции Японии то одно, то другое американское судно еще заходило в Одессу с гуманитарной помощью. Дважды Светлане удалось передать через наших моряков письма для меня. Во втором звучали зловещие слова: «Мне кажется, за мной следят. Лучше тебе не писать». Но последнее предостережение пришло слишком поздно. Я уже отправил письмо.

Несколько месяцев спустя в Манильской бухте я встретил старого приятеля, чье судно «Виктория» должно было через месяц прибыть в Одессу. Я попросил его осторожно навести справки о Светлане – улица Мастерская, дом 4. Все ли у нее в порядке. С ним я передал несколько маленьких подарков. Прошло несколько месяцев, и, наконец, я получил известие от моего друга: «Мне жаль писать об этом, но все, что мне удалось узнать, – это то, что твою подругу арестовали»..

Василий Выхристенко

Журнал ”Фаворит” ноябрь 2008

Позднее возвращение Бунина, или операция «Архив Б»

Василий Выхристенко

Уверен, тень Ивана Бунина и сегодня незримо витает над Одессой. Отсюда в январе 1920 года писатель отчалил на переполненном французском пароходе и уже больше никогда не ступил на землю Отчизны. Сначала Константинополь, потом транзитом через Софию – в Белград. Затем – Париж. В своей парижской квартире на улице Жака Оффенбаха он и скончался в ночь на 8 ноября 1953 года. Естественно, возник вопрос о судьбе творческого наследия писателя. И его архив вернулся на родину... благодаря советской разведке.

Дом в Париже, где жила семья БуниныхМузей службы внешней разведки в Москве – место малодоступное. Но при желании в него все же можно попасть. Там много чего интересного, но экспозиция, рассказывающая об операции «Архив Б», проведенной нашей внешней разведкой во Франции, не оставит равнодушным ни одного любителя литературы.

Я «случайно» оказался у стенда, где полковник Владимир Каушанский, мой сокурсник, уже вел разговор со служителем музея.

Голос седовласого подтянутого человека мягко звучал в тишине зала. Осенью 43-го на танковый факультет МВТУ имени Баумана был принят без экзаменов как отличник учебы паренек с Урала – Борис Батраев. Спустя полтора года ему предложили сменить вуз на «гуманитарный» – Высшую школу НКГБ. Юноша согласился, полагая, что таким образом быстрее попадет на фронт. Однако учеба продлилась два с половиной года. Первая стажировка была в Италии. Окончательно «трудоустроился» только в 1951 году в советском посольстве в Париже. Год сидел «на прессе», а затем в его визитной карточке появилась запись: «атташе по культуре».

– Понятно, что это было лишь прикрытием, – улыбнулся Борис Никодимович. – Мы занимались своими непосредственными обязанностями в сфере политической, экономической, научно-технической разведки. И во Франции мы могли восполнить пробелы, которые у нас образовались в работе по США и, частично, по Англии. В этом смысле мой статус был достаточно высок в глазах французов. Он давал самый широкий выход на разные слои общества. К тому же в те годы еще чувствовался голод на переводчиков, и мне приходилось обслуживать международные научные конференции, симпозиумы, конгрессы с участием крупных представителей советской науки, в том числе и по атомной проблематике.

– Стало быть, вопросами культуры вы занимались как бы по совместительству? – спросил Батраева Каушанский.

– Понимаете, это совсем иной пласт работы. Это то, что лежит, как утверждал Пастернак, поверх барьеров, сближает, а не разобщает людей. Франция в ту пору была для наших культурных организаций окном в большой мир. Каннский кинофестиваль середины 50-х, набережная Круазетт. Счастливые лица Пырьева, Ладыниной, Касаткиной, Переверзева... Ив Монтан с Симоной Синьоре приветствуют Игоря Моисеева и его ансамбль танца. И я – в роли переводчика. Первые гастроли во Франции Давида Ойстраха, Эмиля Гилельса, Леонида Когана...

Согласись, читатель, что кандидатура Бориса Батраева как никакая другая подходила для сближения с наследниками писателя. Но если по линии культуры все решилось быстро, то надо было еще согласовать необходимые шаги с резидентом КГБ. А им в то время в Париже был Михаил Степанович Цымбаль (он же Рогов). Услышав эту фамилию из моих уст, Борис Никодимович посмотрел на меня внимательно и, как мне показалось, с укоризной, продолжил:

– Михаил Степанович тоже долго не раздумывал. Я же при получении от него задания поинтересовался, почему эту миссию не может взять на себя посольство, или Союз писателей, или Центральный архив литературы?

– Исключено, Борис, – объяснил мне резидент. – Обстановка вокруг семьи Бунина сложная. С эмигрантскими кругами он рассорился, особенно с теми, кто сотрудничал с немцами в годы оккупации. В Америку ехать наотрез отказался. Едва заикнулся о возможности вернуться в Союз – получил клеймо предателя. Стоит нам только по официальным каналам высказаться о желании вернуть домой бунинский архив – и на жену писателя Веру Николаевну Муромцеву-Бунину окажут жестокое давление. И во Франции, и в Штатах.

И добавил: – Бедствует Вера Николаевна, и от этого страдает. Человек она гордый – типичная аристократка, с довольно сложным характером. Как расположить ее к себе, как сблизиться и повлиять на нее, убедить вернуть архив мужа – думай сам. Сколько было печальных случаев: стоило нам проявить интерес к русским раритетам, оказавшимся за рубежом, нас опережали. Те же американцы...

Батраев хорошо знал район, в который направлялся на своем «Ситроене». Чисто механически (это уже въелось в кровь) проверил, нет ли «хвоста». Дом на улице Жака Оффенбаха нашел легко. Поднялся на третий этаж, нажал кнопку звонка. И, услышав легкие шаги за дверью, снял шляпу.

Возникшая в проеме женщина была высока и сухощава. На вид 70-75. Седина придавала ее лицу благородство, тонкие черты говорили о породе, упрямая линия губ подразумевала властность и суровость нрава. Батраев галантно представился и протянул визитную карточку. С опаской взяв прямоугольник картона и пробежав по нему глазами, она громко произнесла: «Леонид, к нам визитер». Из соседней комнаты вышел представительный мужчина, молча повертел визитку и потребовал удостоверение личности. Наконец, с формальностями было покончено, и Батраева провели в просторную комнату, пригласили к столу.

– Сначала расспрашивали меня, – вспоминает Борис Никодимович. – Я сказал, что работаю в МИД СССР, в настоящее время занимаюсь вопросами культуры и являюсь горячим почитателем творчества Бунина, что, впрочем, соответствовало действительности. По памяти назвал несколько его рассказов. Вера Николаевна благосклонно заметила: «Я понимаю, Вы еще молодой человек и не имели возможности в силу своей занятости ознакомиться с творчеством Ивана Алексеевича. Расскажите о Вашей семье...». И я выложил все как на духу. В гражданскую отец был мобилизован Колчаком и год воевал на стороне белых, а после перешел к большевикам и сражался в рядах 1-й Конной армии Буденного. Дед учительствовал всю жизнь, а на склоне лет на общем деревенском сходе был выбран священником и вскоре рукоположен синодом. Это была истинная правда. Почувствовал: мне поверили, разговор стал дружелюбным и доверительным. И я осторожно заговорил о бунинском архиве, о том, что советский народ почитает своего классика и заинтересован, чтобы его творения вернулись на Родину. При слове «советский» и Бунина, и тот, кого она представила как Леонида Федоровича Зурова, поморщились. В ходе наших последующих встреч они оперировали понятиями «русский», «Россия». И я принял эти правила поведения.

...Он стал своим в квартире на ул. Жака Оффенбаха, обстановка которой причудливо соединяла в себе бедность и достоинство, хорошие манеры хозяев и незримое присутствие почившего Мастера. Неизменные чай и сушки, изредка сухари. И никогда – даже капли спиртного. Легкий румянец на щеках Веры Николаевны, когда Батраев вкладывал в ее сухую ладонь букетик цветов. Изысканная вежливость Зурова: без него Бунина никогда не начинала беседы.

Роль этого человека в миссии советского разведчика трудно переоценить. Личность впечатляющая. В октябре 1918-го ушел в добровольческую армию, участник похода на Петроград, дважды ранен, перенес тиф. В конце гражданской войны оказался в Прибалтике, стал писателем, отправил Бунину в Париж две свои книги. Завязалась переписка. Метр оценил молодой талант и пригласил Зурова во Францию. В 29-м тот приехал в Грасс и... остался у Буниных навсегда, фактически выполняя роль секретаря Ивана Алексеевича. «Блестящий знаток русской истории и литературы, ярко выраженный славянофил», – так оценил Батраев своего нового знакомого.

Вера Николаевна дала согласие на предложение московского визитера во время второй встречи. «Это совпадает с волей самого Ивана Алексеевича, но я бы хотела, чтобы наши контакты не афишировались», – сказала она. Зуров многозначительно кивнул. В том, что Бунин изложил свою волю достаточно недвусмысленно, не было сомнений. Батраеву были показаны книги, подготовленные к изданию собрания сочинений с пометками писателя. После каждой – его подпись. Все по-русски. Значит, не в Америке, Франции или Англии собирался он навечно поселить свои книги, а только в России.

Иван Александрович Бунин и Вера Николаевна Муромцева – Бунина.Третья встреча – и в руки Батраеву передается первый сверток. Все последующие, словно братья-близнецы, состояли из 6-8 книг. Часто к ним прилагались рукописи, черновики, письма, так или иначе связанные с бунинской прозой, стихами или публицистикой. Батраев вез свои сокровища в посольство, составлял опись, писал сопроводиловку для МИД, в Москве цепь замыкалась на Союзе писателей. Тексты, изданные во Франции, сверялись с бунинской правкой. Словом, в Москве шла сложная техническая работа.

Но в Париже все обстояло далеко не так гладко. Материальное положение Веры Николаевны было столь плачевно, что Батраева неотступно преследовала мысль: если вдове предложат крупную сумму за литературный архив мужа, она может дрогнуть. Через своих коллег разведчик уже обладал полной информацией о положении русской эмиграции во Франции. Многие «старые русские» потянулись за океан и уже из Штатов делали Буниной заманчивые предложения. Не ровен час, труды писателя окажутся или в Библиотеке конгресса США, или в университетских библиотеках, или в частных собраниях. Прецедент уже был: Вера Николаевна передала в Толстовский фонд работу Бунина о Чехове. За это ей пообещали 400 долларов, но деньги она так и не получила, о чем горько поведала Батраеву.

Что делать? Ясно, что конверт с деньгами из советского посольства она отвергнет. И родилась идея. А что если официально назначить Буниной пожизненную пенсию? Посол СССР во Франции Сергей Александрович Виноградов предложение разведчика поддержал без колебаний: «Подготовить телеграмму. Я ее подпишу, а уж в Москве решат: быть или не быть». В Москве вскоре решили – быть. Этот шаг оказался весьма своевременным: в отношениях с Буниной неожиданно разразилась гроза.

– В один из моих приходов, – вспоминает Батраев, – Вера Николаевна встретила меня очень расстроенной. В руках она держала книгу в голубом переплете. «Что с Вами? – поинтересовался я. – На Вас лица нет».

– Вот, полюбуйтесь, – резко ответила Бунина. – Первый том пятитомника Ивана Алексеевича. Издан в Москве. Во-первых, никто не спросил согласие наследников. А что стоит вступительная статья некоего Льва Никулина? Как он осмелился писать об Иване Алексеевиче и обо мне, даже ни разу не встретившись с нами? Получается, что мы оторваны от русского народа, перестали понимать его чаяния. А я... Себя я ощутила просто антисоветчицей! Стоит ли мне продолжать передачу материалов? Они ведь с последней правкой автора. Или это не имеет для Вас значения?

Я был сражен: опять идеология подминала под свой каток творчество художника. Кое-как постарался ее успокоить: дескать, эта книга вышла еще до нашей акции, впредь таких досадных случаев не будет. Меня поддержал и Зуров. Вот еще почему назначение пенсии пришлось как нельзя кстати.

Я постарался придать своему голосу торжественность:

– Вера Николаевна, Союз писателей СССР назначил Вам пожизненную пенсию...

Она вспыхнула, перебила:

– Не понимаю, при чем тут пенсия? Вы что же, хотите меня купить? Мы же договорились, что все материалы я передаю безвозмездно!

Вот те на! Вновь гроза на горизонте. Гордость бедной аристократки плюс непредсказуемая женская логика.

– Поверьте, Вера Николаевна, это от чистого сердца. Мы хотим как-то скрасить вашу старость. Сумма-то солидная – 80 тысяч франков в месяц. Столько зарабатывает квалифицированный французский рабочий. Я уполномочен передать Вам пенсию сразу за полгода. Вот 480 тысяч...

Бунина была потрясена, и Батраев воспользовался затянувшейся паузой, стараясь не сбавлять темп «наступления».

– Как Вам удобнее получать деньги: наличными под расписку, из моих рук или через банк? Впрочем, в банке придется платить налоги.

– Через банк? – воскликнула она испуганно. – Но тогда все станет известно. Банковские служащие могут разгласить наши отношения. Нет-нет, лично!

– Хорошо. Предпочитаете получать сумму от меня ежемесячно или раз в полгода?

– Раз в полгода, – быстро ответила Бунина.

В январе 57-го я вновь привез ей полугодовую пенсию. И прочел в ее глазах сомнение и тревогу. Она дала мне расписку и неожиданно всплеснула руками: «Борис, давайте все же ежемесячно, только ежемесячно. Я ведь на этих деньгах спала, боялась, что меня ограбят...».

Борис Никодимович Батраев

...Их «служебный роман» длился полтора года. В июне 57-го Батраев покинул Францию, направляясь к новому месту службы. Веру Николаевну он «передал» своему коллеге Валентину Николаевичу Заборину, и тот исправно привозил ей пенсию. Незадолго до отъезда Батраева из Парижа оба разведчика наведались на улицу Жака Оффенбаха. Бунина пребывала в прекрасном расположении духа.

– Молодые люди, – несколько церемонно произнесла она, – я хочу получить ваше согласие, чтобы отразить ваши имена во второй части своих дневников, которые готовлю к печати.

Батраев мгновенно оценил все возможные для себя последствия этого шага.

– Вы очень добры, Вера Николаевна. Но я категорически против. Мы слишком несоизмеримые фигуры рядом с Иваном Алексеевичем. Не обижайтесь, Бога ради.

Бунина их окинула удивленным взглядом:

– Но на маленький подарок я имею право? Хочу преподнести вам по книге Бунина с его авторской правкой...

У всей этой истории как бы два продолжения. Все, что было передано из Парижа в Москву, нынче опубликовано. Вернувшись на Родину много лет спустя, Батраев обнаружил в десятитомнике И.А. Бунина (он выходил в Москве в 1965-1967 гг.) некоторые произведения из «своих» пакетов. В годы перестройки пришел черед остальным текстам, особенно публицистике. Дневники Веры Николаевны вышли во Франции, а впоследствии и у нас в русском переводе.

Таковы сухие факты. А за ними, словно свет луны в туманной дымке, и по сей день маячит вопрос, вокруг которого туман предположений и недоговоренностей: ну хорошо, литературное наследие писателя, согласно его воле, вернулось в родные пенаты, а сам-то он почему не вернулся, не нанес хотя бы краткий визит, не поклонился дорогим могилам?

На этот счет уже многое написано. И многое известно. И все же... Прибавила ли что-то к общеизвестным фактам во время своих бесед-исповедей Вера Николаевна?

По словам Батраева, жена Бунина рассказывала, что Иван Алексеевич где-то раздобыл карту СССР, прикрепил ее к стене своей комнаты и отмечал положение на фронтах. Страшно расстраивался первым поражениям русских. Но после битвы под Москвой повеселел и, как мальчишка, радовался каждому победному сражению. Рисковал ли он? Безусловно. И приемник, и карта могли его погубить. Спасало лишь то, что режим оккупации на юге Франции не был столь жестоким. Бунина смогли навещать на вилле и наши соотечественники, работавшие на хлебопекарне в Грассе. Разная это была публика. Ивану Алексеевичу особенно приглянулись трое парней из Киева. Несмотря на их документы, по которым они значились как эмигранты, все местные жители знали, что это советские военнопленные, сбежавшие из немецкого концлагеря. Один из них, Андрей, был человек очень образованный, большой знаток литературы. Они часто спорили, не соглашались друг с другом, но сходились в главном: чувстве патриотизма и вере в победу.

14 июня 1946-го вышел Указ Президиума Верховного Совета о восстановлении в гражданстве СССР поданных Российской империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции. И Бунин знал, что многие, обретя советские паспорта, вернулись на Родину. На эту деликатную тему с Буниным беседовали и тогдашний наш посол во Франции Богомолов, и Константин Симонов...

Тот же Симонов много лет спустя, после нескольких встреч с Иваном Алексеевичем летом 46-го, приведет в своих воспоминаниях слова писателя: «Я, может быть, и поехал бы, повидал, да ведь не пустят так вот, чтобы поехать просто... Коли поехать, так надо уж и жизнь доживать. А я уж как-то привык к мысли, что буду здесь доживать. Если бы просто поехать...».

Одну из версий в пользу «не ехать» Батраеву высказала Вера Николаевна, вспомнив, как после одной из встреч с Симоновым Бунин вернулся домой в крайнем возбуждении и рассказал жене, что гость из СССР позволил себе заметить в беседе: «На что вы истратили лучшие годы? На борьбу с нами?». В ответ гордый и самолюбивый автор «Окаянных дней» – книги, долгие годы считавшейся у нас «антисоветчиной», – в сердцах порвал уже оформленные документы на въезд в Союз...

– В 1990 году, – вспоминает Борис Никодимович, – я привел этот факт в своих кратких воспоминаниях в «Литературной России». Боже, что тут началось! «Литературная газета» тут же спустила на меня всех собак, упирая на то, что можно ли, дескать, верить отставному полковнику КГБ, находившемуся во власти «мечтательной лжи»?

Но вопросы-то остались. Почему Симонов в последующие приезды в Париж не счел нужным встретиться с Буниным, прозябавшим в нужде? Почему не предложил помощь? Почему не вернулся к уговорам? Почему вспомнил о парижских встречах лишь спустя столько лет, не выходя за рамки лета 46-го? Почему, обладая солидным авторитетом, не выступил инициатором возвращения на Родину литературного наследия великого классика?

У истории, как известно, нет сослагательного наклонения. И я лишь рассказываю, что помню: Симонов был человеком своего времени, своих пристрастий и убеждений, партийной дисциплины. Вряд ли он стал бы ратовать за автора «Окаянных дней», когда в Москве громили Зощенко, Ахматову, толстые журналы, композиторов-формалистов. Кто может сегодня сказать, как сложилась бы судьба Бунина в условиях «охоты на ведьм»?

...Действительно, вопросы остаются. А всей правды о предлагаемом возвращении Бунина мы так и не узнаем. Уходя в небытие, великие уносят свои тайны с собой.

Журнал “Фаворит” N 2 2013 г

Выставят ли счет «Бухгалтеру»?

Людмила Воронкова

Свидетель обвинения против Василия Марьянчука сбежал из тюрьмы, другой захлебнулся в камере рвотой, третий пропал без вести, нескольких убили, адвокат застрелен, следователя пытались взорвать... Сегодня в дело вступает Верховный Суд...

Верховный суд Украины должен рассмотрел кассационную жалобу членов нашумевшей преступной группировки Василия Марьянчука по кличке «Бухгалтер» на приговор Апелляционного суда Одесской области. Напомним, что из 14 человек, находившихся на скамье подсудимых, 11 получили разные сроки заключения – от 4 лет до пожизненного. В отношении самого Марьянчука, уголовное дело которого было выделено в отдельное производство, в Верховный суд для рассмотрения направлено кассационное представление государственных обвинителей. Последнее высказывание министра МВД Юрия Луценко о возможной причастности этой банды к отравлению президента Украины Виктора Ющенко привлекло внимание к процессу тех, кто уже и подзабыл о нем.

Банду считали «ментовской»

Группировка существовала не менее семи лет, насчитывала примерно 75 боевиков и отличалась жесткой, практически военной дисциплиной. В ее состав, причем изолированно друг от друга, входили разведывательное звено, звено наружного наблюдения, аналитический отдел, несколько звеньев ликвидаторов и киллеров. Как предполагается, все заказы принимались через Марьянчука или его подручного Попеску в так называемом молдавском филиале банды. Характерно, что среди арестованных членов ОПГ были бывшие сотрудники правоохранительных структур, а также армейского спецназа и даже военной разведки. Экс-капитан милиции Олег Якименко, как говорят, был начальником «контрразведки» Марьянчука.
Криминальная группировка имела непосредственное отношение к ряду резонансных заказных убийств в Одессе. По данным следствия, на ее счету не менее двух десятков преступлений, среди которых 11 преднамеренных убийств, десять из которых заказные. Материалы дела в 75 солидных томах рассказывают о том, что банда специализировалась также на похищении предпринимателей с целью выкупа. Получив деньги, бандиты убивали заложников, чтобы не оставлять свидетелей. Только в течение 1998 – 2000 годов на выкупах бандиты заимели свыше трех с половиной миллионов долларов. В это же время в Одессе происходят убийства и покушения одно громче другого, пропадают известные личности. Так, в августе 1997 года был убит редактор газеты «Вечерняя Одесса» Борис Деревянко. Журналиста расстреляли утром, когда он шел на работу. Исполнителя – некоего Глека, которого относят к банде Марьянчука, осудили к пожизненному заключению. Заказчик не найден до сих пор.
Практически средь бела дня был похищен один из помощников мэра Одессы Эдуарда Гурвица – Игорь Свобода. Ни его, ни опытного водителя-»афганца» не насторожил джип, стоящий у дома. А именно оттуда выскочили молодцы в камуфляже, схватили направлявшегося к подъезду Свободу и увезли... Не прошло и полгода после этого, как в марте пропал без вести начальник управления правового контроля Одесского горисполкома Сергей Варламов (предположительно, его останки нашли недавно под одним из гаражей, но по этому делу пока ведется следствие). А буквально на следующее утро стало известно, что готовится покушение на самого Гурвица. Впрочем, не только на него – готовы были погубить всю команду, зная, что мэр собирает ее на традиционный обед в последнее перед выборами воскресенье.

Мэр в роли «живца»

Это преступление сумели предотвратить сотрудники УСБУ Украины в Одесской области. Предполагаемые исполнители были арестованы и дали показания о своих действиях, однако не назвали заказчиков. «Нас убьют», – твердили задержанные. Их страх был так велик, что 50-летний Нерушев, улучив момент, сам выбросился из окна во время допроса. А в следственных материалах все выглядело примерно так: боевики одной из ОПГ (предположительно Попеску) по поручению «неустановленных лиц» создали в феврале 1998 года преступную группу, в которую вошли «неустановленные лица». Убить мэра и его окружение должен был взрыв, мощности которого хватило бы, чтобы снести с лица земли не только особняк Дома приемов, где проходил обед, но строения на площади целого городского квартала. Два радиоуправляемых заряда заложили с таким расчетом, чтобы взрывная волна от одного шла навстречу другой. Взрывчатку приобрели тоже у «неустановленных лиц» – 6,2 кг пластида, две 400-граммовые и одну 200-граммовую тротиловые шашки, порошкообразный аммонитовый заряд весом в 300 граммов, 12 мощнейших электродетонаторов ЭДП. Подрыв радиоуправляемых бомб должен был произойти с базовых телефонов. А на чердаке одного из корпусов санатория «Россия» террористы оборудовали место для дострельного отряда – добивать выживших – это если будет кого. Милиция так и не установила, кто должен был быть в этих отрядах и кто обеспечивал проведение самого теракта.

По материалам дела арестованные Кубарев и Нерушев, заложив в ночь с 21 на 22 марта фугасы, отправились наблюдать за обстановкой в недостроенный 16-этажный дом рядом с туркомплексом «Одесса», откуда Дом приемов просматривался как на ладони. Два телефона «Саньо», подключенные к аккумулятору, готовы были произвести взрыв. Рядом лежал даже заряженный фотоаппарат, чтобы документально подтвердить заказчику выполнение. Ждали «гостя», А исполкомовские не ехали, ибо волновались, куда запропал Варламов. И эта задержка, возможно, спасла всем жизнь. Ибо раньше на бандитов вышли сотрудники СБУ. Гурвиц знал, что они будут вроде живца: «...меня честно предупредили, что опасность большая, но убить не дадут. Нужно было бандитов выманить из засады».

Операция и «контроперация»

Нити следствия вели к Василию Марьянчуку. В июле 1999 года прокурор Одесской области выдал ордер на арест это примечательной личности.
Марьянчук родился в Балте Одесской области. Говорят, что первой его кличкой была «Рогуль». Но больше знают о том периоде жизни, когда Василий носил более интеллигентное прозвище – «Бухгалтер». На момент подписания прокурорского ордера Василий Марьянчук находился за границей, куда выехал в 1996 году после покушения на ???свою жизнь. В июне 1999 года против него было возбуждено уголовное дело по обвинению в бандитизме. Марьянчука объявили в международный розыск и с помощью Интерпола установили местонахождение – Венгрия. При попытке пересечь венгерско-австрийскую границу 28 августа он был задержан с поддельными документами. По одной информации, экстрадиция состоялась в 1999 году, по другой – марте 2000. Спецоперацию по доставке Марьянчука в Киев проводили сотрудники республиканского УБОП совместно с коллегами Одессы и Закарпатья. Операция хранилась в тайне. Говорят, местные преступные группировки выделили миллион долларов на проведение «контроперации»: либо не допустить передачи, добиться освобождения под залог, а в крайнем случае – убить.
По прибытии Марьянчука в Украину прокуратура Одесской области прекращает возбужденное в его отношении уголовное дело по всему объему обвинения с освобождением из-под стражи 28 февраля 2000 года. Но воли он не обрел. Главу группировки сразу же задержали, инкриминируя ему новые эпизоды. 17 октября 2000 года Марьянчуку было предъявлено окончательное обвинение. Как утверждает его адвокат, материалы дела строятся исключительно на показаниях другого обвиняемого – Рябошапки, а также на косвенных показаниях обвиняемого Якименко о том, что Марьянчук является организатором преступной группировки. (В дальнейшем, согласно приговору от 22 сентября 2004, суд признал невозможным использовать в качестве обвиняющих доказательств показания Рябошапки, учитывая, что тот умер, и это исключает возможность процессуальной проверки его слов.)

Свидетелей убирали по одному

Расследование деятельности Марьянчука обрастало новыми эпизодами, как снежный ком. 5 августа 2000 года из Одесского СИЗО СБУ бежал бывший капитан милиции Олег Якименко: во время прогулки воспользовался дверцей на вышку часового, которая почему-то была пуста, через нее прыгнул на забор прогулочного дворика, оттуда – на волю (говорят, что сейчас пуля его таки догнала, не известно только, чья).
В 2001 году в Житомирской тюрьме N8, захлебнувшись рвотными массами, умирает обвиняемый Рябошапка, тоже бывший сотрудник милиции. Оба были звеньевыми в банде Марьянчука и давали на него показания. В том же году, 4 июля, застрелена потерпевшая Володина, изобличавшая Марьянчука, следом почти пропал без вести свидетель Гусак. В декабре 2001 года застрелен адвокат Калиниченко, защищавший обвиняемого Бабия, дававшего показания на Марьянчука. 23 января 2002 года было совершено покушение на следователя Генпрокуратуры по особо важным делам Галину Климович, которую пытались взорвать. В феврале 2004 года на Климович готовилось новое покушение, которое удалось предотвратить путем задержания лиц, получивших заказ от звеньевого банды Марьянчука – Катановича (наша газета подробно рассказывала о судебном процессе над ним в связи с убийством гендиректора АРК «Антарктика» Валерия Кравченко.). В июне 2002 года был застрелен свидетель Пашин, за ним – свидетель Бирюч.

Больному не место на нарах?

По мнению некоторых достоверных источников, заключенный Марьянчук вызывает постоянную тревогу в довольно высоких эшелонах власти. Когда в 2002 году его с двумя подельниками перевели из СИЗО СБУ в следственный изолятор МВД, ряд экспертов не исключали возможности того, что арестованных могут устранить, поскольку некоторые высокопоставленные лица (и не только Одесского региона) не хотели, чтобы в контексте этого дела звучали их фамилии. А это было бы реально, дойди дело до суда. В последние годы стало очевидным, что подготавливается комбинация по освобождению Марьянчука. Адвокаты во весь голос кричат о нелепости и недоказуемости обвинений в его адрес, о нарушении законности при экстрадиции и предъявлении обвинения. Государственные же обвинители считают, что есть доказательная база в отношении преступлений Марьянчука, что изложено ими в кассационном представлении в Верховный суд.
По делу проведено две комиссионные судебно-медицинские экспертизы, которые пришли к выводу: нахождение Марьянчука в условиях следственного изолятора приведет к летальному исходу – врачи нашли онкозаболевание. Именно на этом основании суд выделил уголовное дело в отношении Марьянчука в отдельное производство, и он не пошел под суд вместе с остальными членами группировки. Но 22 мая 2005 года Одесским областным судом было таки рассмотрено дело в отношении Марьянчука. По состоянию здоровья меру пресечения изменили на подписку о невыезде. Знакомый сценарий? Но «Бухгалтера» на пороге свободы арестовали по другим эпизодам бандитизма.
На днях глава МВД Украины заявил о причастности банды Марьянчука к отравлению Виктора Ющенко в бытность его кандидатом в президенты Украины. При этом Юрий Луценко ссылался на записки, которые передавали на волю адвокаты, работавшие по делу. Действительно, в Одессе арестованы два адвоката, уличенные в передаче записок от арестованных на волю. Эти ли записки имел в виду министр? Ответ пока один: ведется следствие. Возможно, дело дойдет до суда. И по «делу «Бухгалтера» тоже...

Людмила Воронкова
[ОКНА, № 2 от 31 января 2006]

Одессит Зигмунд Розенблюм, которого знали под именем Сидней Джордж Рейли

Вячеслав Воронков

 

Зигмунд Маркович Розенблюм (Сидней Джордж Рейли)"Я был в миллиметре от того, чтобы стать ВЛАСТЕЛИНОМ России"

Так говорил одессит Зигмунд Розенблюм,которого знали под именем Сидней Джордж Рейли

Его жизнь и блестяще проведенные операции вошли в учебные пособия спецслужб многих стран. Совремменники называли его авантюристом всех времен и народов, гениальным разведчиком, хладнокровным убийцей и патологическим негодяем. Как и положено разведчику-профи, он имеет биографию, сотканную из сплошных "белых пятен". Всезнающая 32-томная энциклопедия "Британика" нашла место на своих страницах, чтобы рассказать о нем.

Как вас теперь называть?

Он вошел в историю нескольких стран под именем Сидней Джордж Рейли. Впрочем, за 51 год жизни он имел целую коллекцию имен и фамилий. В разные периоды своей жизни он звался и Рудольфе Массино, и Джоном Гиллеспи, и Сиднеем Реллинским и Николаем Штейнбергом.

Зигмунд Маркович Розенблюм появился на свет 24 марта 1874 года в Одессе. Отец его, Марк Розенблюм, был маклером, затем судовым агентом. Мать, урожденная Массино, была из обедневшего дворянского рода. Семейство Розенблюмов проживало в доме номер 15 по Александровскому проспекту, сохранившемся и по сей день. Расположен он в престижном районе, недалеко от Греческой площади.

Зигмунд, по-одесски Зема, Розенблюм весьма болезненно переживал свою принадлежность к еврейскому народу и всячески открещивался от него. Зема Розенблюм после окончания третьей одесской гимназии поступил на физико-математический факультет Новороссийского университета, где проучился два семестра. В один из дней мадам Розенблюм нашла записку от своего тихого примерного мальчика, которая повергла ее в шок. В ней он писал, что его тело надо искать подо льдом Одесской гавани.

"Выплыл" Зигмунд Розенблюм в Гейдельберге, где учился философии, потом перебрался в Лондон и до окончания университета успел принять католичество, жениться на ирландке Рейли Келлегрен, развестись с ней, а затем с дипломом химика и великолепной фамилией - Рейли - пуститься в бушующий мир приключений и авантюр.

В 1897 году Сидней Дж. Рейли по газетному объявлению завербовался в научную экспедицию, работавшую в джунглях Бразилии, поваром. И именно здесь началась его карьера разведчика: начальником экспедиции был майор СИС Фрезерджил. СИС тогда только-только создавалась, и подбирать в ее ряды старались в основном иностранцев.

"Шпионаж - грязное ремесло, - писал историк английской разведки Филипп Найтли, - более подходящее для иностранцев, чем для английских джентльменов".

На всю жизнь запомнила свою первую встречу с Рейли его вторая и, можно сказать, единственная жена - актриса оперетты Жозефина Фернанда Боабодилья. Роман их был молниеносным, и 18 марта 1922 года они сочетались законным браком в Лондоне в регистратуре на Генриэта-стрит. После смерти мужа Жозефина выпустила в Лондоне в 1931 году книгу воспоминаний "Похождения Сиднея Рейли - мастера английского шпионажа".

Он играл со смертью в прятки

Невероятно, но ему практически был закрыт путь в высшее общество Англии. Он был иностранцем, причем бедным, не учился в престижной школе, например, Оксфорде, не состоял членом престижного клуба и хоть владел несколькими языками и всячески подчеркивал британский патриотизм, он не мог рассчитывать на полноценный светский образ жизни.

Но он был одессит и хотел покорить если не Англию, то "по крайней мере весь мир". Первым серьезным экзаменом для Сиднея Рейли стала командировка накануне русско-японской войны в Порт-Артур. Там он представлялся торговцем лесоматериалами. Войдя в доверие к командованию русских войск, этот, как его называли, "обаятельный негодяй" выкрал оборонительный план Порт-Артура и других фортификационных сооружений, который вскоре выгодно продал японцам. Не здесь ли кроется успех императорской Японии в войне с Россией?

А для Рейли с тех пор Россия стала основным полем разведывательной деятельности. Он прекрасно владел семью европейскими и несколькими восточными языками. Но русский был его родным языком, Россия - родиной, которую, увы, он ненавидел. После революции 1917 года Сидней писал: "...То, что происходит здесь, сейчас важнее любой войны, которую когда бы то ни было вело человечество. Любой ценой эта мерзость, народившаяся в России, должна быть уничтожена". И он многое делал для этого.

В начале 80-х и у нас, и на Западе муссировалась версия "а был ли мальчик?" И если был, то кто же он на самом деле? По одной версии, не существовало никакого агента Интелледженс Сервис Сиднея Рейли, а был советский разведчик Сидней Реллинский. Как считает доктор математических наук Револьт Пименов, Сидней Рейли - легенда, родившаяся в ЧК. Якобы Дзержинский в 1918 году переиграл Локкарта, заслал к нему агента под именем Рейли, и тот в Англии продолжал свою деятельность как советский разведчик до 1925 года, когда ему приказали вернуться в Союз. А при переходе границы как будто он был застрелен, о чем и не преминули оповестить всех в заметке в "Известиях". На самом же деле, утверждает Револьт Пименов, русский разведчик Сидней Георгиевич Реллинский продолжал службу в Ленинградском угрозыске и только после того как ОГПУ возглавил Генрих Ягода, Реллинский был "разоблачен и расстрелян как английский агент", ибо не нашел доказательств своей работы на Дзержинского, у которого он был среди тех нескольких агентов, известных только Железному Феликсу.

"Ленина и Троцкого необходимо немедленно расстрелять"

В начале 1918 года Рейли вновь объявился в Петрограде. На этот раз в образе представителя "турецких и восточных стран" - негоциантом господином Массино. Путь в Петроград он проделал из Архангельска, куда прибыл на крейсере "Куин Мэри". В Петрограде состоялось его знакомство с Владимиром Григорьевичем Орловым, соучеником которого по Варшавской гимназии был Борис Савинков. Орлов выправил Рейли подлинное удостоверение на имя сотрудника Петроградского ЧК Сиднея Георгиевича Реллинского! Этот документ позволял ему свободно входить в Кремль, где размещалось советское правительство. Рейли немедленно перебрался в Москву, где жил по Шереметьевскому переулку, 3, кв. 85. Там он свел знакомство с командиром 1-го латышского артдивизиона Э. Берзиным, которого пытался втянуть в заговор по свержению правительства и убийству Ленина. Рейли предлагал "Ленина и Троцкого после ареста немедленно расстрелять". Документы подтверждают неоднократные встречи Рейли и Берзина, так сказать, по делам в доме по Грибоедовскому переулку, 14. А на Цветном бульваре в кафе "Трамбле" Сидней передал Берзину аванс 700 тысяч рублей золотом, выпили за успех мероприятия, по результатам которого Берзин должен был получить еще 4 миллиона.

Но мечта Сиднея обезглавить советское государство не осуществилась. Помешали этому его земляки, такие же авантюристы, везде поспевающие одесситы Яков Блюмкин и Николай Андреев, которые 6 июля 1918 года убили немецкого посла Мирбаха.

Используя сложившуюся ситуацию, посол Локкарт отправляет Рейли в Петроград для поднятия мятежа в латышских полках, самых красных. Затея, как известно, с треском провалилась, и Рейли возвращается в Москву. По дороге из купленной на станции Клин газеты он узнает о мятеже левых эссеров и провале "заговора послов", к которому он имел прямое отношение. Не особенно раздумывая, находчивый и изворотливый Сидней, переодевшись священником, перебрался в Ригу и оттуда уже с фальшивым немецким паспортом отбыл на голландском пароходе в Берген, а затем и в Англию.

В марте 1919 года Рейли объявляется в родной Одессе, с которой, думал, его уже никогда не сведут пути. О его приезде хорошо информированная одесская газета "Призыв" от 3 марта сообщила так: "В Одессе находится лейтенант английской службы С. Рейли, командированный английским правительством для ознакомления с политическим положением на юге России. С. Рейли в течение последних двух месяцев побывал в Екатеринодаре, на Дону, в Крыму и теперь здесь заканчивает свою миссию и через несколько дней возвращается в Лондон".

Тогда Одесса, по выражению находящегося в то время в городе видного деятеля белого движения Василия Шульгина, была местом, где "ангел смерти витал над "поставленным к стенке городом". Аферисты всех мастей, шпионы, биржевые дельцы, спекулянты, банкиры, французские и польские оккупанты - кого только не было в эти дни в Одессе-маме. Здесь наживались и проигрывались огромные состояния, прокручивались аферы и разворовывались миллионы...

История нам рассказывает, что остановился Рейли в самой фешенебельной гостинице города - "Лондонская" и первый визит нанес давнему приятелю - начальнику деникинской контрразведки полковнику Орлову. Да, тому самому, который девять месяцев назад выписывал ему подлинное удостоверение сотрудника петроградской ЧК на имя Сиднея Реллинского. За 12 дней, что Рейли пробыл в Одессе, он встречался с военным губернатором города Александром Гришиным-Алмазовым, французским генералом д'Ансельмом, Григорием Котовским и, есть такие предположения, с легендой немого кино Верой Холодной, чья загадочная смерть до сих пор не раскрыта.

И козырные карты бывают биты

Рейли получил письмо из Ревеля, подписанное инициалом "Е". Дата написания - 24 января 1925 года. Автор письма был британский агент Джордж А. Хилл, тот самый, что в свое время работал с Рейли в России и даже "дослужился" там до советника Льва Троцкого. Хилл был тройным агентом: работал на "Интелледженс Сервис", ОГПУ и на немецкую разведку. Такому "специалисту" нельзя было не верить, и Сидней Рейли принял предложение Хилла встретиться с представителем антисоветского подполья на территории СССР. 6 августа Рейли выезжает в Париж, а затем в Хельсинки. Здесь "представители антисоветского подполья" приглашают его посетить Ленинград. И Рейли, матерый шпион, человек с обостренным чувством опасности, неожиданно соглашается на сомнительное приглашение.

Семейство Розенблюмов проживало в доме номер 15 по Александровскому проспекту Жозефина Фернанда Боабодилья Протокол допроса Сиднея Рейли Сидней Рейли на Лубянке Памятник милиционерам, погибшим при исполнении служебного долга

С паспортом на имя Николая Николаевича Штейнберга 28 сентября он перешел финско-советскую границу и на следующий день уже был в Москве. Здесь его приветливо встретили, отвезли на дачу в Малаховку, где устроили встречу с активистами подполья. Организации Сидней Рейли пообещал 50 тысяч долларов и покровительство Черчилля. Но... В этот же день он оказался на Лубянке.

Для дезинформации английской разведки в газете "Известия" была опубликована короткая заметка о том, что "в ночь с 28 на 29 сентября четверо контрабандистов пытались перейти финскую границу. В результате двое были убиты". Жена Рейли все поняла и потому обратилась с письмом к сэру Уинстону Черчиллю, хорошо знавшему Рейли, с просьбой посодействовать в получении хоть какой-нибудь информации о судьбе мужа. Увы, она не знала правило СИС: "Если вы добьетесь успеха, никто не скажет вам спасибо, если же вы попадете в беду, никто вас не выручит". А Рейли еще был жив и давал показания на Лубянке. Его допрашивали Ягода, Мессинг, Стырне. Рейли не рассчитывал ни на какие поблажки и давал подробные показания с перечислениями имен, фамилий, явок - как профессионал, он понимал, что ситуация, в которой оказался, безнадежна: бывают биты и козырные карты. В письме к Дзержинскому, хранящемуся в архивах КГБ, арестованный Сидней Рейли пишет: «Я выражаю свое согласие дать вам вполне откровенные показания по вопросам интересующим ОГПУ относительно организации и, состава великобританской разведки и, насколько мне известно, американской разведки, а также тех лиц в русской эмиграции, с которыми мне пришлось дело. Москва. Внутренняя тюрьма. 30 октября 1925 г. Сидней Рейли»

Смерть шпиона

Финал наступил 5 ноября 1925 года. Вечером сотрудники ГПУ вывезли Рейли на машине в Богородский лес за Сокольниками и просто убили выстрелами в затылок. В архивах сохранился рапорт об убийстве Сиднея Рейли, № 73 (приведен с сохранением оригинальной постановки знаков препинания):

«Довожу до Вашего сведения, что согласно полученного от Вас распоряжения со двора ГПУ выехали совместно с № 73 тт. Дукис Сыроежкин я и Ибрагим ровно в 8 час. вечера 5/Х1-25 г. Направились в Богородск. Дорогой очень оживленно разговаривали... На место приехали в 8 1/2 -8 3/4 ч. Как было ус ловлено чтобы шофер когда подъехали к мосту продемонстрировал поломку машины что им и было сделано. Когда машина остановилась я спросил шофера -что случилось? Он ответил что-то засорилось и простоим минут 5-10. Тогда я № 73 предложил прогуляться. Вышедши из машины я шел по правую а Ибрагим по левую сторону № 73 т. Сыроеж-кин шел с правой стороны шагах в 10 от нас. Отойдя от машины шагов на 30-40 Ибрагим отстав от нас произвел выстрел в № 73 каковой глубоко вздохнув повалился не издав крика; ввиду того что пульс еще бился т. Сыроежкин произвел выстрел ему в грудь. Подождав еще немного, минут 10-15 когда окончательно перестал биться пульс внесли его в машину и поехали прямо в Санчасть где уже ждали т. Кушнер и фотограф. Подъехав к Санчасти мы вчетвером - я Дукис Ибрагим и санитар - внесли № 73 в указанное т. Кушниром помещение (санитару сказали, что этого человека задавило трамваем да и лица не было видно т. к. голова была в мешке) и положили на прозек торскии стол затем приступили к съемке. Сняли в шинели по пояс затем голого во весь рост. После этого положили его в мешок и снесли в морг при Санчасти где положили в гроб и разошлись по домам. Всю операцию закончили в 11 часов вечера 5/Х1-25 г.»

В этом же рапорте указано, что на следующую ночь тело Зигмунда Марковича Розенблюма, более известного миру как Сидней Джордж Рейли, было закопано во дворике для прогулок внутренней тюрьмы ОГПУ на Лубянке: "Труп положен был так как он был в мешке так что закапывающие его 3 кр-ца лица не видели". Комментарии, думается, излишни.

К чему такая секретность? Возможно, потому, что возиться с судом над британским подданным было для ГПУ слишком хлопотно, тем более что для Запада Рейли уже с месяц как был мертв. К тому же приговор еще от 3 декабря 1918 года о расстреле "при первом обнаружении в пределах территории России" никто не отменял. Вот, считайте, и привели его в исполнение.

Вячеслав ВОРОНКОВ
[Комсомольская правда в Украине, 8 ноября 2002 года]

Р. S. Так получилось, что в Одессе, на том же Александровском проспекте, где прошли детство и юность великого английского шпиона Земы Розенблюма, почти рядом с его домом сегодня воздвигнут памятник милиционерам, погибшим при исполнении служебного долга. История их примирила?

История одесского зоопарка

Александра Волкова

Генрик Владимирович Бейзерт – один из основателей зоопарка в Одессе, родился 16 апреля 1877 г. в Христиании (нын. Осло) – Норвегия. В трёхлетнем возрасте он вместе с матерью, Генриеттой Рёсинг, уроженкой Тронхейма вместе с его братьями переехал из Норвегии к деду, который к тому времени жил в России.

Его дед Карл приехал в Россию в период экономического кризиса. Он приобрёл лицензию на ловлю рыбы в морях на севере России. Точнее им были приобретены участки побережья с разрешённой рыбной ловлей. Карл Бейзерт был человеком состоятельным и, расширяя свой промысел, мог приобретать участки и на юге России. Своему сыну Вольдемару он оплатит учёбу на западе и в России.

Вольдемар Бейзерт в своё время был известен как крупный антрепренер, как владелец и создатель театров (например, он основал популярный в Москве театр Акбаева ). По свидетельству Л.А.Гипфрих, биографа и друга семьи Бейзерт, в семейном архиве хранился рисунок, на котором Вольдемар Бейзерт запечатлён карандашом великого русского художника Валентина Серова. О популярности в театральных кругах Вольдемара Бейзерта говорит тот факт, что свой бенефис он отмечал в знаменитом московском театре «Аквариум». Но с особенным удовольствием организовывал Вольдемар Карлович гастроли цирковых артистов. Будучи владельцем передвижных цирков- шапито, он был устроителем выступлений Дуровых, дружба с которыми занимала важное место в его жизни. Братья Дуровы – Анатолий Леонидович и Владимир Леонидович были очень известными цирковыми артистами. Они работали в жанре клоунады и занимались дрессировкой животных. В основу их дрессуры были заложены принципы, отличающиеся от тех, которые были приняты в то время. Владимир Леонидович использовал природные инстинкты и рефлексы животных. Добром и поощрением можно добиться от животного необходимого поведения и продемонстрировать это в цирковом выступлении. Великий мудрец, автор учения об условных рефлексах Иван Петрович Павлов очень интересовался работами Дурова.

Но вернёмся к юному Генрику Бейзерту. Его дед решил оставить у себя самого младшего из внуков. Карл Бейзерт, весьма недовольный характером деятельности своего сына, который был целиком поглощён антрепренерской деятельностью, желал для своего внука другой участи. Вероятно, он и повлиял на выбор учебного заведения для юного Генрика. По воспоминаниям дочери Генрика Бейзерта Лидии, это мог быть лицей или колледж естественно-научного направления, который её отец закончил в Норвегии. Возвращается в Россию Генрик Бейзерт уже после смерти своего деда.

Впервые в Одессу он попадёт на одном из судов своего дяди, перевозивших сельдь ( в 1892 или в 1894г.) Поселившись вместе с матерью, молодой человек вначале работает в варьете и театрах своего отца, играет на сцене. Специального театрального образования у него не было, но общение с театральными знаменитостями той эпохи не могло пройти для него даром. Очень привлекает его режиссура. Однако отнюдь не театральные подмостки станут полем его битвы. В 1907г.интерес к естественным наукам приведёт его в Париж, где в Сорбонне он с увлечением изучает биологию. К этому времени Генрик Бейзерт уже был женат на одной из наследниц семьи Феррейнов – известных в России владельцев аптек. выходцев из обрусевших немцев. Это были весьма состоятельные люди, на откуп которым была отдана вся фармацевтика в России. Феррейны финансировали многие проекты, связанные с естественными науками, в частности они были спонсорами Московского зоопарка, где ими было построено много сооружений. Некоторые флигели на старой территории сохранились до настоящего времени. Возможно, деятельное участие Феррейнов в организации Московского зоопарка сыграло определённую роль в жизни Генрика Бейзерта.

В 1908г. он возвращается в Одессу. Его полностью захватывает идея организации зоопарка в Одессе. Проекты зоопарка существовали и в прошлом веке. Прежде в Одессе существовали передвижные зверинцы, в основном, иностранные. Впервые о необходимости создания стационарного зоопарка в Одессе заговорили в 1888г.

Как и в случае с постройкой нового оперного театра в Одессе причиной был… Париж.

Открытие Гранд-Опера вызвало у амбициозных одесситов желание построить что-то превосходящее. И результат, как говорится, « налицо»!

Но нашему зоопарку повезло гораздо меньше.

Вот его предыстория. В 1888г. в том же Париже открылся знаменитый «Jardinde plantes»(жардэн де плант) и городской голова Григорий Маразли, увидев в Париже это «седьмое чудо света», пожелал иметь в Одессе нечто подобное. Желание Маразли для одесской думы – закон, и городскому архитектору Кляйну было поручено составить план «жардэн де плант», который по-одесски был назван «пальмариумом». Местом постройки было избрано Куликово поле. Пальмариум (площадью 2 кв. десятины) должен был быть покрыт стеклом, иметь центральное отопление и пр. технические новшества.

Начались бесконечные споры о возможности осуществления этого проекта. Было выдвинуто предложение о постройке зоосада на Французском бульваре при школе садоводства. Однако вскоре школа садоводства перебралась на заставу, а дело зоопарка совсем заглохло. Тем не менее, как подтверждение грандиозного проекта создания зоопарка на территории бывшей дачи Маразли(впоследствии санаторий Чкалова) сохранились сооружения тогдашних «пальмариумов». В 1889г. появились ещё один очередной чертёж и план «Зверинца на Полицейской улице у обрыва», но на этом всё закончилось.

Только в 1910 году в Одессе вновь заговорили о зоосаде в связи с открытием в Александровском парке сельскохозяйственной и промышленной выставки. Территория выставки была очень интересно оборудована, были сооружены даже готовые помещения для животных, множество крытых павильонов, иллюминированный фонтан, даже раковина для оркестра. Всё это великолепие освещали 250 дуговых фонарей. Какая заманчивая перспектива для создания здесь зоосада! Кстати, на выставке экспонировалась часть богатой коллекции Фальц-Фейна из его поместья Аскания - Нова. Сам Карл Гагенбек приехал из Гамбурга и предложил городской управе свои услуги по созданию зоопарка. Однако городской голова Моисеев решил, что территория Александровского парка понадобится при расширении будущего курорта, отдал приказ о сносе всех построек. Для зоосада было предложено использовать территорию бывшего ботанического сада Луи Десмета . Заметим, что от этого некогда роскошного сада нам досталась всего одна реликвия – огромный некогда дуб «Чорна нiч», на который то и дело наезжают совершенно равнодушные ко всему кроме собственных доходов коммерсанты.

А тогда в далеком от нас 1910 г. городские власти и общественность принялись за дело ревностно, но неспешно.

Почти 4 года заняли предварительные переговоры, составление планов, чертежей. Спорили чуть ли не по поводу формы будущих смотрителей зоопарка. При составлении списка будущих животных зоопарка профессора Батуев и Лигнау «использовали всего Брэма», и, как пишет в своих воспоминаниях Генрик Бейзерт, «не осталось на земном шаре ни одного вида, который не требовали включить в число постоянных жителей Одесского зоопарка».

Генрик Бейзерт после возвращения в Одессу работает в Одесском сельскохозяйственном обществе, участвует в организации гидробиологической станции. Из записей Генрика Бейзерта о его первых попытках создания зоопарка: «С 1910 г. мною затрачено много времени и денег на сооружение в городе Одессе зоопарка на Французском бульваре на территории 16 десятин. Стоимость этого сооружения должна была достичь 600 тысяч рублей. Сооружение представляло собой маленький городок. Переведены были задаточные суммы в Гамбург Гагенбеку на приобретение животных. В Одессе приступили к большим постройкам…».. С начала существования Одесского общества по акклиматизации животных и растений («Югоклимат») Бейзерт – его активный сотрудник. В 1914 г. он организует акционерное товарищество «Одесский зоологический сад». На улице Петра Великого существовало представительство товарищества, где даже был установлен телефон, что было редкостью в то время. На лицевой стороне билета, приглашавшего на собрание пайщиков товарищества, помещён план будущего зоопарка, где видны ограничивающие его территорию улицы: Ново-Аркадиевская дорога, Ботанический переулок, Семинарская улица, Французский бульвар. Создание будущего зоопарка, если судить по газетным публикациям, шло очень быстро, приступили к постройке помещений для животных, даже провели электричество.

Однако с началом 1-ой мировой войны эти грандиозные планы рухнули. На территории зоопарка был организован собачий питомник. Вот что пишет Бейзерт:… «.Вместо хищных животных мне пришлось заниматься собаками, составлением особых отрядов Красного Креста для службы в армии. Более трёхсот собак были подготовлены для сторожевой и санитарной службы. Собаки были отправлены в действующую армию…» Собак, на которых была упряжь и санитарные сумки, обучали таким образом, чтобы они, подходя к лежащему человеку, дожились таким образом, чтобы раненый мог дотянуться до сумки и воспользоваться её содержимым. В питомнике работал штат инструкторов. Для обучения персонала и передачи собак Бейзерт неоднократно выезжает на фронт.

В годы революционной смуты в городе была сложная обстановка. Одесса переходила из рук в руки, бесконечно менялись власти. После окончательного установления Советской власти в Одессе в 1920 г. был перерегистрирован устав общества «Югоклимат», председателем которого был избран известный учёный профессор Д.К.Третьяков, а секретарём - Генрик Бейзерт.

В 1920 г. общество «Югоклимат» предложило открыть музей природоведения. Для этой цели был арендован Воронцовский дворец, к этому времени полуразрушенный. Именно обществу «Югоклимат» и одному из его энергичному секретарю Генрику Бейзерту принадлежит заслуга в организации первого зоопарка в Одессе. Общество «Югоклимат» занималось разнообразной научной деятельностью. Так после открытия музея, там же в 1921 -1922гг. были открыты сельскохозяйственный и рыбопромышленный техникумы. Именно в этот период были предприняты первые шаги по организации научной части зоосада, налажена связь с иностранными и отечественными зоопарками по вопросам, связанным с наблюдением за животными. 23 сентября 1922г. участок нижнего сада Воронцовского дворца был сдан в аренду обществу «Югоклимат» в аренду сроком на 9 лет. В ноябре 1924 г. «Югоклимат» обратился к Губисполкому с предложением помочь строительству зоосада в Одессе. Исполком выделил безработных, которые должны были выполнять трудоёмкие работы. На участке нижнего сада и в здании дворца Бейзерт приступил к созданию зоопарка.

Строительство и планировку вёл инженер Николай Скредер.

Полным ходом шло сооружение площадок, дорог, спусков, ограждений, зданий, гротов для львов и медведей и др. Конечно, в будущем экспозиция зоопарка, насколько это возможно было на такой скромной площади, должна была быть создана с учётом близкого сердцу Бейзерта зоогеографическому принципу. В областном архиве сохранились чертежи изящных павильонов в «монгольском» стиле, гротов для хищников в опорной стене. Для горных козлов была построена горка с фонтаном и пещерами, сохранившаяся, кстати, и по сей день. Большие работы были произведены по укреплению нижней стены для предотвращения оползня. Свыше 2000 хвойных деревьев было засажено на этой территории. У фирмы РуЭ были заказаны для будущей экспозиции животные. Уже упоминавшийся нами Владимир Дуров ещё в 1921г., осматривая зоомузей «Югоклимата» в Воронцовском дворце, обсуждал вопрос о создании будущего зоопарка в Одессе, давал рекомендации по планировке бассейнов для морских животных и зданий для зимнего содержания теплолюбивых. В 1925 г., побывав вновь в нашем городе, Дуров сказал корреспонденту газеты «Одесские известия»: «Я поражён успехами постройки зоосада. При местных условиях, с мизерными средствами устроители зоосада достигли блестящих результатов. В Одессе положено серьёзное основание новому зоологическому саду, который принесёт много пользы СССР, в деле культуры и научного исследования животного мира и природы…»

В перспективе Генрик Бейзерт рассматривал будущий зоопарк в Одессе как базу для акклиматизации животных, закупленных для других зоопарков и прибывавших в наш город морским путём.

Заметим, что в начале 20-х годов территория, предназначавшаяся для будущего зоопарка, несмотря на близость к историческому центру города, была довольно запущенной. Уголовная хроника тех лет время от времени сообщала о совершённых там преступлениях. Надо ли говорить о том, что благоустройство этого уголка горячо приветствовалось одесситами. Кто же финансировал это строительство?

Оно осуществлялось преимущественно за счёт средств «Югоклимата».

Параллельно со строительством зоосада текла бурная предпринимательская деятельность его директора, который, не получая никаких дотаций на содержание уже имевшихся животных, должен был их кормить. Ещё до официального открытия зоопарка на его территории организовывались различные праздники. Открытие «летнего сада Югоклимата» в мае 1925 года ознаменовалось исключительно «идейно-выдержанным» мероприятием: «Под управлением итальянского художника-пиротехника Джузеппе Роджерро и по его эскизам были пущены фейерверки. Было 88 картин в 15 отделениях. Среди них особенно выделялись своей красочностью огневые композиции портретов вождей пролетариата, смычки города с селом, МОПРа, взятие Перекопа и особенно мавзолея Ильича». Примечательно, что «летний сад Югоклимата» становится популярнейшим местом досуга для горожан. Вначале курортного сезона 1926года на летней эстраде сада с огромным успехом выступает негритянский джаз-банд.

На концертах всегда много публики, интерес огромный. И пусть «шоколадные» ребята на самом деле только загримированы, зрители были в восторге: «Нет, вы смотрите, как этот барабанщик работает, 2000 движений в секунду!» Часто на этих концертах можно было встретить ироничного Исаака Бабеля, щедрого на мистификации и страстного поклонника джаза. Но не только памятные часы досуга дарил одесситам Генрик Бейзерт. Его главный дар городу – зоопарк уже почти достроен. В декабре 1926 года директор берлинского института естествознания Райхельд привозит экзотических животных для нашего зоопарка. Кроме обезьян, тропических рыб и птиц, в этой партии животных –муравьед, тигровая кошка…Теплолюбивые животные содержались во флигеле и в некоторых залах дворца, где ими могли любоваться первые посетители зоопарка. К началу 1927 года в Одесском зоопарке содержится уже 29 животных. Тогда же выходит первый «Временный(!) путеводитель по зоопарку». Среди его эксклюзивов: львица со своей кормилицей собакой, «муромские медведи Маша и Миша, взятые щенками в берлоге наркомом товарищем Крыленко», броненосец . Зоопарк популярен не только у одесситов, его экспозицию посещают гости города, в частности иностранные моряки, о чём регулярно сообщает вечерний выпуск «Одесских известий». Согласно ориентировочной приходо-расходной смете Одесского зоологического сада на 1926-1927гг. указывается, что в течение года предполагается 100 тыс.посетителей. Стоимость входного билета - 30 копеек, для экскурсантов - 10.

Конечно, территория мало подходила для содержания животных и это хорошо понимал и сам Бейзерт, однако…. «за неимением гербовой, пишут на простой». К этому времени у зоопарка уже появились оппоненты возражавшие против того, что животные содержатся вблизи порта и их могут беспокоить пароходные гудки (о, счастливые времена!).

Но главным препятствием были органы власти. Бесконечные проверки со стороны учреждений народного образования были вызваны только одним: кто финансирует?. Проверяющие, как пишет Бейзерт в своих воспоминаниях, руководствовались принципом «если мы ничего им не даём, то возможно что-нибудь взять.» Получив от Бейзерта ответ, что деньги на строительство идут из собственного кармана, тут же написали донос в Госкомхоз, откуда тоже не замедлилась проверка. Представители Комхоза «пожаловали в зоопарк, но, убедившись, что постройки ими же разрешены и планы утверждены, и что работы ведёт инженер Николай Скредер, и что прибывшие из-за границы экспонаты прошли Одесскую таможню и оплачены Внешторгом, начали поиск новых путей для возможного приобщения зоопарка к учреждениям Комхоза»,- так с горечью опишет позже свои «хождения по мукам» Генрик Бейзерт.

В 1928г.по ложному доносу ГПУ его арестовало . Одним из обвинений было то, что Бейзерт принимал на работу лиц «непролетарского происхождения». Продержав в заключении 100 дней, без предъявления обвинения, его выпустили. Известно, что во время его ареста об его освобождении ходатайствовали Владимир Павлович Дуров вместе с академиком Павловым.

Во время изоляции Бейзерта большая часть коллекции погибла. От Госкомхоза, прибравшего зоопарк к своим рукам поступило предложение забрать животных. Они были переданы Бейзертом в зоопарки Киева, Харькова, Ленинграда. В течение двух лет всё было разрушено…

А что же Бейзерт? Он отправляется в Москву к братьям Дуровым, с которыми его связывала большая дружба. Как вспоминала дочь Бейзерта Лидия, в 1932 году её отец работал в 1-ом образцово-показательном зверинце в Москве, выезжал в Йемен и Арабские эмираты для закупки животных. База для их акклиматизации находилась в Одессе. Таким образом, связь с родным городом для Бейзерта не прерывалась.

К этому времени на суд городских властей был представлен ряд проектов с целью определения места для будущего зоопарка. Был выбран участок по Аркадийской дороге (бывшая дача Тработти) - ныне это место занимает дендропарк Победы. Эта территория площадью 65 га была удобна во всех отношениях: она была огорожена, имелась водопроводная сеть (канализация отсутствовала), линия электроосвещения, рядом проходило несколько трамвайных маршрутов. К участию в работе комиссии был привлечён видный зоолог Н.Г.Лигнау. Был объявлен всесоюзный конкурс на лучший проект и сразу три проекта были приняты в качестве основы строительства будущего зоопарка. Горсовет вынес постановление об организации в Одессе зоопарка на Аркадийской дороге, строительство которого было начато в 1929 году. Полным ходом шли изыскательские работы – были выполнены лесной и степной водосборы, сооружены дамбы на главной аллее, приступили к насыпке «гор Крыма и Кавказа». Но строительство было остановлено и прекращено по банальной одесской причине - не хватило средств.

Бейзерт в эти годы продолжает работать, заведует передвижными зверинцами Госцирка. Любопытно, что в 1933 г. ему поручается руководство 4-ым госзверинцем , располагавшимся на Привозе. В сохранившейся справке это учреждение названо отделением Югоклимата, с которым Бейзерт не порывал связь, фактически ведя всю организаторскую работу. Известно, что для будущего зоопарка Бейзерт собирал коллекцию животных.

А тем временем в Одессе происходят следующие события. По решению городских властей были ликвидированы 1-ое христианское и 1-ое еврейское кладбища. Богатые фамильные склепы, памятники знаменитым горожанам были варварски разрушены и разграблены. А на «освободившейся» территории появился парк Ильича и…зоопарк.

В 1935 году Бейзерту предлагают территорию для зоопарка, который нужно построить «в порядке хоздеятельности за счёт будущих доходов зоопарка». Срочно нужен проект, его незамедлительно нужно представить городским властям. Наученный горьким опытом, Бейзерт находчиво меняет на старом плане зоопарка 1914 г. названия улиц (они совпадают с нынешними), окружающих его сооружения и приступает к строительству. Конечно, не все указанные на старом плане строения можно было воплотить в реальности, слишком малой была территория.

И в этом тоже весь Бейзерт, он спешит реализовать свои замыслы, территория зоопарка обустраивается. Единственным архивным документом, подтверждающим открытие зоопарка в Новощепном ряду, стал доклад директора зоопарка Генрика Бейзерта на исполкоме Ильичёвского районного совета трудящихся в 1945 году. «Одесский зоопарк был организован на территории Ильичёвского парка в 1937 году, причём без бюджетных ассигнований , и «работал на хозрасчёте», докладывал первый директор зоопарка Генрик Бейзерт. Да, безусловно, он понимал, что территория не очень подходит для воплощения его замыслов о современном зоопарке, который может стать не просто домом для животных, но и научно-просветительским центром.

Однако он создал зоопарк в Новощепном ряду, ставший на много лет любимым местом посещения не только детворы, но и взрослых. Период становления зоопарка выпал на годы войны и оккупации. Во время обороны Одессы на территории зоопарка размещались подсобные хозяйства зенитной батареи противовоздушной батареи. Бойцы батареи взяли шефство над животными зоопарка, оказывали помощь раненым животным, косили траву, приносили мясо убитых лошадей. Когда был получен приказ из ставки главнокомандующего о том, что Одессу надо оставить, началась эвакуация армии, гражданского населения. На судах торгового флота было вывезено оборудование фабрик и заводов, были эвакуированы даже лошади кавалерийских частей. Эта операция была признана одной из самых образцовых в истории второй мировой войны. Однако, животных зоопарка вывезти не представлялось возможным. Поэтому Бейзерт остался в Одессе, получив приказ секретаря Одесского обкома КПУ(б) А.Г. Колыбанова сохранить животных любой ценой. И он сохранил его во время войны и фашистской оккупации, не имея ни малейшей поддержки от оккупационных властей, как всегда полагаясь на свои собственные силы.

По свидетельству Л.А.Гипфрих, в семейном архиве Бейзерта сохранилась докладная записка, относящаяся к первой половине 50-х годов. В ней Бейзерт пишет: «25 октября 1941 года фашисты устроили в Одессе кровавую бойню, уничтожив десятки тысяч ни в чём неповинных жителей нашего города. «Завоеватели» Одессы считали, что всё имущество является их собственностью. В ноябре сорок первого года в зоопарк явилась комиссия для инвентаризации всего имущества как «трофея» завоевателей румынской армии. Зверей мы кормили сами, добывая средства на пропитание как из скудных запасов, как и где только могли. Никто не получал зарплату. Я предложил комиссии принять на содержание зверей и людей. Комиссия ответила отказом, они не имеют возможности чем-либо помочь, так как сами голодают. С этим комиссия и ушла».

Вскоре последовал приказ от городского примара (городского головы) господина Пынти. Бейзерту было предложено выполнить в порядке принудительной обязанности предписание городских властей. Очень интересно следующее свидетельство Бейзерта: «Так как зоопарк закрыт и не посещается публикой, то нас мобилизуют на следующую работу: транспортом зоопарка, конным и механическим, а также всем сотрудникам работать в течение двух месяцев. Мы обязаны освободить помещение храма Успения Богородицы от лежавшего там архива за период с 1975 года, всё, что сохранилось. Архив этот был размещён в храме, в верхней и нижней части его. Архив представлял собой многотонное имущество, уложенное в кипы по характеру содержания и годам… Я думал о том, что спасти архив нашего города необходимо. Пришёл чиновник и сказал перевозить в синагогу на Пушкинскую улицу. Я принялся за работу, руководил отгрузкой и транспортировкой. Здание большое, выдержит, будет сохранён архив и здание…»

В связи с тем, что Пынти отказал зоопарку в поддержке, нечем было кормить животных. И тогда Бейзерт открыл трикотажную мастерскую, доходы от которой шли на пропитание животным. Территория Одесской области была подарена Гитлером своему верному союзнику Антонеску. При отступлении румыны хотели забрать с собой наиболее ценные экземпляры коллекции Одесского зоопарка. Особенно хотелось им вывезти зубробизона. Несколько раз Бейзерт рапортовал, что животное дикое и представляет большую опасность. Когда был получен приказ вывезти животное, приготовив животное к эвакуации, Бейзерт пустился на хитрость. Выехав из зоопарка, транспорт с зубробизоном и другими животными кружил и кружил по городу. Затем направился к вокзалу, где Бейзерт и спрятал их на станции Одесса-Товарная.

Л.А.Гипфрих приводит ещё одну запись из воспоминаний Генрика Бейзерта : «Товарищ Колыбанов сохранностью зоопарка остался доволен. В июне 1944года выдал мне мандат, что полностью всё сохранено. В течение консервации мною содержалось 500 голов экспонатов, оплачивалась зарплата сотрудников, моя же зарплата и пенсия мне не выдавалась, а расходы по содержанию зверей никем не были оплачены. Имущество было полностью сохранено, и зоопарк приступил к приёму первых посетителей». Напомню, что это произошло уже 12 апреля 1944года. В это время в зоопарке содержалось 30 видов млекопитающих, 21 вид птиц и 1 вид пресмыкающихся. В вольерах содержалось 9 львов, к которым сам Бейзерт испытывал особую привязанность.

Каким же хотел видеть наш зоопарк его создатель Генрик Бейзерт?

Прежде всего, это - дом животных, в котором им должен быть просторно и уютно. И не только дом. Так, Бейзерт полагал создать при зоопарке экспериментальные лаборатории, которые должны были работать по следующим направлениям: микробиология, гидробиология, ихтиология и даже биологические методы борьбы с вредителями сельского хозяйства. Сохранилась переписка по этому поводу с профессором Третьяковым, чьё мнение для Бейзерта всегда было авторитетным. Более того уже 15 апреля экспериментальная лаборатория при зоопарке была открыта. Однако в августе 1946 г. Одесский зоопарк был предан в ведение областного отдела культурно-просветительской работы и перед ним были поставлены другие задачи, в зоопарк пришёл новый директор.

Генрик Владимирович продолжает работать, заведуя микробиологической лабораторией, а в 1949 году выходит на пенсию. Скончался он в1960году. Его колоритная фигура памятна многим старожилам города. И дело было не только в его исключительной энергии, импозантной внешности, восхищавших пылких одесситок даже и в его преклонные годы. Он обожал свою вторую жену Веру Михайловну, двух дочерей. Педагог, филолог по образованию, Вера Михайловна, была верной помощницей мужа, разделяя его интересы. Долгое время она работала на станции юных натуралистов, к основанию которой Бейзерт был также причастен. Старшая дочь Лидия (по мужу Новикова), переехала в Москву, стала театроведом, младшая дочь Елена жила в Одессе. В настоящее время в Одессе уже не осталось никого из семьи Бейзертов. Лидия (она уехала на родину отца) в конце прошлого века посетила наш зоопарк, который создал, а затем в невероятных условиях военного времени сохранил для города её отец, легендарный норвежец Генрик Бейзерт.

Мы сохраним благодарную память о нём, так же, как и о тех его директорах, которые искренне старались сделать зоопарк не просто местом отдыха, но истинным оазисом заповедной природы в миллионном городе.

Александра Волкова

заведующая эколого-просветительским отделом Одесского зоопарка

Одесский зоопарк сегодня

    

Памяти звезды семидесятых

Олег Владимирский

8 сентября на доме по улице Дворянской 33 была открыта мемориальная доска памяти звезды эстрады 70 - 80-х годов Валерия Ободзинского, который жил в этом доме в молодости.

Инициатором увековечивания памяти Валерия Ободзинского выступил член Всемирного клуба одесситов, Народный артист Украины Михаил Бакальчук.

Директор ВКО Леонид Рукман и Михаил Бокальчук Член ВКО Виктор Макеев и Михаил Бокальчук

Меценатом изготовления мемориальной доски и ее установки стал одесский музыкант, бывший в 70-е годы руководителем группы «Скифы», Константин Швуим, ныне живущий в Лос-Анджелесе (США)

Жильцы квартиры №6 на третьем этаже дома, где жил певец, с большой любовью отзывались о Валерии, и с гордостью рассказали, что его фамилия до сих пор сохранилась на почтовом ящике в подъезде дома.

В торжественной церемонии принял участие начальник управления культуры Одесского горисполкома Роман Бродавко, а также одесские музыканты, знавшие Валерия Ободзинского.

Валерий Ободзинский ... его фамилия до сих пор сохранилась на почтовом ящике... Михаил Бокальчук и Роман Бродавко

В выступлениях на церемонии открытия мемориальной доски прозвучала мысль о необходимости создания в нашем городе Аллеи Славы, где можно было бы увековечить имена всех сыновей и дочерей Одессы, которые принесли ей известность.

Олег Владимирский

«Большая Московская»: модерн возвращается!

Олег Владимирский

Гостиница “Большая Московская” на одной из ранних открытокЕсть надежда, что уже скоро одесситы и гости города смогут увидеть фасад гостиницы «Большая Московская» – одного из интереснейших и красивейших зданий на Дерибасовской – практически таким, каким он был в 1903 году.

Руководитель фасадных реставрационных работ Самвел Давтян демонстрирует эскизы, по которым будет восстанавливаться первозданный декор балконов «Большой Московской».Хотя Одесса и не обделена архитектурными красотами, все же судьба дома на Дерибасовской, 29, в котором ранее располагалась гостиница «Большая Московская», по-прежнему остается в центре внимания одесситов. Здание, построенное в 1903 году по проекту архитектора Леона Влодека (создателя таких одесских «изюминок», как «Пассаж», «Дом с атлантами» на ул. Гоголя, цирк Сонцебахера), долгое время пребывало в разрухе и запустении. Начавшиеся в этом году активные реставрационные работы внесли некоторое успокоение. И вот в конце сентября в рамках реализации совместного с Управлением охраны объектов культурного наследия облгосадминистрации проекта «Возрождение Одессы» состоялась вторая выездная пресс-конференция, посвященная ходу реставрации и реконструкции «Большой Московской».

Как рассказал руководитель фасадных реставрационных работ Самвел Давтян, здание «Большой Московской» имело около 1000 (!) элементов наружного декора работы скульпторов Т. Фишеля и С. Мильмана.

Причем все они весьма различаются между собой как размерами, так и формой. При этом главной трудностью, с которой столкнулись реставраторы, стало даже не количество декоративных деталей, а отсутствие документов из первоначального проекта здания.

Между тем, заказчик поставил перед реставраторами задачу не просто вернуть зданию тот вид, который оно имело до начала реставрационных работ, а восстановить фасад 1903 года, открывшийся взору одесситов сразу после окончания строительства. Отсутствие же соответствующих документов потребовало заново делать все измерения, разрабатывать проекты и эскизы внешнего декора, имея единственным источником информации старые фотографии и рисунки.

Скульптор Овнан Манукян заканчивает работу над воссозданием почти трехметровой статуи грифона.Cтоль замысловатый декор будет восстановлен на каждом окне.Детали декора ждут своей очереди на установку.

Интересно, что по одной из версий, отсутствие в архивах проекта строительства гостиницы «Большая Московская» связано с тем, что она стала одним из первых зданий в стиле «модерн», появившихся в Российской империи. Это – тогда суперсовременное – архитектурное направление отнюдь не всем в Одессе было по вкусу, а значит, кое-кто не посчитал нужным сохранять проекты зданий, построенных в стиле «модерн».

Как бы то ни было, работа по восстановлению утраченных деталей оказалась чрезвычайно кропотливой и сложной, но коллектив реставраторов с ней успешно справился. Журналистам продемонстрировали завершающий этап работы над воссозданием двух скульптурных групп из восьми грифонов, которые на фронтонной части крыши будут держать на своих крылатых спинах стеклянные шары диаметром в три метра. Эту деталь декора «Большая Московская» утратила уже достаточно давно, и ее изображение сохранилось только на самых ранних фотографиях.

Дело в том, что, хотя все декоративные детали скрупулезно восстанавливаются, само здание по желанию заказчика «подрастет» на два этажа.

Такой должна стать “Большая Московская” после реставрации.

Надстроенные этажи также будут выдержаны в стиле «модерн», и, по мнению авторов проекта реставрации архитекторов Михаила и Дмитрия Повстанюков, должны органично вписаться в общий вид здания.

Олег Владимирский

Журнал “Фаворит” октябрь 2010 Фото автора

Наш гость — Юрий Кузнецов

Галина Владимирская

Джаз

Замечательному одесскому музыканту и композитору, президенту Клуба высокой музыки Юрию Кузнецову 11 июля исполнилось 50! Мимо этого события Всемирный клуб одесситов пройти не мог. И 20 июля члены ВКО во главе с президентом Михаилом Жванецким собрались в нашем небольшом, но уютном зале, чтобы отпраздновать юбилей. Вместе с Юрием к нам в гости пришли его супруга и директор Клуба высокой музыки Наталья Эртнова, его ученики — музыканты Андрей Прозоров (саксофон) и Виталий Фесенко (контрабас).

Было много хорошей музыки и хороших слов, причем не только в адрес юбиляра. Среди членов ВКО немало выпускников, а нынче - сотрудников Одесской академии холода, где много лет проработал деканом отец Юрия Кузнецова. Теплыми воспоминаниями поделились проректор "холодильника" Михаил Митницкий, доктор наук, заведующий кафедрой Виталий Бондаренко, Елена Щебетовская. Оказалось, что отец не разделял увлечение сына джазом, считая, что он мог стать известным исполнителем классической музыки. Сегодня, когда Юру знают во многих странах мира именно как талантливого джазмена, импровизатора, мнение отца уже воспринимается, как курьез.

Были и подарки. От клуба - юбиляру, от знатока одесской и прочей старины Олега Губаря - юбиляру и президенту: Юрию Анатольевичу досталась старинная гитара, а Михаилу Михайловичу - коллекционная бутылка венгерской фирмы "Цвак", которая в свое время выпустила водку "Жванецкий".

Импровизируют учитель и ученик - Юрий Кузнецов и Андрей ПрозоровКоллекционная бутылка венгерской фирмы "Цвак" — подарок Президенту клуба Михаилу Жванецкому от Олега ГубаряПрезидент клуба Михаил Жванецкий вручает билет члена клуба Юрию Кузнецову

А главным, конечно, было то, что Юрий Кузнецов стал, наконец-то, членом Всемирного клуба одесситов. Речь по этому торжественному поводу держал вице-президент клуба Валерий Хаит, а билет вручал президент Михаил Жванецкий.

Приемом Юрия Кузнецова в клуб мы подтверждаем мнение некоторых вполне компетентных товарищей, что джаз родился в Одессе. Мы не дадим ему умереть на родине!

Галина Владимирская
директор ВКО

 

Сайт … в «живых картинках»

Галина Владимирская

Помните, в советские времена были популярными так называемые устные выпуски стенгазеты. Нечто подобное решили сделать и мы, представив на клубном вечере 22 августа наш сайт не на компьютерном мониторе, а, так сказать, в "живых картинках".

Впрочем, компьютер в соседнем с нашим "актовым" залом кабинете был включен - для желающих более подробно ознакомиться с "предметом" под названием "Сайт Всемирного клуба одесситов". А путеводителем по его страницам стали выступления людей, без которых нашего сайта в том достойном виде, в каком он существует, не было бы никогда - замечательных веб-дизайнеров Натальи и Юрия Кругляков и не менее замечательного контект-менеджера Леонида Рукмана (он же - член клуба и коммерческий директор нашей газеты "Всемирные одесские новости"). Они дали общее представление о рубриках и разделах нашего интернет-досье, а вслед за этим как раз и и последовали "живые картинки".

Редактор клубной газеты, вице-президент ВКО Евгений Голубовский рассказал о последнем выпуске, приуроченном ко Дню Одессы (как известно, этот и другие номера стоят на сайте). Главный редактор альманаха "Дерибасовская - Ришельевская" Феликс Кохрихт представил только что "испеченный" 14-й выпуск (тоже присутствует в Интернете). А вице-президент клуба и главный редактор юмористического журнала "Фонтан" Валерий Хаит напомнил, что "Фонтан" начинался в стенах ВКО, и рассказал о "журнальных" планах и перспективах.

Живейший интерес был проявлен к рубрике, которой еще нет, которая лишь вскоре появится и будет посвящена нашей родной футбольной команде "Черноморец". И обязаны мы этим интересом главному тренеру команды Семену Альтману, который не только откликнулся на предложение о сотрудничестве, но и пришел на вечер с прекрасными подарками: мячом с автографами игроков и тренеров, плакатами. А еще Семен Иосифович поддержал развитие сайта материально. Спасибо огромное за поддержку и прекрасный пример для подражания!

Нашу клубную галерею представлял на вечере Григорий Палатников, живопись которого сейчас выставлена в клубе. Кстати, работы мастера очень понравились Президенту клуба.

Своеобразным комментарием к нашему архивному разделу стало выступление литератора и знатока одесской старины Олега Губаря под названием "Некоторые местные "юбилеи" и "приоритеты". Из оного сообщения, мы, например, узнали, что именно 22 августа (то есть в день нашего скромного собрания - Г.В.), но в 1889 году в Одессе впервые появились в продаже переводные картинки, а нынешней осенью мы отметим 135-летний юбилей появления на одесских улицах самокатов, то есть первых велосипедов. (Об остальных славных "юбилеях" - смотри отдельно!).

А далее мы перешли к самой посещаемой рубрике сайта - "Читальный зал". С удовольствием были выслушаны наши любимые авторы Александр Розейбойм (он же - Ростислав Александров) и Михаил Пойзнер.

После этого последовал ну очень торжественный и давно назревший момент: из рук Президента ВКО Михаила Жванецкого членские билеты получили те, кто воистину достоин называться одесситом и кто по странному стечению обстоятельств до сих пор не состоял в рядах членов клуба, - Олег Губарь, Михаил Пойзнер, Александр Розенбойм и Феликс Кохрихт. Мы очень рады такому пополнению.

Незабываемым впечатлением вечера стало выступление самого Михаила Михайловича. Нам было доверено услышать написанное этим летом в родном городе, еще нечитанное на публике. Михаил Жванецкий продолжает писать свою "Повесть временных лет", летопись нашего времени, которая, как мозаика, складывается из фрагментов в одно необычайно интересное, пестрое, многоликое и многосмысловое монументальное полотно. Много смеялись, аплодировали, кричали "Браво!", восхищались, говорили какие-то слова, пили за здравие и талант. И все это не могло в полной мере отразить истинное ощущение потрясения от сопричастности к Явлению - литературному и человеческому.

Спасибо Президенту за традицию: читать вновь созданное в стенах своего клуба. Что же касается нашего сайта, то на нем есть выход на сайт М.М. Жванецкого.

Если же говорить о вечере в целом, то мы его затеяли, преследуя одну цель: дать общее представление о сайте ВКО и сделать это как можно более интересно и привлекательно. Кажется, затея удалась вполне.

Галина Владимирская,
директор ВКО

Фотогалерея вечера

(в исполнении Олега Владимирского)

Выступает вебадмин сайта проф. Юрий Кругляк, а к выступлению готовится контент-менеджер сайта Леонид Рукман. Главный тренер "Черноморца" Семен Альтман вручает подарки клубу Вице-президент ВКО Валерий Хаит "Преданье старины глубокой" от Олега Губаря Выступает Александр Розенбойм Михаил Жванецкий, Олег Сташкевич и Олег Губарь - им хорошо за одним столиком

Они стали, наконец, членами клуба!

Олег Губарь наконец получает членский билет ВКО Билет члена Всемирного клуба одесситов получает редактор альманаха "Дерибасовская - Ришельевская" Феликс Кохрихт Билет Александру Розенбойму - из рук президента клуба Билет вручается Михаилу Пойзнеру

Выступает Михаил Жванецкий. И этим все сказано!

     

Общение — это высшее наслаждение. «Давайте выпьем за нас!»

Общение — это высшее наслаждение "Давайте выпьем за нас!"