Человек с радио «С»

Евгений Голубовский

Игорь ПомеранцевДумаю, нет нужды объяснять, что еще двадцать и даже десять лет тому назад правду о том, что происходит у нас, мы узнавали от них. И одним из самых ярких источников этих сведений было радио «Свобода», тогда находившееся в Мюнхене, а сейчас квартирующееся в Праге. Талантливые писатели и журналисты создали десяток циклов передач: каждого из них можно было узнать по теме и голосу.

Письма читателей разбирал Анатолий Стреляный, язвительно о литературе размышлял Борис Парамонов. В программе «Поверх барьеров» выступал и выступает Игорь Померанцев. О чем он рассказывает? Обо всем, что затрагивает его лично, ему и его многочисленным слушателям интересно: о красном вине и цыганских песнях, о звуках, о радио как искусстве, о людях, которые не оставляли его равнодушным…

И вот недавно Игорь Померанцев вновь побывал в Одессе.

Почему вновь? Во-первых, его отец родился в Одессе, до 22 лет прожил в нашем городе, так что в Игоре одесские корни… Во-вторых, еще живя и работая в Киеве, он приезжал в Одессу, здесь — прямо на пляже — взял под белые ручки киевский КГБ, сотрудники которого совместили задание с удовольствием — не поленились приехать за ним на пляж Ланжерон.

А сейчас Игорь Померанцев был приглашен как vip-персона, как председатель жюри конкурса… кулинаров. И блестяще справился с этой ролью. Выступал перед одесской интеллигенцией, выступал в новой телепрограмме «Богема» («Богема-Богемия-Чехия»), дегустировал так полюбившиеся ему сухие вина…

А чуть позже, обращаясь к профессионалам, к участникам конкурса «Маэстро кухни», Игорь Померанцев говорил:

— Греческий писатель-моралист Плутарх утверждал, что в отличие от философствования, воспоминания об удовольствии, полученном от еды и питья, заключают в себе нечто низменное и зыбкое. Грек—язычник. Думаю, кривил душой. Иначе не описал бы с таким наслаждением в своих «Застольных беседах» сладкого вкуса овечек, задранных волками. Квашения теста, копчения мяса. Можно назвать кулинарное искусство самым массовым, самым доступным, но только не низменным. Недаром от слова «жратва» рукой подать до слова «жрец». Не думать всерьез о том, без чего невозможно жить, — варварство, бездуховность. Поваренное искусство — это высокое искусство, и люди, работающие в нем, — подлинные художники.

Подлинным жрецом литературы ощущает себя Игорь Померанцев. Нет, не представителем богемы, а жизнеописателем богемы. Сам он пунктуален и точен, эрудирован и безупречно вежлив. Главное качество — достоинство. Может быть, это пришло к нему с корнями, некогда проросшими в Одессе…

Кстати, ощущает себя Померанцев человеком, гражданином мира. Может, поэтому одинаково вольно дышит в Великобритании, будучи подданным Ее Величества, и Чехии, где работает, может, поэтому его книги выходят во многих странах. Кстати, пятая книга «News. Стихи, Проза» вышла в Киеве. И автор радуется этому событию. А на моей полке стоит его первая книга, вышедшая почти 20 лет назад в Лондоне «Альбы и серенады». И она столь же остра и мудра, как и последние книги. Эта книга — ответ на собственные вопросы — как жить, как достойно жить.

Два кулинара. Игорь Померанцев и Борис БурдаЛитературная судьба Игоря Померанцева причудлива, он существует на трех пересечениях: географическом, культурном, жанровом. Уроженец Саратова, юный натуралист галицийщины, вольноопределяющийся Украины, немецкий беглец, лондонский анфан террибль, плохой пражанин, он умеет в литературе почти все — как сказал бы Борхес, он и есть литература. Померанцев пересаживается с жанра на жанр, как Джеймс Бонд с красотки на «роллс-ройс», а с «роллс-ройса» — на подводную лодку. Только в отличие от агента 007, он жанры не использует, а создает: точнее, воссоздает заново. По Шкловскому, литература воссоздает смысл вещей. Померанцев воссоздает еще и смысл жанров, писал о нем критик Кирилл Кобрин и утверждал: Померанцев панически боится одного — повторения, монотонности, заезженности, на слово никому не верит. Поэтому сказать себе: напишу-ка я хороший рассказ — это уже сдаться, поверить кому-то на слово, вот, мол, правила игры, и ты, следуя этим правилам, постараешься стать чемпионом, но ведь был же кто-то первый, кто придумал эти правила! И для него эти правила были приключением, порывом, жизненным открытием. Как же так случилось, что обретенная свобода оборачивается раболепием? Почему от урока свободы остается гибкая инструкция? («Вещь» и «жанр»). Постмодернист таких вопросов не задает. Слова «приключение» в его глоссарии нет. Игорь Померанцев — один из последних, отчаянных модернистов русской словесности.

Вчитайтесь и вслушайтесь, как пишет Игорь Померанцев:

«— Папа, это смешно?

Вопрос постыдный. «Смешно» не бывает само по себе. Это всегда встречное движение, стык, перехлест. Судить о том, что смешно, можешь только ты сам. Без тебя оно не может стать смешным. Самое чистое выражение смешного — в музыке. Смеясь музыке, невольно оглядываешься. Быть пойманным на таком смехе, все равно, что быть уличенным в безумии. Но, кажется, пора отвечать. Рука уже в полете. Сейчас раздастся звонкая, как смех пощечина. («Альбы и серенады». Из дневника)».

Вот что Игорь Померанцев сообщил о себе:

И. П. родился в Саратове в 1948 году. Школу и университет (факультет романо-германский филологии) закончил в Черновцах. До отъезда из СССР (1978 г.) жил и работал в Киеве. Радиокарьеру начал на «Би-би-си», с 1985 г. работает на радио «Свобода». Автор радиопьес «Вы меня слышите?», «Любовь на коротких волнах», «Любимцы господина Фабра», книг прозы, эссеистики, поэзии «Альбы и серенады», «Стихи разных дней», «По шкале Бофорта». «Красное сухое», «Семейное положение», «Радио «С» и других.

Но если бы это не было написано для пресс-релиза конкурса «Маэстро кухни», он рассказал бы, что главное в его жизни, как и в жизни многих его слушателей и читателей, — путешествия. И он своим творчеством открывает мир, а помогает ему в этом «Радио «С», как назвал он свою последнюю книгу.

Забытый Николай Харджиев

Евгений Голубовский

 

Но одесситы знали Харджиева с юности. В Москве его напутствовал Багрицкий, как молодого и талантливого… Но в памяти современников не осталось его стихов и прозы.

Недавно в библиотеке им. М. Горького я попросил разыскать его первую повесть «Янычар». Оказалось, что она сохранилась. Иллюстрации к ней сделал выдающийся мастер В. Фаверский. А текст напомнил знаменитые когда-то книги Б. Пильняка. Вот каким был Николай Иванович в молодости. Это особенно интересно сейчас, когда Одесский литературный музей провел международную конференцию, посвященную нашему земляку. Несколько глав из повести «Янычар» мы предлагаем читателям, не пересказывая содержание первых глав, так как каждый текст тут самодостаточен.

 

Глава двадцатая

В которой Баранщиков показывает изрядное знание итальянского языка

Орлы Российские! Прострите свой полет

Туда, где жалости, любви и дружбы нет!

Пусть чада дикие, пускай сыны Босфора,

Смутясь, от вашего везде трепещут взора.

Стихи Вольтера на войну россиян с турками 1768 года.

Митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский превеликое уважение оказывал келейнику своему Феофану, который славился тем, что знал наперечет всех российских пустынников.

Феофан был человек ученый и сметливый, и его высокопреосвященство, сам большой знаток и ценитель любомудрия, ни одного трудного дела не решал без его участия.

По прибытии в столицу Баранщиков тотчас отправился к келейнику и, согласно наставлению нижегородского архиерея, на итальянском языке рассказал ему о своих злоключениях.

— Изрядно говоришь по-италиански, — сказал Феофан, выслушав Баранщикова. — Приходи ко мне завтра после заутрени. А я сегодня же доложу о твоем деле владыке.

На другой день Баранщиков робко перешагнул порог Феофановой кельи.

Феофан сидел в креслах с племянником своим, поручиком кирасирского полка.

Поручик держал в руке небольшую восковую куклу и вел с нею разговор:

— Любезная Делия, мне о тебе сказали гораздо нехорошие вести.

И кукла ему ответствовала тощим и как бы умирающим голосом:

— Государь мой, злословить очень легко. Кто хотя крошечку имеет красоты, тот подвержен бывает зависти и гонению.

— Ты еще и умничаешь.

— Государь мой, не всегда позволяется нападать не других, а всегда вольно всякому защищаться.

— Отвечай мне, чем ты изволишь заниматься на театре?

— Известно, государь мой, играю комедии и прыгаю балеты.

— Не лги, сказывали мне, что ты, будучи в жару лет своих, занимаешься любовишкой с одним статным и пригожим петиметром.

— Государь мой!

— Молчи, — и он со злобою спрятал ее в свой карман.

Кукла заплакала и вдруг пропищала с горечью:

— Вот каковы мужчины! Они почитают силу свою правосудием. Фуй, фуй, как это подло!

Во время куклиных ответов офицер даже не шевелил губами. И часто ее ответ начинался тогда, когда ее хозяин продолжал ей выговаривать.

Баранщиков решил, что кукла — некоторый зверек, приученный к сему действию, и попытался ее вытащить из кармана, но кукла начала вопить.

— Ах, спасите, он меня удушить хочет!

И она не переставала кричать, пока Баранщиков ее не оставил.

— Сии обманные звоны его голоса исходят не из чрева, но из горла, — произнес Феофан, обращаясь к Баранщикову. — Всякий человек беспрерывным упражнением может приладить к тому свои гортанные орудия.

И вдруг торжественно провозгласил толстым голосом:

— Возрадуйся, заблудшее чадо. Его высокопреосвященство, милосердие коего известно всему миру, повелел раскрыть перед тобою врата православной церкви. По десятидневном покаянии в Александро-Невском монастыре ты будешь причащен, в доказательство чего тебе дадут из духовной консистории билет.

Тут Баранщиков по привычке пал на колени и сказал, что приносит владыке и ему — благодетелю своему — наичувствительнейшую благодарность, кою по гроб свой сохранять будет в сердце своем.

— Кроме того, — продолжал Феофан тем же торжественным голосом, высокопреосвященнейший владыка поручил мне составить краткое начертание твоих приключений и бедствий. И ежели славная наша монархия соизволит объявить свою войну Оттоманской Порте, то мы твое жизнеописание напечатаем, и ты, как муж, явивший достойный подражания пример истинной любви к отечеству, будешь избавлен от тягостного и долговременного ига нищеты.

Барышников, всхлипывая, поцеловал келейника в плечо.

5 августа 1787 года по повелению падишаха Абдул-Гамида был арестован и посажен в Семибашенный замок российский чрезвычайный посланник и полномочный министр при Блистательной Порте Оттоманской, Яков Иванович Булгаков.

7 сентября Екатерина объявила войну Турции, которая, по словам манифеста, «утвердивши торжественными договорами перед лицом света вечный мир с Россией, опять и вероломно нарушила всю святость оного».

А 1 октября того же 1787 года вступила в продажу напечатанная с дозволения указного книга:

«Нещасные приключения Василия Баранщикова, мещанина нижнего Новагорода, в трех частях света: в Америке, Азии и Европе».

И подобно преждебывшему арзамасскому сапожнику Осману, который некогда водил новообращенного магометанина Селима в дома стамбульских вельмож, митрополичий келейник Феофан в продолжение недели водил раскаявшегося христианина Баранщикова во дворцы знатнейших российских сановников.

Каждый сановник получил по книге, повествующей о несчастных приключениях нижегородского купца.

Келейник Феофан — он был гораздо красноречивее бывшего арзамасского сапожника Османа — украсил каждую книгу особым посвящением в стихах.

Семнадцать сановных особ обоего пола, словно состязаясь друг с другом в щедрости и человеколюбии, облагодетельствовали Баранщикова вполне. Он собрал тысячу рублей, из коих триста ему пожаловали их высокопревосходительства Иван Иванович Бецкий и Лев Александрович Нарышкин и его сиятельство граф Яков Александрович Брюс.

Келейник Феофан дважды пересчитал собранные деньги и, отдавая Баранщикову половину оных, с грустью сказал по-итальянски:

— Митрополит хотя монах, но человек!

Глава двадцать первая

Содержащая в себе известие о книге «Нещастные приключения Василия Баранщикова», напечатанное в шестой и последней части «Зеркала света» на 1787 год.

«Тут представлен человек, странствовавший в разных частях света не по охоте, но по принуждению. Обманщики повлекли его с собою: продали в солдаты. Женщина испрашивает свободу иностранцу. Возвращаясь в свои места, попадается он в неволю, терпит мучения, отступает от своей веры и, испытав разные превратности, возвращается в свое отечество, где мыслит, как из прибавленного при окончании рассуждения примечательно, найти награду за свои побеги и шатания: и ропщет, что общество принуждает его быть полезным себе членом, а не тунеядцем, на счет других живущим.

Жалко, что имевший попечение о напечатании сея книги, ибо приметно из расположения что не самим путешественником писана, употребил смешанный и неприятный слог, доказывающий нерадение; и рассуждения при конце прибавленные открывают человека, малое и добродетели и связи общества понятие имеющего. Тронуть целое градское общество и назвать его негостеприимным, неблагородным, не милующим, без причины, без основания — есть свойство злобного».

Что коллекционируют в Америке?

Евгений Голубовский

Вы скажете: все! И будете правы.
Но представить себе это «всё» невероятно трудно.
Остановлюсь лишь на одной коллекции.
Недавно в Одессе побывали необычайно обаятельные,
веселые, широко образованные люди, то есть такие,
какими и должны быть настоящие одесситы —
Евгений и Светлана Калинские.

Давно они живут в США, давно не были в Одессе, но в их душе эта связь не прерывалась. Живой город уступил место не менее живому, но воссозданному на холстах городу. Скажу конкретнее: в Америке супруги Калинские коллекционируют одесскую живопись. И хоть их дом находится не в одной из 17 американских Одесс, а вблизи Вашингтона, но он может рассматриваться как посольство южнорусской школы, вынесенное за моря и океаны, посольство одесских живописцев.

Люсьен Дульфан показывает свои новые работыО себе Светлана и Евгений рассказывают немногословно, но с какой страстью они говорят о картинах, заполнивших их дом! И все же удается уточнить, что Евгений — сын известного одесского адвоката Калинского (кстати, по просьбе отца Женя купил в Одессе новое издание Уголовного кодекса Украины). Родился Евгений Калинский в Одессе, в 1953 году. Закончил престижную 116-ю школу. А вот в вуз поехал поступать в Москву. Хотелось жить в столице с ее бурной культурной жизнью. Получил диплом инженера. Но мог получить и диплом музыканта, так как серьезно увлекался джазом. Играл, даже преподавал музыку. И лишь в Америке профессия определилась окончательно — не металлург, не джазист, а один из известнейших программистов, работающий в солидной, процветающей компании.

А когда и как они начали собирать коллекцию?

Нет, прежде следует сказать о жене Евгения — Светлане. Она работает в США в благотворительной организации, которая помогает брошенным и больным детям из бывшего Советского Союза найти новые семьи, вылечиться, стать полноценными людьми. Светлана отвечает за новую жизнь детей из Казахстана — и глаза ее горят, когда она рассказывает, как становятся на ноги ее подопечные.

В доме почетный гость — художник Лев МежбергДля Светланы, как и для Евгения, это второй брак. И хоть прошли годы, они и сегодня влюблены друг в друга. Светлана шутит, что и она одесситка, так как дважды замуж выходила за одесситов. Первый муж Светланы — одессит Левитан. Из рода живописца Исаака Левитана. Более того, дядя ее мужа тоже был художником и носил имя Исаак. Сколько потом проблем было с вывозом картин этого, поверьте, безвестного Исаака Левитана. Но уже тогда Света увлеклась живописью.

А в Москве Евгений Калинский однажды увидел макет альбома Ефима Ладыженского, не просто художника из Одессы, а художника Одессы. Он влюбился в его ироническую живопись, но даже представить себе не мог, что со временем у него в доме, в его коллекции, будут работы этого страстотерпца, художника сложного характера и нелегкой судьбы… Сегодня Евгений помогает детям Ладыженского, живущим в Израиле, выпустить монографию об их отце. Текст написал искусствовед Григорий Островский.

Александр Ануфриев готовится писать портрет СветланыИтак, точки отсчета — Ладыженский и… Левитан. И в штате Мэриленд, в доме преуспевающего программиста возникает коллекция, где все Одессой дышит, веет, пере-фразируя слова Пушкина.

Дом Калинских становится родным домом для одесских художников, живущих в Америке. Здесь они могут работать, а главное, получать наслаждение от общения с Калинскими, людьми, не потерявшими дух Одессы, как бы ни складывалась их судьба.

Я просматриваю портфолио, которое привезли с собой Калинские в Одессу. Вот на фоне картин Ладыженского стоит Лев Межберг, о чем-то напряженно беседует с хозяином дома Илья Шенкер, Александр Ануфриев готовится писать портрет Светланы, Люсьен Дульфан демонстрирует свои новые работы, поэт и художник Александр Рихтер рассматривает мастерскую…

Общение с этими уже ставшими легендарными для Одессы мастерами многому научило и Калинских. И по Интернету, и в частных коллекциях они начали искать работы художников родного города, о которых читали, чьи имена им подсказывали друзья-живописцы. Так их собрание пополнили картины Николая Шелюто и Юрия Коваленко, Иосифа Островского и Адольфа Лозы…

Беседа с Ильей Шенкером всегда доставляет удовольствие

Но разве может остановиться одержимый коллекционер? И вот после многолетнего отсутствия Калинские приехали в Одессу. Их дни были расписаны по часам: посетить мастерскую Юрия Егорова, прослушать в литмузее воспоминания Дины Михайловны Фруминой, пообщаться с одесскими коллекционерами, побывать в музеях…

Как по-разному глядят на наш город его дети! Одни раздражены состоянием дорог и больше ничего не видят, другие восхищены размахом строительства, кто-то ностальгирует по утраченным городским ансамблям. А вот супруги Калинские были воистину счастливы. Они приехали в город, который не только оправдал их ожидания, но вновь, еще больше очаровал дарованием своих живописцев.

И появятся в Америке, в штате Мэриленд новые работы одесских мастеров, чтобы утвердить во всем мире Одессу как одну из столиц искусства ХХ и ХХI века. Так что на вопрос, что коллекционируют в Америке, я без тени сомнения отвечаю: одесскую живопись. Создают музей, какого нет еще и в Одессе

Сказочник Валерий Сыров

Евгений Голубовский

Евгений Голубовский и Валерий Сыров (справа) на открытии выставки.И биография у этого художника сказочна, и жизнь, и творчество.

Даже представить трудно: откуда-то из села, что близ поселка Красное-на-Волге, где он родился в 1948 году, забросила его судьба спустя 29 лет в Одессу. На севере, родившись в семье потомственных ювелиров, ощутив с детства всю прелесть и таинственность камня и металла, проник в тайну превращения вещества в образ. Там же, на севере, получил высшее художественное образование, защитив диплом «Русская народная сказка». И вот живет уже почти тридцать лет в Одессе, ощущает себя южанином, а в душе – тот же сказочник, тот же волшебник.

«Семга да треска сами ловятся, сами потрошатся, сами солятся, сами в банки ложатся… А которая рыба побойчее – выпотрошится да в пирог завернется… Белы медведи молоком торгуют – приучены…».

Нет, это не байка, рассказанная мне Валерием Сыровым, хотя какие только интересные истории он мне не рассказывал за более чем четверть века нашего знакомства... Это отрывок из книги Степана Писахова – главного сказочника русского Севера, которому не верить – нельзя, так как он создал свой мир, и живут в этом мире художники и писатели, рыбаки и рыбы.

А до чего удивительны технические приемы работы Валерия Сырова! Живопись на воде! Да-да! Сотни монотипий, существующих – в этом их смысл – только в одном экземпляре.

– И я бы много мог написать, да мастерская маловата, – улыбается мастер.

И действительно, этот подвал на Софиевской,21, кажется, тесен для напора его фантазии. Но недавно, как в сказке, мастерская Валерия Сырова стала расширяться и углубляться. Нет, ни он, ни его друг краевед и писатель Олег Губарь не стали вести подкопы под барский домик XIX века. Все проще: художник освоил Интернет. И оказалось, что он может показать свои работы тысячам зрителей, участвовать в конкурсах, даже в виртуальной продаже своих монотипий.

Купил у него какой-то коллекционер – это вновь-таки не сказка – «Фантазию на темы европейского романтизма», причем сумма сделки была для Валерия невообразимой, каким бы сказочником он себя ни считал. И удалось ремонт сделать в мастерской, даже мобильный телефон купить. Жаль, что через неделю его украли вместе с подзарядкой, выходящей во двор, но это уже из другой сказки – ни к Писахову, ни к Интернету не относящейся.

Живет в Одессе незащищенный, трогательный человек. Плохо видит. Но не жалеет своего зрения, когда нужно нести в мир красоту вымысла, который бывает правдивее всех правд. Поэтому он всегда весел. Поэтому он уже пишет свои сказы, и верит, что улыбкой проложит дорогу каждому из нас к северным морям, соединяя их с теплым Черным морем.

Главное – ничему не удивляйтесь, попав в мир Валерия Сырова. Это мир философа, который хотел бы сделать каждого из нас не только умнее, но и наивнее.

И вдруг – «объекты», нечто постмодернистское, где керосиновая лампа (настоящая! северная!) или фантастические часы в затейливом соседстве с пружинами и кольцами, телефонными дисками и прочими отслужившими свое механизмами, камнями и деревом – все это и воспоминания о ювелирном искусстве дедов-прадедов, и ироническая улыбка в сторону современных постмодернистов, думающих, что только они одни могут создавать «вторую реальность».

Журнал «Фаворит», N 4

Валерий Сыров. Pic-bigВалерий Сыров. Big-дваВалерий Сыров. Универсальная машинаДает интервью Валерий Сыров.Выступление Олега Губаря на открытии выставки Валерия Сырова.

Наталья Лоза: радость новых возможностей

Евгений Голубовский

Наталья ЛозаЕсть счастливые люди, для которых труд и творчество нераздельны, являясь источником радости и жизненной энергии. К таким счастливцам относится Наталья Лоза. Можно сказать с уверенностью, что эта радость творчества передалась ей от отца – народного художника Украины Адольфа Ивановича Лозы.

Дочь известного отца, она двадцать лет она искала собственный путь в живописи, свой почерк, продолжающий традиции одесской школы, и вместе с тем индивидуальный, узнаваемый. И сегодня на любой выставке ее работу сразу отличишь от других – по лиричности, композиционной выверенности, а главное – безупречному вкусу.

Человек независимый по характеру, она любит образы, связанные с вольной атмосферой приморского пейзажа и быта. Крымское побережье, Одесский залив – баркасы, лодки, домики рыбаков – это стихия ее жизни.

Еще одна постоянная тема ее творчества – родной город: как и для многих художников, для нее жить в Одессе и не писать ее – невозможно. Есть мастера, которые, подобно импрессионистам, растворяют город в мареве морского тумана. Наталья Лоза любит и умеет сочетать это растворяющее дыхание воздуха с точностью, узнаваемостью деталей.

И еще – она необычайно работоспособна. Труд художника – ее радость, ее призвание и даже ее отдых.

Как дальше будет развиваться ее творчество? А разве спрашиваем мы, как дальше будет расти дерево, подниматься морская волна?.. Она в творчестве и поиске, поэтому каждая следующая выставка показывает новые возможности мастера.

В августе 2007 года во Всемирном клубе одесситов прошла очередная персональная выставка Натальи Лозы. И снова были представлены только новые работы. Это – ее правило! К очередной годовщине Одессы мы увидим городские пейзажи, бескрайние дали моря – дивный мир, в котором мы живем, но далеко не всегда замечаем в потоке будней.

Работы Натальи Лозы

   

Звуковая дорожка длиной в пятьдесят лет

Евгений Голубовский

Феликс КохрихтАмериканский изобретатель Эмиль Берлинер в 1888 году запатентовал новое устройство – граммофон и основал первую в мире компанию по продаже граммофонных пластинок. И старая пластинка, и современный диск – это скрученная в спираль звуковая дорожка – «канавка» с неровными краями, размер которой определяет время и качество звучания.

Первые пластинки изготавливали из натуральной смолы – шеллака, выделяемой насекомыми – для изготовления одной граммофонной пластинки собиралась смола 10 тысяч этих крошечных червячков. Отсюда – дороговизна первых пластинок, которая увеличивалась необходимостью менять иглу после каждого прослушивания. Были попытки делать пластинки из железа, стекла, даже фантастические «одноразовые» – из шоколада. В двадцатые годы прошлого века появились первые виниловые общедоступные пластинки, а в пятидесятые – первые долгоиграющие, и это был настоящий прорыв!

Полвека назад увлекся совсем не поощряемой властями («Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»!) джазовой музыкой, а вслед за этим и собиранием пластинок одесский журналист Феликс Кохрихт. Восприняв как аксиому утверждение Леонида Утесова, что джаз родился в Одессе, он начал собирать и пластинки с записями песен Утесова, и все, что связано было с понятиями «джаз» и «в Одессе». Кстати, и сегодня, спустя 50 лет, Феликс Кохрихт убежден, что Леонид Утесов – выдающийся джазовый деятель, не только музыкант, но и организатор, пропагандист джаза. Те первые пластинки (некоторые – записи «на костях», то есть пластинки на рентгеновских снимках, сродни «самиздату» в литературе) он подарил в экспозицию будущего музея Утесова, который должен был открыться (но, увы, так и не был открыт) в Треугольном переулке,11, в доме, где родился Ледя Вайсбейн, будущий Леонид Утесов …

Открывается дверца стеллажа – и, как книги, стоят на полках сотни пластинок, уже не выпускающихся ни в России, ни в Украине, компакт-диски, магнитофонные записи. Но прежде всего смотрим книгу – «Украинскую энциклопедию джаза», изданную в Киеве в 2004 году. Здесь многие статьи написаны Ф. Кохрихтом, есть статья и о нем, члене Международной федерации джаза ЮНЕСКО, одном из фундаторов Одесского джаз-клуба. И еще одна книга привлекла мое внимание. Изданная в США монография Фредерика Старра о советском запретном (в те годы!) джазе с надписью автора: «Дорогому Феликсу – защитнику чести и славы города Одессы и организатору фестивалей джаза в городе, где родился Леонид Утесов».

И все же, что побудило молодого человека в конце 50-х годов начать собирать джазовую музыку? Встреча с удивительным человеком, собирателем, которого знала вся музыкальная Одесса, – Александром Пикерсгилем. В его квартире на углу Пастера и Петра Великого Феликс впервые увидел несметные сокровища – пластинки, записи, книги. Здесь всегда звучал джаз. Как было после этого знакомства не попробовать собрать свою коллекцию любимой музыки!..

А тут еще в 1954 году в Одессу приехал оркестр Эдди Рознера (тогда-то весь город запел «Моя родная Индонезия»), затем «Голубой джаз» из Польши (и вновь-таки – у всех на устах «Розовая гвоздика»).

Вот они – пластинки с записями оркестра Эдди Рознера, Олега Лундстрема – первых ласточек, пробившихся после запрета на джаз в СССР с середины тридцатых годов.

Коллекция Феликса Кохрихта интересна еще и тем, что многие музыканты, приезжавшие в Одессу, дарили ему свои пластинки с автографами. Держу в руках диски ставших легендарными Алексея Козлова, Николая Левиновского, Леонида Чижика… А какой восторг вызвал ансамбль «ГТЧ» из Литвы, в составе которого были Ганелин, Тарасов и Чекасин. Они приезжали в Одессу по приглашению джаз-клуба и, естественно, бывали в доме Феликса Кохрихта и его супруги Татьяны Вербицкой, дарили свои записи.

 

Но не только гастролями приезжих джазистов жила Одесса. Кто из нас не помнит оркестр Евгения Болотинского, работавший во Дворце студентов?! В коллекции Феликса есть плакат 1963 года – выступление оркестра в Ленинграде, в программе «Как пройти на Дерибасовскую?».

Кстати, в школе Феликс учился в одном классе с замечательным одесским джазовым музыкантом, «Золотой трубой Одессы», как его называли, Аркадием Астафьевым. А затем уже, в джаз-клубе, подружился с Юрием Кузнецовым. В моих руках изданная в 1980 году «Мелодией» пластинка «Свет осенней листвы». На одной стороне – записи Сергея Терентьева, а на другой – трио – Ю. Кузнецов, А. Кучеревский и С. Зак. В эти же годы пришла слава к Татьяне Боевой, Ларисе Долиной. Одесская филармония, по инициативе ее директора Ю. Петренко, создала два джазовых абонемента. Николай Голощапов в музучилище открывает джазовое отделение, создает свой первый биг-бенд. В Одессе проводились интереснейшие джазовые фестивали памяти Леонида Утесова.

И все это отражено в пластинках, в записях. Как реликвией дорожит Феликс записью «Духовного концерта» Дюка Эллингтона в исполнении оркестра Николая Голощапова с дружеской надписью старейшины одесских джазистов. А вот совсем свежий компакт-диск: юная певица Маша Монастырская – надежда одесской джазовой школы.

Среди особо ценных пластинок – запись выдающегося джазового скрипача Стефана Граппелли, которого Кохрихт слушал в легендарном Нью-Йоркском кабачке «Блю Нот», когда тот играл Гершвина. А вот привезенные из Германии записи «вечнозеленых» джазовых пьес времен Второй мировой войны в исполнении оркестра Глена Миллера…

Во времена, когда джаз был почти под запретом, лучшие пластинки из этой коллекции звучали у Феликса Кохрихта дома на импровизированных «музыкальных собраниях», которые, как и А. Пикерсгиль, как и М. Обуховский, он с лекциями проводил для молодых энтузиастов. Сейчас эта музыка доступна всем, и диски с автографами стали частью домашнего музея музыки. О каждой из них можно рассказать занимательную историю. К примеру, вот этот лондонский диск 70-х годов минувшего века с записями группы «ГТЧ». И знаменитый ныне пианист Алексей Ботвинов, и Юрий Кузнецов, у которых сейчас свои великолепные коллекции, приходили в дом Феликса Давидовича переписывать эту редкую запись. А сколько пластинок он переписал у них! Так шел обмен музыкальными новинками, взаимопомощь и взаимовыручка людей, любящих джаз.

Конечно, не только джазовые пластинки есть в коллекции Ф. Кохрихта. Есть и классическая музыка. По сути, это уже тема другой статьи. Но одну группу пластинок не могу не упомянуть. Мать Татьяны Вербицкой – Наталья Сергеевна Завалишина – в одесской юности дружила, играла в четыре руки со Святославом Рихтером. Уже став всемирно известным пианистом, С. Рихтер не забывал о днях молодости и присылал ей с трогательными надписями свои пластинки. Сейчас они бережно хранятся в доме Феликса и Татьяны…

 Еще раз просматриваю пластинки на стеллаже. Чего тут только нет! И как своеобразное подведение итога подвижнической работы Ф.Д. Кохрихта по возрождению джазовой жизни – награда Международного фестиваля «Джаз-карнавал» в Одессе – в виде пластинок…

Сегодня пластинки ни в России, ни в Украине не выпускаются. Но в других странах известные и уважаемые музыкальные группы, наряду с CD-альбомами, выпускают небольшие тиражи виниловых записей. Несмотря на то, что пластинки капризны в хранении, не любят попадания прямых солнечных лучей, дыма, пыли, влаги, им необходимо регулярное проветривание и хранение в специальном конверте, – они были и остаются реликвиями у ценителей музыкального искусства.

Замечательно, что и в нашем городе есть дом, есть люди, бережно сохраняющие музыкальную историю. И что не менее важно, их собрание – не музей, а живая жизнь музыки.

Евгений Голубовский
Журнал “Фаворит” N 22

Каждый пишет, как он слышит…

Евгений Голубовский

Геннадий ВерещагинКаждый пишет, как он слышит…не стараясь угодить, – пел Булат Окуджава. Думаю, что это универсальная формула. Но в применении к каждому индивидуально, она обретает дополнительные смыслы, новую окраску.

Недавно я услышал неожиданное для меня, но сразу очень понравившееся определение – что такое одессит. «Для того чтобы стать одесситом, не обязательно родиться в Одессе, умереть в Одессе, достаточно, чтобы в твоей жизни был период, прожитый в этом городе, который оказался столь важным, что притяжение Одессы ты испытываешь уже навсегда». Разве не отвечает этой формуле писатель Константин Паустовский, артист Михаил Водяной, ученый-офтальмолог Владимир Филатов?..

Геннадий Верещагин родился в Запорожье в 1955 году, окончил Украинскую академию художеств в Киеве в 1981 году, но вошел в энциклопедии, в монографии, в справочники как «поэт Одессы», мастер, все творчество которого вдохновлено Одессой.

Есть такая сложная, очень трудоемкая техника в графическом искусстве – цветной офорт. Четыре металлические доски под каждый цвет – должен подготовить мастер. На каждый лист металла нужно нанести рисунок, затем кропотливая работа резцом (иглой), травление, нанесение на каждую пластину своего цвета, чтобы при печати получить тот оттиск, который и вдохновил тебя, насыщенный по цвету, виртуозный по форме. Техника настолько сложная, что в год Геннадий Верещагин пополняет свою «одессику» двумя-тремя новыми офортами.

Я бы выделил в творчестве Верещагина две серии работ, связанных между собой, дополняющих друг друга. Это пейзажи нашего города и жанровые сцены, характеризующие его. Казалось бы, пейзаж написать, нарисовать просто. Вышел на этюды, натура перед тобой – работай. Но Геннадий не дублирует натуру, он создает образ Одессы, а для этого натурные зарисовки могут служить только подготовительным материалом. Для того чтобы создать офорт «Огни порта», нужно было ощутить магию этого вечного двигателя – порта, вокруг которого и родилась Одесса, а затем передать свое ощущение в мерцающих, круглосуточно дышащих, движущихся огнях…

Думаю, что эти пейзажи, в которых обобщение реальных примет играет главную роль, становятся знаками города, вытесняя из памяти случайные, ежесекундные состояния, становятся поэмой города, а не фотографией архитектурных ансамблей.

Геннадий Верещагин. Сабанеев мостИ вторая тема, которую многие годы исследует, запечатлевает художник. Это жизнь одесских дворов. Ведь вся старая Одесса, сохранившаяся, к счастью, и до наших времен – это жизнь во дворах. Не коммунальная, а коллективная жизнь, многонациональная, многоукладная, можно сказать, «общинная».

Геннадий Верещагин. Порт
Боюсь, что эта жизнь и во дворах старой Молдаванки, и в центре Одессы, и на Слободке уже не такая, как ее описали И. Бабель и К. Паустовский, но силой творческого воображения Геннадий Верещагин слышит музыку одесских дворов и рисует реальную жизнь, поэтизируя ее, вновь таки создавая образ своей Одессы.

  «Каждый пишет, как он слышит, не стараясь угодить…».

Никому – ни зрителю, ни одесситам, ни городским чиновникам не старается угодить своими офортами Геннадий Верещагин. И именно поэтому они оказываются всем нужны. Его последняя по времени выставка в галерее-кафе «Сальери» называлась «Одесса в подарок». И действительно, эти листы становятся подарком и самим жителям Одессы, и гостям города – в память о настоящей Одессе.

По восприятию графические листы Г. Верещагина скорее напоминают живопись, чем гравюру. Столько в них цвета, столь мощно наложен красочный слой. Безумно трудоемкая работа оказывается стопроцентно востребованной. И путь художника, влюбившегося в город, но не идеализирующего его – просто понимающего, что и руины могут быть прекрасными, а новоделы бессмысленными, привел его к гармонии в отношениях со своим зрителем, к высокому качеству офортов, я бы сказал, к собственному стилю, которому натурализм так же чужд, как и авангардизм.

Вспоминая нашу историю, определения недавнего прошлого, я бы сказал, что Геннадий Верещагин пишет «одесские пейзажи с человеческим лицом».

Как в ересь, в немыслимую простоту…

Евгений Голубовский

Василий ГончаровВ альбом «Художники Одессы», изданный в 2006 году, все члены Одесской областной организации Союза художников Украины представили по одной работе, – думается, наиболее значимой для них в тот период.

Василий Гончаров предложил картину «Композиция №5» – изысканную по цвету лирическую абстракцию. Уверен, выбор был правильным. Весь творческий путь художника, которому в этом году исполнилось 60 лет, и эмоционально, и логически привел его к отказу от многословности, к минимализму как художественному приему, а главное – к высокой простоте. Как тут не вспомнить строки Бориса Пастернака: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в немыслимую простоту».

Путь Василия Гончарова в искусство складывался так же, как у многих его сверстников. Одесское художественное училище, которое дало не только понимание профессии, но и уроки общения и с преподавателями (Орест Слешинский, Адольф Лоза), и с однокурсниками (Сергей Савченко, Александр Стовбур). Армия, прервавшая годы учебы. Украинский полиграфический институт имени Ивана Федорова…

Гончаров мог бы остаться профессиональным графиком. Им оформлены поэтические сборники (Станислав Стриженюк), он работал в газете «Слово». Кстати, именно там я увидел первую персональную выставку Василия Гончарова, уже тогда предвещавшую, что «роман с графикой» окажется мимолетным: даже в тех небольших графических работах ощущалась живописность, желание вынести свои поиски на большой холст.

В мастерской Василия Гончарова висит небольшой этюд времен его учебы в художественном училище. Пейзаж, в котором уже угадывается путь развития мастера. Он очень лаконичен. В нем есть уже то, что сейчас называют минимализмом – и в живописи, и в литературе.

Несколько серий пейзажей Василия Гончарова: Седнев, где он работал вместе с Игорем Марковским, Гурзуф, не подавивший его своей экзотикой. Предельно обобщенные композиции. Тонкая нюансировка цвета. Лирическое волнение, владеющее художником, порождает не экспрессию на холсте, а сдержанность и изысканность. И поэтому работы вдвойне убедительны. Не знаю, сколько дней, месяцев работал над ними художник в мастерской (это не пленэрные этюды, а композиционно завершенные картины), но во всех этих пейзажах есть высокое чувство безупречной «сделанности» работы.

Кстати, и в гурзуфских, и в одесских пейзажах Гончаров пишет море в контражуре. Естественно, он помнит море Юрия Егорова, этот опыт есть у него, но он находит свой изобразительный язык, свою стилистику, чтобы показать это теплое, влекущее, многоцветное море.

Одесская художественная школа (при всей ее разноплановости) цельна тем, что не забывает уроки своих предшественников и – что бывает реже, но в Одессе стало правилом – уроки коллег. В пейзажах Василия Гончарова я вижу уроки Валентина Алтанца, да и всей группы «Човен», куда равноправным членом входит В. Гончаров.

В последние годы художник приходит к синтезу своих исканий. Обобщенность – так уж до предела! И при этом – не взрыв эмоций, что характерно для экспрессионистической абстракции, а нежность, задумчивость, миросозерцание, ведущие к лирической абстракции.

Гончаров погружен, как в медитацию, в модуляции серых тонов (вроде бы не характерных для Одессы – если, конечно, забыть об одесских туманах), освещая их яркими вспышками белого, иногда нежно-зеленого и пронзая пространство структурой, выводя зрителя из хаоса к осознанию прочности мироздания. Все его композиции – это одновременно абстрактная и фигуративная живопись, так как за первыми абстрактными впечатлениями следуют видения второго плана. И вот тут осознаешь, что у настоящей живописи есть бездонная глубина. И насколько глубоко ты ее воспринимаешь, зависит от богатства твоего внутреннего мира, глубины твоих ассоциаций. Вглядываешься в сложные пересечения плоскостей в абстрактных картинах Василия Гончарова и ощущаешь, что лирическая живопись хрупка, как любовь. И нужно быть подлинным мастером, чтобы не разрушить ее очарование.

Казалось бы, ясный, осознанный путь – от реалистических этюдов времен училища до абстрактных композиций последних лет. Но, к счастью, настоящее искусство не укладывается в прокрустово ложе схем. И сейчас на мольберте Василия Гончарова – тонкий зимний пейзаж, а чуть раньше была завершена композиция – ночные огни зимнего города. Прекрасные холсты, где итожится и собственный опыт работы над абстракцией, собственный опыт создания новой реальности, а не слепого копирования природы.

Настоящее искусство непредсказуемо. В этом еще раз убеждает творчество Василия Гончарова, артдиректора журнала «Фаворит удачи» (как видите, и полиграфическое образование оказалось востребованным), мастера, чьи работы есть в Музее современного искусства Одессы, в частных коллекциях Украины и зарубежья.

P.S.Василий Емельянович Гончаров стоял у истоков создания журнала «Фаворита удачи» и вот уже третий год является его арт-директором. Ежедневная работа над журналом, как и нелегкие обязанности заместителя председателя Одесского отделения Союза художников Украины, отнимают у него большую часть времени и сил. И все же тяга к творчеству сильнее всех капканов повседневности…

Работы Василия Емельяновича Гончарова

    

«Одиссей возвратился, пространством и временем полный»

Евгений Голубовский

Живопись не поддается пересказу в словах, точнее в прозе. Лишь иногда поэтические строки помогают удержать цепь ассоциаций. Когда в мастерской Юрия Егорова я смотрел на его прекрасный гобелен «Экология», на его картины последних двадцати лет творчества, в памяти всплывали строки Осипа Мандельштама:

Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,—
Не Елена — другая — как долго она вышивала?

Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.

Юрий Егоров. ЭкологияСейчас гобелен «Экология» - это «полотно» встречает нас в первом зале Музея современного искусства Одессы в Сабанском переулке. Мысли, впечатления о коллекции музея, о новых экспонатах, все время пополняющих собрание, мне представляется естественным и справедливым начать именно с работ Юрия Егорова, ставшего при жизни признанным классиком одесской художественной школы. Он ушел из жизни в 2008 году. Но стоишь в первом зале музея, среди полотен художника, его гуашей, эскизов и ощущаешь:

«Одиссей возвратился, пространством и временем полный».

Коллекция работ Юрия Николаевича Егорова (1926-2008) пополняется, и каждая новая работа привносит дополнительную грань в восприятие творчества этого художника.

Конечно же, более всего сегодня нас привлекают последние два десятилетия работы Мастера.

Натюрморты Юрия Егорова столь же значимы, как и море Юрия Егорова. В натюрмортах он не только восхищенный ученик Сезанна, он продолжатель намеченного им направления, созидатель своего праздничного мира. Его натюрморты светоносны. Это микрокосмос, не отраженная жизнь, а сотворенный мир, сопричастный античности.

Сегодня в музее мы имеем счастливую возможность увидеть два натюрморта Ю.Егорова – «Фрукты осенью» и «Лондонский натюрморт» - оба 1991 года. Первый написан на холсте, второй – гуашью на бумаге. Но и в одном и в другом есть выход за пределы реальности. В метафизику. Художник наряду с вазой ставит на стол конус, пересекает его стрелами – это уже «магический реализм», где общение со зрителем происходит на языке ритма, цвета, метафоры. Жизнь прекрасна – утверждает Юрий Егоров – и мы, попадая под обаяние его живописи, не можем не согласиться с ним.

И все же при имени Юрия Егорова прежде всего вспоминаются его морские пейзажи. Тот же Осип Мандельштам писал: «И море, и Гомер все движется любовью». Вот этой любовью рождены марины Юрия Егорова, которые «пространством и временем полны».

Когда-то, в далекие шестидесятые, работая над циклом «Водолазы», Юрий Егоров показывал «пахарей моря» «тружеников моря», чей нелегкий труд был сродни стихии. Скажем так, эзоповым языком художник пытался рассказать о дисгармонии человека и природы. Позднее Егоров ушел от шифрованных посланий зрителю. Он стал писать со всей открытостью, со всем напряжением чувств - город и море. Вернее, стихию города и стихию моря. Его обнаженные девушки на фоне морской пены и бесконечной водной параболы казались еще беззащитнее, а море еще мощнее. Он научился и, главное, научил своих зрителей ценить в природной материи стихийную силу, я бы сказал – тяжесть вод.

И уже никто не воспримет картины Егорова как отражение случайных жизненных ситуаций. Он творил новую реальность. С тех пор, по сути , и возникло море Юрия Егорова, мощное настолько, что сгибало в дугу линию горизонта.

Как бы подтверждением этих мыслей становятся три картины художника из коллекции музея. Это и «Женщина у моря»1980-81года, и «Утро в сентябре» 1989 года, и «Море, парус» 1998 года.

Юрий Егоров. Утро в сентябре

Если бы мне предложили выбрать для своей коллекции одну из них (всегда на выставках играю в такую игру, определяя для себя «самое-самое»), признаюсь, не смог бы, как Парис, протянуть яблоко в сторону одной из трех работ. Все прекрасны. В них есть то статическое напряжение, которого так добивался художник, отказываясь от показной экспрессивной динамики.

Но, конечно же, к наиболее редкостным экспонатам я бы отнес эскиз витража «Окно в мир», гобелен «Экология» и эскиз гобелена «Водное поло».

Безусловно, по внутреннему мироощущению Юрий Егоров был художником-монументалистом. Это нельзя не почувствовать в его станковой живописи. Но еще рельефнее осознание того, что мастеру позирует Вселенная, приходит именно тогда, когда видишь его гобелены и витражи.

«Окно в мир» - эскиз витража, где две створки окна не предлагают нам сюжетность. Это фигуративная, а не абстрактная композиция. Но построена она на главных символах – земля, море, образ человека.

Юрий Егоров. Окно в мир

Вот в том, чтобы гармонизировать эти символы, и состояла сложная задача. И с ней художник легко, я бы сказал, виртуозно справился.

Вообще, в работах Юрия Егорова нет пота. Вечный труженик, он демонстрирует результат так, как будто он достигнут экспромтом, играючи. Придите в музей и взгляните на гобелен «Экология». Это 2,7 х 4,2 метра вытканной шерсти. Титанический труд. Но перед вами легкая, изысканная композиция. Рыбы и птицы в пространстве, где уже нет земли и воды, а есть знак обитаемой, пульсирующей планеты. И лишь две ладони в верхних углах композиции, среди звезд, как молитва о целостности, о чистоте этого мира.

Не знаю, был ли выткан гобелен «Водное поло».

Юрий Егоров. Водное полоНо даже эскиз показывает, как важен для Юрия Егорова был поэтический ритм. Всматриваюсь и вспоминаю «Танец» Анри Матисса., который тот написал специально для знаменитого московского особняка. И у Егорова, и у Матисса завораживает магическое ощущение присутствия музыки.

Есть море Айвазовского и тысяч подражателей этого великого романтика. Есть море Максимилиана Волошина – гостеприимное и радостное, зовущее всех в Дом поэта. И наряду с ними, уже как современная классика – существует Море Егорова.

В одном с нами городе десятки лет трудился, не побоюсь этой формулы, - «живой классик», чьи картины прославят Одессу в веках своей неповторимостью, своей отрешенностью от быта. Художник, нашедший свой стиль, свой цвет, но главное - переход от быта в Бытие, в библейскую отрешенность от деталей.

Всегда ли Юрий Егоров был таким?

Нет, к работам последних десятилетий он шел дорогой поисков, перепадов, открытий. Но он всегда верил в пушкинский завет:

…Ты сам свой высший суд; 
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?

… Мы познакомились полвека тому назад. За спиной Юрия Николаевича было уже военно-авиационное училище (окончил в 1945 году, так что в военных действиях, наверное, к счастью, не принимал участия), затем лучшие тогда в стране художественные вузы – Академия художеств и «Мухинка», сразу в Ленинграде был принят в Союз художников СССР, но в Питере не остался, а уехал в расплавленную палящим солнцем Одессу. Где и нашел себя, свой стиль, почерк. На наших глазах стал классиком современного искусства.

Порой это трудно осознать в сумятице буден. Что ж, можно взять в руки том Осипа Мандельштама и прочесть бессмертные строки «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», вздрогнуть и понять, что и мы живем в пространстве античной культуры, а можно зайти в музей и постоять перед работами Юрия Егорова, повторяя про себя:

«Одиссей возвратился, пространством и временем полный».

Мудрость праздника

Евгений Голубовский

В 2011 году исполнилось бы 80 лет художнику Юрию Коваленко. Убежден, что наш город, считающий себя культурной столицей Украины, должен был бы начать готовиться к этому юбилею заранее, выпустить календари с репродукциями его картин, подготовить ряд выставок. Произойдет ли это? Не уверен. Но радуюсь, что уже сейчас Музей современного искусства Одессы выделил отдельный зал для своей коллекции живописи Юрия Коваленко.

Когда-то Валерий Барановский, любивший творчество Коваленко и его самого, опубликовал в «Комсомольской искре» статью о художнике – «Деревенский Сократ». Юра обиделся. Статья была умная и добрая, к Сократу художник претензий не имел, сам формулировал свои мысли сжато и афористично ( навсегда запомнилось: «Бог есть совесть»), но огорчился определению «деревенский». Он был частью города, неотъемлемой его приметой, а его «сельские идиллии» в картинах были ироничны и романтичны, именно такими, какими должны быть у человека ХХ века мифы о непорочном детстве.

Примета Одессы. Сколько раз мы встречались на Пушкинской и Тираспольской – любимых улицах Юры Коваленко. Идет мощно, быстро, весь погружен в себя, но вдруг останавливается, оглядывается, замечает кого-либо из друзей. И громко на всю улицу – «Привет!». Мне кажется, раскаты его голоса до сих пор живут в нашем городе, его бородатая, лохматая голова словно вылеплена Эрзей или Коненковым, отпечаталась тысячью теней на улицах, чтобы город сросся с одним из самых необычных, нестандартных своих художников.

Не знаю, как кого, но меня раздражают натужные поиски национальной идеи. Не важно, русской, украинской, еврейской… Вспоминаю слова замечательного казахского поэта, исследователя «Слова о полку Игореве» Олжаса Сулейменова: «Поиски национальной идеи заканчиваются обыкновенным национализмом» Обращу внимание на эпитет – обыкновенный. Чуткое ухо уловит отзвук названия фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм»…

И все же, поскольку поиски национальной идеи, национальных символов продолжаются, не могу понять, как так сталось, что творчество Юрия Коваленко не стало знаковым для современного украинского искусства. Потому что он одессит? А быть может, испугались, почувствовав, что в его работах слишком много иронии и неприятия «шароварного» мифа.

…Десятки раз я бывал в его огромной мастерской в Художественном училище (Юрий Коваленко там преподавал, а поэтому там и писал свои картины). И каждый раз Юра ставил на мольберт одну за другой – десятки работ. Творческая энергия этого мастера была неиссякаемой. Не случайно в течение ряда лет он, не принятый тогда в Союз художников, устраивал персональные выставки – в фойе кинотеатра «Родина», в Союзе писателей, в редакции «Комсомольской искры», утверждая свое понимание красоты.

Сегодня в Музее современного искусства Одессы, в зале Юрия Коваленко, я узнаю ряд работ, впервые увиденных мною в восьмидесятые годы.

Юрий Коваленко. «Дуб»Небольшая, но при этом монументальная картина «Дуб».

Палитра Ю.Коваленко бывает очень цветной, яркой, бывает достаточно монохромной, И при этом всегда остается экспрессивной. Так и в этой работе есть и экспрессия, и трагедийность. Мне даже почудилось, и я тогда сказал об этом Юрию, что это его автопортрет – очень точный и выразительный. Юрий Андреевич рассмеялся, хохот его мог сотрясать училище, и сказал, - если ты его видишь именно так, то я подарю его тебе. Правда, в тот раз он подарил мне другую, из своих фантазийных картин – «Рыбий дождь». Кстати, автопортреты Юрий Коваленко любил писать.

Мне очень нравится картина «Зима в Прилуках. Каникулы» - своеобразная фантасмагория счастья, я бы сказал, центральная картина зала Юрия Коваленко в Музее. В этой энциклопедии народной жизни есть и снеговик, и катание на санках, танцы и пилка дров., детвора и старики. А посреди этого праздника жизни стоит художник у мольберта – Юрий Андреевич Коваленко, не посторонний человек, не соглядатай, а участник этого зимнего чуда, так же заряженный общим весельем жизни, как и все персонажи этой картины-спектакля.

И еще о «Зиме в Прилуках». У этой работы, ныне украшающей Музей, сложная судьба – в чем-то отражение судьбы самого художника. В 1986 году Юрий Коваленко, написав картину, отправил ее на выставку в Киев. Увы, как и предыдущие картины, ее не закупили (такой термин тех лет!).

Юрий Коваленко. «Зима в Прилуках. Каникулы»Тогда единственным официальным покупателем с выставок было государство. «Зима в Прилуках» вернулась в Одессу, оказалась в подвале Союза художников. Юра должен был ее забрать, но нужно было знать Юрия Андреевича… Чтобы он пришел унижаться, быть может, слышать насмешки удачливых коллег?!…

Но вот в 2008 году банк «Пивденный» взялся отреставрировать выставочный зал на Торговой, 2. Приехал Вадим Мороховский, осмотрел все, включая подвалы. И именно там, заваленную афишами, бумагами, строительным мусором, обнаружил картину «Зима в Прилуках». Восхитился ею, пригласил сына Юрия Коваленко Андрея и тот, спустя более 20 лет, подарил эту – тогда еще растерзанную – работу музею. Картину реставрировали. И она, по сути, «потребовала», чтобы выстроился целостный ряд. Так возник зал Юрия Коваленко.

Мне кажется, нужно всегда помнить, что Юрий Коваленко был не только театральным художником по образованию (его учитель замечательный художник и режиссер Николай Павлович Акимов), но и по образу мышления был человеком театра. И как бы режиссировал свои картины, сам выбирая себе авторов для «постановок». Если, к примеру, упомянутый дуб – это Шекспир, «Король Лир», то «Зима в Прилуках» - это Николай Гоголь, «Ночь перед рождеством», перенесенная из 19го века в 20-й.

Такой ли была реальная жизнь Прилук, Одессы в те годы?. Нет, конечно же, нет. Но чем сумрачнее, недружелюбнее по отношению к художнику был реальный мир, а это было, и забывать об этом мы не вправе, тем активнее Юрий Коваленко творил свой мир (противопоставление: мир-миф). Истоки которого - и босоногое детство в Прилуках, и палящее солнце Одессы, в лучах которого растворяются не только предметы, но и невзгоды. Юрий Коваленко был человеком огромной энергетики, внутренней силы. Даже реальное знание винной топографии Одессы, прогулки по большому и малому алкогольному кругу города не могли сломать его творческую мощь. И все же острое чувство тоски иногда заставляло его приоткрывать зрителю какие-то грани не мифологического, а жесткого мироздания.

Вглядитесь в «Женский портрет» в Музее современного искусства. Ничто подобное не имело место быть в искусстве соцреализма, даже в «суровом стиле» 60-х годов. Это не дозволенная оптимистическая трагедия, а народная трагедия, запечатленная, осмысленная в одном женском лице. А разве не столь же жесток метафизический «Букет» - еще одно украшение коллекции Музея.

Юрий Коваленко. «Женский портрет»И все же основой творчества Юрия Коваленко были мудрые притчи из народной жизни, народной философии. Этот художник верил в мудрость праздника, пришедшего к каждому из нас из сновидений детства. И в этих картинах «дед», а многие именно так называли Юрия Андреевича, не боялся ни метафоричности, ни сюжетности, ни гротеска.

Остается порадоваться за коллекцию Музея, где выставлено полтора десятка картин зрелого Юрия Коваленко, приглашающих в страну его детства. Это и идиллические «Дидова хата» и «Бабушкин сад», сказочная стилизация «Детство». В них есть и магия цвета, и импровизационность художественного высказывания.

Юрий Коваленко. «Дидова хата»Многие писали что Коваленко фольклорен, народен. Но еще раз подчеркну – это не «шароварное» понимание прошлого и будущего культуры. Он испльзовал фольклорные мотивы, чтобы привнести в нашу жизнь радость, юмор, легкость и вольность бытия. Он понимал, что мир создан Богом, срисовывать его не имеет смысла, а художник может внести в него мудрость вымысла.

…В 2000 году, при жизни Юрия Коваленко, вышла замечательная книга – лирический дневник встреч, разговоров, размышлений Олега Губаря «Человек с улицы Тираспольской». Перечитал сейчас ее и, в частности, свой монолог, который поместил О.Губарь в конце книги. И сегодня мог бы подписаться под каждым, сказанным 10 лет назад, словом.

- У Юры Коваленко – а я слежу за его творчеством уже 30 лет – было и, конечно, есть свое лицо. Но мы жили во времена, когда предпочтительней было быть таким, как все, а не инаковидящим. Именно поэтому его не принимали в Союз художников, именно поэтому он всегда был в ряду отторгнутых, отвергнутых, хотя смешнее всего, что каждый в отдельности из художников, входивших тогда в правление Союза, признавался ему в любви, говорил о его таланте и, конечно, о работоспособности. Думаю, что неимоверная работоспособность была второй причиной, по которой его отторгали.Он ежегодно, в совершенно диких условиях кинотеатров, редакций, клубов устраивал свои персональные выставки. И показывал, что за год делает столько работ, сколько его коллеги за десяток лет. Это тоже их раздражало.

Так Юра Коваленко выпал вроде бы из естественной среды. Так ему пришлось искать для себя другую среду. Иногда помогало вино, иногда помогало буйство характера. Он никогда не впадал в отчаяние. Он всегда оставался одним из тех атлантов, которых любил рисовать. Можно, ощутив свою ненужность, впасть в депрессию. Можно перестроиться. Юра Коваленко не сделал ни того, ни другого. Он остался верен народной, якобы примитивной образной системе, за которой стоит издевка над нашим цивилизованным миром – якобы цивилизованным.

Не Юра Коваленко уходит от нас. Мы все сообща, сумев или не сумев объясниться, ушли от Юры Коваленко.

Поверьте, это было горьким признанием. Но помню, как его читал Юрий Коваленко, пряча улыбку в свою бороду. Мы уходили от Мастера, не сумев принять богемность его жизни. Но ведь при этом казалось, что Коваленко, как тот «Дуб» из коллекции Музея современного искусства Одессы, - вечен. Увы, человек смертен. Юрий Андреевич Коваленко ушел из этого мира в 2004 году. А вот искусство бессмертно. И поэтому сегодня радует, что существует в Музее зал Юрия Коваленко. Поэтому разумно уже сейчас задуматься над тем, как сделать 2011 год, год его 80-летия, годом Юрия Коваленко в музеях, галереях Одессы.

Если Украина до сих пор не сумела осознать значение этого живописца, значит, предстоит это сделать Одессе.