День Благодарения

Олег Губарь

Четыре дня к ряду моей любимой Пэт ("Целуй меня, Пэт!"; см. Шекспира) задают один и тот же вопрос. И она прилежно отвечает, что тема Одессы явилась к ней случайно-неслучайно. Как это? Да вот этак. Имела счастье родиться в Сан-Франциско. В приморском (вообще-то, приокеанском) городе-космополите, известном беспрестанными туманами, как бы сконденсированным воздухом свободы. Чем ни брат причерноморской Пальмире? Тем более, что ей и сам черт не брат. Родители Пэт пересекли Атлантику и весь континент в 1910-е годы, экспортировав себя прямиком из художественного пространства "Улисса" - аутентичного джойсовского Дублина. Они были подлинными "ириш", McGahey.

"Мак-Гэйхи?"

"Нет, - возмущается Пэт, - не Мак. Мак - у шотландцев. А у ирландцев..."

И далее замысловато артикулирует, выдувая нечто среднее между МЭК и МИК. К слову, МАК (он же МИК, он же МЭК) означает "сын". Мак-Грегор - сын Грегора, Мак-Милан - сын Милана, Мак-Кормик - сын Кормика, а далее, разумеется, бессмертный Мак-Лауд, неистребимый, как сыны человеческие. Есть еще О,Ниллы, О,Конноры - эти уже "внуки", соответственно Коннора, Нилла и прочих старожилов в клетчатых юбках.

Фамильярное Пэт - совсем не фамильярность. Тем паче, что Пэт - это как раз имя, Патрисия, точнее Анна-Патрисия, урожденная McGahey, в замужестве Herlihy (Херлихи). Дэвид Херлихи - выдающийся медиевист, специалист в области средневековой истории с мировым именем, повозил-таки супругу по морям и океанам, городам и весям. И это беспрецедентное даже по американским стандартам вояжирование уже на самом первом этапе приблизило юную Пэт к "Жемчужине у (Черного) моря". В 1950-1970-х Дэвид с супругой подолгу жили во Флоренции, Пизе и Париже, занимаясь исследованиями в местных архивах и книгохранилищах. Лишенная каких-либо научных амбиций, Патрисия наслаждалась счастьем сопутствовать талантливому человеку, радовалась материнству и никогда не ощущала себя "загнанной домохозяйкой".

Одесса возникла на горизонте, будто романтический парус одинокий. Звонкое слово, как бы отголосок имени героя Джойса, то и дело звучало в Италии, являлось на скрижалях ее новой и новейшей истории. Выходило так, что российская "Столица Юга" с самого своего младенчества инвестировала Европу, только что пережившую разорительные наполеоновские войны. Ливорно, Триест, Марсель, Пирей, Салоники буквально кормились грудью этой полнокровной Alma mater. То был исторический прецедент, феномен, достойный пристального внимания и изучения. Так в жизнь Пэт органично вошел образ некоего лучезарного Города - загадочного, экзотического, очаровывающего. Так - "из пламя и света" - соткалась тема ее научных занятий, а в конечном счете - тема Судьбы.

Сидя за компьютером, легко перепрыгивать через десятилетия, моря и горы, годы и невзгоды. Пэт влюбилась в Город заочно, словно по неотразимой фразе в брачном объявлении. Диссертация об Одессе была написана и успешно защищена, а между тем сам объект изучения по разным причинам оставался столь же недоступным, как, например, пространство времени, изучаемое ее мужем, как времена Цезаря Борджиа и Николая Кузанского. "Двадцать лет спустя" - так можно озаглавить сюжет первой встречи "американской туристки" с городом ее страсти. Пэт увидела Одессу с борта теплохода, прибывшего из Варны. Это был обычный Черноморский тур, круиз, подобный "докторскому визиту".

Возможность порыбачить в одесских архивах и научных библиотеках открылась только через семь лет, в 1981-ом. В порядке соглашения по обмену преподавателями, которые тогда уже стали практиковаться шире. Время стояло (буксовало?), мягко говоря, не самое благоприятное. После бойкота Московской Олимпиады, связанного с афганскими событиями, отношения великих держав балансировали на грани полного срыва. Патрисию поселили в "общаге", под присмотром некой основательно подвяленной дамочки, закамуфлированной под студентку или аспирантку и ее псевдо-жениха, дежурившего на подхвате. Более всего "вражескую лазутчицу" забавляло то, что опереточный жених, по курьезному стечению обстоятельств, носил фамилию знаменитого новороссийского генерал-губернатора, человека достойного во всех отношениях, хотя и оклеветанного молвой.

Архивные и библиотечные чиновники ни за что не хотели верить, будто американку интересует Одесса в стиле ретро, вечно искали в этом деле подвох, и со стойкостью, достойной молодогвардейцев, отказывали в выдаче старых книг, периодических изданий, архивных дел. Позднее я сам был свидетелем поистине анекдотической скаредности архивистов, потребовавших за ксерокопирование нескольких бумажек сумму, адекватную джек-поту в "Супер-лото". Мы (вовсе не в печали) бродили тогда по темным улицам в компании историка-медиевиста Ирины Немченко и двух доброжелательных московских девушек-библиографов, имена которых, к сожалению, выветрились из памяти. Но я отлично помню феерический разговор о природе одесского феномена под благословенные высокоградусные напитки севера и юга "великой и необъятной". (Вероятно, по этой причине много лет спустя наша собеседница выпустила вкусную монографию "Алкогольная империя", в предисловии к которой фигурируют и наши имена).

В европейских столицах Пэт много работала с совершенно неизвестным в советской исторической науке первоисточником - так называемой консульской перепиской. То есть все консулы иностранных держав регулярно отправляли в свои МИДы хорошо проверенные сплетни о положении дел в Одессе. Переписка эта охватывает десятилетия! Чтобы вы лучше оценили значимость этого корпуса документов, скажу, например, что мне удалось увидеть лишь островок соответствующих дел из МИДа Австро-Венгрии, датирующихся первой четвертью позапрошлого века, в том числе - годами пребывания Пушкина в Одессе. Представляете себе, сколько там всего можно раскопать!

Патрисия Херлихи - первооткрыватель этого пласта "полезных (архивных) ископаемых". И на основе этих и других документов стратегия, тактика, а равно хроника старой Одессы прочитывается иллюстративно, внятно, объективно, беспристрастно. С самых первых эпох существования наш город был прежде всего экспортером сельскохозяйственной продукции, экспортером мирового уровня, а некоторое время и чемпионом в этой отрасли. Все остальное нанизывается на главный стержень хлеботорговли. Как блестяще формулирует Пэт, Одесса - есть дитя меркантильного брака Черного моря с черноземом. Коротко и ясно.

Воцарение и падение на мировом зерновом рынке - это и есть ее "звезда" и "закат". Отсюда давний гонор, звездная болезнь экс-фараонши. Город существовал по классической схеме спроса и предложения: Европа алчет хлеба (со зрелищами там все в порядке), Одесса его дает. Несчастливая же Крымская война отобрала корону у красавицы: черноморские проливы были блокированы, спрос Европы остался неудовлетворенным, и тогда она вторично открыла для себя Америку, обратившись к вывозу хлеба с другого континента. Это был неблизкий путь? Верно. Однако рачительные американцы придумали эффективную технологию транспортировки: экспорт зерна сменился экспортом муки. Маршруты хлебных караванов удлинились, но зато мука гораздо компактнее укладывалась в трюмах и была чище. И пока Одесса чесалась, устраивая паровые мукомольни, поезд (вообще-то, пароход) ушел. И с этим ничего нельзя было поделать. Хлебный экспорт в дальнейшем нарастал, но Южная Пальмира уже никогда не смогла вернуть себе первенство.

Вот, лапидарно, лишь некоторые черты исторического моделирования, предложенные Пэт, и вызвавшие у знатоков не только уважение, но, пожалуй, восхищение. При этом экономическая составляющая эволюции Одессы неразрывно связывалась с ее этнической и социальной историей, хотя Патрисия всегда подчеркивает, что она историк, а не политик. В 1986 и 1991 годах ее обширная монография по истории города (1794 - 1914) издана в Гарвардском университете, а в 1999-ом переведена на украинский язык и вышла в свет в Киеве. Это единственная историческая монография об Одессе, написанная и изданная в XX веке! Невероятно, правда?! Автор из "тридевятого царства", ни на что не претендующий, до самого последнего времени не снискавший никаких лавров в том городе и в той стране, о которой писано. Напротив, на недавнем конгрессе украинистов в Одессе Пэт критиковали "за отсутствие национальной составляющей" и т. п., то есть за ОТСУТСТВИЕ НАЦИОНАЛЬНЫХ МИФОВ. Вот тогда-то она и пояснила свою позицию - отрезала, что не причисляет себя к политикам.

Столь ревностное отношение наших национал-патриотов понятно: написано не то, что ими заказано; написано не ими; написано иностранкой; написано женщиной; написано матерью шестерых детей, как бы между прочим, по ходу семейных праздников.

Здесь пора вернуться к тому, с чего мы начинали - к "одесской природе" моей любимой Пэт. А потому - реестр родным и близким. Старший сын, Моррис-Питер, - университетский профессор, специалист в области теории компьютерных наук. Его супруга - эмигрантка еврейского происхождения из Вильнюса, Люба Попельски-Ширар. Их сыновья, Дэвид-Майкл и Анна-Патриция (тезка Пэт), воспитываются в лоне иудаизма. Второй сын, Кристофер-Роберт, по словам матери, "робкий холостяк", консультирует соотечественников по вопросам доходов и налогов; католик. Третий сын, Дэвид-Винсент, подозреваю, самый любимый - оттого что самый неустроенный (наши кумушки сказали бы: "Непутевый"). Он, что называется, свободный художник, занимается историей велосипедов (бициклетов) и тому подобными "глупостями". Совершенно равнодушен к деньгам, социальному статусу, успеху и проч. 14 лет душа в душу живет в гражданском браке с художницей-дизайнером музейных выставок и экспозиций, тоже ирландкой, по имени Кэтлин. Следующий сын, Феликс-Патрик, типизируется Пэт как капиталист: он входит в состав совета директоров крупного Нью-Йоркского банка. Супруга его, Лиса Стеглиш, афроамериканка: на три четверти негритянка, на четверть - голландка. Дети Александр-Соммервил и Бенджамин-Дэвид не крещены, поскольку родители атеисты. Младший сын Пэт, Грегори-Пол, инженер в знаменитой компании Майкрософт, изобретает новые системы и программы; холостяк. Единственная дочь, Айрин-Флоренс, самая младшенькая, - супруга албанца Мигена Хассаная, мусульманина. Познакомились они в Италии, где Айрин тогда работала, и Миген перетащил в США всю свою родню: мать, отца, сестру, ее мужа и детей.

Вы полагаете, это всё? Ничуть не бывало. Все эти дети родились в разных "кочевьях", в разных городах и штатах, а Айрин - вообще за рубежом, во Флоренции. Когда же весь этот интернационал собирается вместе? Помните, есть такой старинный романс: "Что может быть прелестнее, когда, любовь тая, друзей встречает песнею цыганская семья". "Я цыганка", - смеется Пэт. Собираются на Рождество и Пасху (все, вне зависимости от конфессиональных догм и норм) - у Мамы, отдавая дань традициям предков-"ириш". И еще - в День Благодарения, у "сионизированного" Морриса. Хозяин дома, как и его супруга, отменные остряки. Дэвид и Кэтлин им в этом не уступают. Что до Пэт, она вся соткана из добродушного острословия. "Я никогда не страдала от многодетности, - хохочет моя любимая подруга, "моя девушка" (задорная тональность наших отношений!), - не торопилась делать карьеру, не считала годы, проведенные с малышами, потерянными годами, не предписывала детям, чем заниматься, на ком жениться и во что верить..."

Четыре дня подряд они пытают Пэт, почему Одесса...

Дом, который построил ... первый одессит

Олег Губарь

Полагаете, заголовок - для красного словца? Вовсе нет. Берусь со всей ответственностью утверждать, что имя первого одессита мне доподлинно известно. Как и обстоятельства сооружения оным самого первого одесского домостроения. Итак, обо всём по порядку.

Общеизвестно, что указом императрицы от 27 мая 1794 года Иосиф Де-Рибас назначался главным начальником виртуального на тот момент порта. Для осуществления сего грандиозного проекта он учредил Экспедицию строения города, директором которой поставил великолепного исполнителя, военного инженера Франца Де-Волана, автора и дизайнера, как сказали бы теперь, компьютерной версии предполагаемой Одессы. Де-Волан разлинеил на плане выделенные под застройку участки, из числа коих в первый же год существования Экспедиции было роздано 159.

Возникает закономерный вопрос: кто же оказался первым на очереди в ходе раздачи этих участков и кто успел отстроить свой дом, опять-таки, в первую очередь? Отвечая на поставленный вопрос, мы и узнаем имя первого одессита, а равно местоположение возведенных им строений. Это генерал-поручик князь Григорий Семенович Волконский - командующий всеми войсками, расположенными тогда в данном регионе, второе после Де-Рибаса по старшинству лицо в новостроящемся городе и, между прочим, отец будущего декабриста. Князь получил довольно обширный земельный надел в начале нынешней улицы Ришельевской, по нечетной стороне, между Ланжероновской и Дерибасовской. Среди первых на очереди были, разумеется, и Де-Рибас и сам Де-Волан. Принимая во внимание означенные факты, можно констатировать, что злоупотребление служебным положением в Одессе имеет давнюю и славную историю. Любопытно, что упомянутый участок Волконскому отвели еще 19 августа 1794 года, то есть за три дня до официального, скажем так, основания города.

А теперь - сюжет поистине фантастический. В канун 200-летнего юбилея Одессы нам с профессором-археологом Андреем Добролюбским пришла в голову, на первый взгляд, прямо-таки безумная идея: раскопать остатки этого мемориального одесского дома. То есть как бы материально зафиксировать момент рождения Южной Пальмиры. Безумству храбрых поем мы славу... Правдами и неправдами, в совершенно авантюрном стиле, мы завербовали и подрядили на эту "аферу" сколько-то добровольцев, вскоре получивших в народе название Клуба городских сумасшедших имени Володи Дубинина. Невероятно, но за два с половиной месяца изнурительной даровой работы мы сумели заложить огромный раскоп в сквере близ знаменитого Оперного и местами углубиться в грунт на семь и более метров от современной поверхности! В результате была написана изумительная страница истории нашего замечательного города - буквально первые часы его существования и воссоздан сам РИТУАЛ ОСНОВАНИЯ ОДЕССЫ.

На прилагаемой иллюстрации (стенд из экспозиции краеведческого музея) вы можете рассмотреть почти всю атрибутику, связанную с этим ритуалом. Предметы эти обнаружились на самом дне раскопа, в закладной траншее под фундамент дома Волконского. Два фрагментированных роскошных хрустальных кубка и стопка последней четверти XVIII столетия - подобные имеются лишь в собрании Эрмитажа и знаменитой коллекции Лемкуль. Фрагмент стеклянного подноса. Металлический кинжал. Монета с вензелем императрицы, по традиции положенная под угол новостроящегося здания. Кроме того, были найдены осколки старинной бутылки и даже остатки пробки. День и час основания города обретали всё более рельефные очертания.

Трое участников ритуала, оказывается, использовали свою эксклюзивную тару - все сосуды типологически разные, - что не удивительно в той подлинно бивуачной обстановке. То есть достали кубки и стопку прямо из своих походных сундучков. Затем подняли тост за процветание будущего города, разбили бокалы оземь, воткнули в только что отвоеванную землю клинок, положили на счастье монету, и... первый дом Одессы был заложен. Не вызывает сомнений и состав триумвирата: несомненно, это были сам потенциальный домовладелец, Волконский, и его наперсники Де-Рибас и Де-Волан.

История самого дома также изобилует знаменательными событиями и учитывает массу значимых исторических персоналий. Так, Волконский недолго радовался своему одесскому приобретению: не прошло и трех лет, как он оставил новый город. С середины 1800-х принадлежащие ему строения отошли к сподвижнику герцога Де-Ришелье, барону Жану Рено. Этот чрезвычайно деятельный француз надстроил один из одноэтажных флигелей дома Волконского, на пересечении Ришельевской и Дерибасовской, вторым этажом - здесь-то в 1820-х и помещалась гостиница, в которой квартировал ссыльный Пушкин. А левее этого здания, ближе к Городскому театру, Рено встроил так называемую "овальную залу для балов и собраний", первый аристократический клуб Столицы Юга. Угловой флигель со стороны Ланжероновской занимало воспетое Пушкиным коммерческое казино - излюбленное место разного рода комиссионеров, преимущественно занимавшихся морской торговлей. Мемуаристы описывают это шумное продымленное заведение, в котором биржевые маклеры, шкиперы, общественные нотариусы, купцы по ходу игры в домино или на бильярде обсуждают условия сделок, страховые риски, цены на зерно и политику на Балканах, по десять раз на дню смакуют настоящий йеменский мокко, хиосскую мастику, кипрское вино, британский эль.

В подвале того же дома издавна собирались заядлые картежники. Сохранились авторитетные свидетельства, что в этих полночных бдениях принимал участие сам городской полицмейстер Шостак, блестяще умевший распознавать любые уловки гастролирующих шулеров. Так, однажды он приказал арестовать до выяснения... колоду игральных карт, на поверку оказавшихся краплеными. Целую ночь колода находился под присмотром околоточного и двух квартальных надзирателей, а утром игра была продолжена новою колодою, и заезжий аферист продулся в пух. Здесь же, говорят, баловался картишками и сам Александр Сергеевич. Так ли это, сказать трудно. Однозначно заявляю лишь то, что в процессе зачистки пола этого подвала (во время наших раскопок) тут действительно обнаружились свидетельства долговременной и крупной игры - много монет 1810-1830-х годов, уникальная костяшка домино, игральная кость и прочее.

Следующий дом Рено на бывшем участке Волконского располагался по Ланжероновской в направлении Итальянской, до участка, принадлежавшего Маразли-отцу. И мы также частично вскрыли его двор, веранду и подвалы. Дом этот сколько-то лет арендовался для губернатора, а потому иногда именуется "дворцом Ланжерона". А надо сказать, что обитал в нем не только граф Ланжерон. Дело в том, что на плане города 1814 года дом этот уже значится как резиденция губернатора. Стало быть, в нем какое-то время работал Ришелье, а затем, вплоть до приезда в 1815 году Ланжерона - фактически исполняющий его обязанности генерал-майор Томас Кобле. Тот самый "одесский шотландец", в честь которого названа одноименная улица.

С этим домом связан презабавный исторический анекдот. По свидетельству современников, Ланжерон был крайне рассеян и забывчив. И вот что он учудил в дни визита в Одессу (1818 год) самодержца российского Александра 1. Император остановился в резиденции Ланжерона. Отправляясь утром по каким-то срочным делам в город, этот последний, якобы, запер своего монарха в отведенных для него покоях, и тот так и просидел целый день взаперти. Из этого курьезного эпизода следует весьма симптоматичный вывод: шутки шутками, а вот пребывание в "нашем доме" императора, а также видных исторических лиц - Нессельроде, Каподистрии, великих князей, родственных царской фамилии европейских венценосцев, да и приятельствовавшего с Ланжероном Пушкина и т. д. - фиксируется однозначно. В упомянутой "овальной зале" по Ришельевской бывал будущий император Николай Павлович.

Этим история комплекса строений, принадлежавших Волконскому-Рено, конечно, не исчерпывается. Можно вспомнить, например, находившийся при отеле Рено знаменитый ресторан Цезаря Отона - обходительного кухмистера, опять-таки прославленного Пушкиным. Припоминаете, поэт говорит о превосходном вине, доставляемом на стол из погребов самим ресторатором? Хотите знать, о каком вине идет речь? Извольте. В черновиках "Евгения Онегина" значится: "Шабли, студеное вино, из погребов принесено на стол услужливым Отоном".

Домостроения Рено меняли владельцев. Принадлежали дочери барона, княгине Кантакузин, братьям Стифель, барону Кальма... Угловое здание по Дерибасовской, 10 неоднократно перестраивалось, надстраивалось, горело, но все же отчасти сохранило облик более чем столетней давности. Дом на углу Ланжероновской довольно долго, до конца третьей четверти XIX века, оставался полутораэтажгым. В это время он принадлежал крупной фирме Беллино-Фендерих (впоследствии Беллино-Коммерель). В 1875-1876 годах фирма возвела на этом месте один из крупнейших тогда в Одессе офисов. Проектантами и строителями были видные одесские зодчие Ф. П. Гонсиоровский и В. Ф. Маас. Небезынтересно, что впервые в истории местного домостроительства рабочие, выполнявший подряд, обеспечивались солидной техникой безопасности и революционными по тем временам условиями труда - они получили даже душевые!

В доме этом продолжительное время помещалось одесское отделение Лионского кредита, а в советское время - управление гострудсберкасс (разгребая землю, мы наткнулись на кучу битых стеклянных табличек, призывающих граждан хранить трудовые сбережения именно здесь). История офиса Беллино-Коммерель оборвалась в 1941 году, в дни героической обороны Одессы. Разрушенное авиабомбой, здание простояло в руинах несколько лет. В ходе раскопок мы наткнулись также на остатки зенитной батареи - небольшую бетонную площадку, фрагменты узла связи, многочисленные гильзы и др. После войны остов дома разобрали немецкие военнопленные. Укрепление грунта под проседающим Оперным в середине 1960-х проводили с помощью силикатизации грунта, и на территории разобранного дома построили маленький стекольный заводик, следы которого мы также обнаружили.

В последнее время всерьез обсуждается вопрос о частичной застройке сквера, где когда-то начиналась Одесса. И в этом контексте мне приятна мысль, что проектанты намереваются как-то увековечить памятным знаком то самое место, где в далеком августе 1794 года у колыбели Одессы плечом к плечу стояли ее первостроители - Де-Рибас, Де-Волан и Волконский, где ступала нога Де-Ришелье, Кобле, Ланжерона, Пушкина, Воронцова. Что ж, как принято говорить, быть по сему!

Дом на «Cоборке»

Олег Губарь

Как ни долгоживущи городские названия-символы - "Косарка", "Канава", "Майдан", "Соборка", "Дом Папудовых", - но и им выходит срок. Кто теперь вспомнит, что на Косарке нанимали косарей, по Канаве (Карантинной балке) возили в порт подольское зерно на "биндюгах", а на Майдане (танцплощадка в Александровском парке) трепыхались под чарльстон, твист, шейк, обоюдно били лица, взрослели целые поколения юных одесситов?

Ну, с Соборкой более-менее ясно: так в просторечье именовали главную площадь Одессы, Соборную, где некогда стоял, а ныне успешно воссоздается кафедральный Преображенский собор. Другое дело, Дом Папудовых - огромный домина, собственно говоря, комплекс домов с обширным внутренним двором, выходящий одновременно на Соборную и бывшую Полицейскую площади. Что за Папудовы? Кто такие? Старожилы и "домочадцы папудовские" скажут, что богатые купцы туточки жили, да и все, пожалуй.

Не совсем понимаю, по какому поводу мы бываем не ленивы и любопытны, интересуясь шероховатыми, непривычными на слух фамилиями давным-давно вымерших одесситов - Папудов, Севастопуло, Маврокордато, Родоканаки или Петрококино. Должно быть, есть в этом что-то пряное, характерное, чего сегодня недостает одесскому винегрету. Мой хороший товарищ, врач и педагог Боря Херсонский, как-то заметил по этому поводу: "Салат не обладает способностью к самовоспроизводству". Верно. И если в допотопной Одессе насчитывалось десять и более процентов греков, столько же евреев, а равно представителей иных экзотических этносов, то такой расклад превратился в эпос. В эпос, которым мы продолжаем пытаться дышать.

Константин Фотьевич Папудов - один из китов хлебного экспорта, которым Одесса промышляла многие десятилетия, снискав славу мирового экспортера зерна и сделавшись собственно Южной Пальмирой и тем легендарным "Золотым городом", о котором столько говорено. Интересующий нас Дом изначально представлял собой вместительные (тогда говорили "поместительные") хлебные амбары, где зерно складировалось, сортировалось, просушивалось и т.д. перед отправкой в гавань.

Пионеры хлебного бизнеса сильно отличались от нынешних "новых русских". Жили не то чтобы скромно, но без выпендрежа, без показного роскошества, а рационально, рачительно, в соответствии с вековечными средиземноморскими традициями. Небольшие двухэтажные дома левантийского покроя с внутренними двориками, облицованная мрамором цистерна для сбора дождевой воды, деревянные галереи, сводчатые подвальчики, в которых располагались традиционные кофейни, харчевни, ресторанчики. Баклажаны по-гречески, многочисленные рыбные блюда, ароматный мокко, едкая мастика и терпкое кипрское. Непременная сиеста.

Застой в хлебной торговле вследствие несчастливой Крымской войны временно расстроил дела хлебопромышленников. Кое-кто совсем ушел из этого бизнеса, кое-кто передислоцировался в Европу. Какое-то время пробыл в европейских столицах и Папудов, что отчетливо отразилось на самой стилистике его быта. Во втором браке супругой его стала первая красавица Одессы Ариадна Евстратьевна Севастопуло, много моложе его. Она получила блестящее по тем временам образование, музицировала, была хорошей вокалисткой, отлично танцевала и к тому же выделялась в своем кругу умом и вкусом. В Париже Ариадна Папудова пленяла множество именитых кавалеров, а юный барон Ротшильд влюбился в нее настолько, что подарил ей особняк герцога де Саган на Елисейских Полях.

Некоторые подробности последнего сюжета мне рассказал старейший одесский библиограф, первый лауреат Дерибасовской премии Виктор Семенович Фельдман. По его словам, Ротшильд увидел Папудовых в ложе Гранд-опера, увлекся красавицей-гречанкой и стал наводить справки о финансовой положении одесской четы. А оно было далеко не блестящим. Протежирование крупнейшего банкира обеспечило Папудову соответствующее реноме, и он сумел получить необходимые ему кредиты.

Что касается упомянутого герцогского особняка, то накануне возвращения в Одессу он был продан со всей обстановкой, исключая... девяти дверей от внутренних входов. Что за комиссия? А дело в том, что двери эти были не простыми, а красного дерева, с резными бронзовыми ручками и фарфоровыми медальонами, украшенными рисунками знаменитого Ватто. Двери доставили в Южную Пальмиру, а впоследствии установили в верхних этажах того самого Дома Папудовых, о котором идет речь. Разумеется, после того, как весь комплекс амбарных строений был дважды основательно переформирован: сначала архитектором Боффо, а впоследствии Мазировым.

"Городок Папудовых" как бы моделировал Одессу в миниатюре, состоя из совершенно несхожих ни функционально, ни даже по внешнему облику частей. Пристойные магазины и прочие заведения по торцу, обращенному к улице Преображенской. Величественный барский особняк - со стороны Соборной площади. Неладно скроенный, но крепко сшитый доходный дом - со стороны Полицейской площади. Разнообразные службы - во дворе. Разношерстные "пожильцы" и арендаторы. Если в высоких парадных залах "барского особняка" собиралась исключительно "чистая публика", весь бомонд, зверинец светских львов и львиц, то буквально об стену, в доходном доме, ютились конторщики и счетоводы, младшие приказчики и многочисленные "погибшие, но милые создания".

Это последнее обстоятельство, собственно говоря, и придало особый, специфический смысл народному названию "Соборка" или "Собора". Аллея (проезд) между Домом Папудовых и собором сделался биржей упомянутых созданий, а равно готовых к их услугам извозчиков. Фразеологизм "Ей остается только пойти на Собору" означал крайнюю степень нужды. По газетным хроникам происшествий я зафиксировал десятки скандалов, мордобоев, поножовщины в доходной части папудовского дома: то обворовывали владелицы желтых билетов, то, наоборот, обирали и натирали "фэйс" им самим, то кто-то кому-то что-то подсыпал в горячительные напитки и т.п. Тут даже не щегольнешь риторическим: кому это мешало? Судя по всему, никому. Как и теперь. Разве что, расценки другие. Правда, при сильно расширившемся ассортименте услуг.

Столь же громогласны и печатно отмечены баснословные приемы, маскарады, журфиксы в парадной части Дома, на которые, будто в Аничков дворец, съезжалось до 500-600 персон. Мемуаристы описывают мазурки при участии нескольких сот пар! Здесь бывали Воронцовы, Нарышкины, Гагарины, Толстые... О хозяйке этого крупнейшего в городе светского салона говорили, что для Одессы 1860-х она была "тем же предметом эстетического обожания", каким была в пушкинские времена незабвенная "мадам Ризнич с римским носом". Но канула в лету щедрая к прелестной Ариадне эпоха. Не помогла и операция, блестяще проведенная самим Н.В.Склифосовским. На местный олимп пришла новая фаворитка, госпожа Бушен - дочь небезызвестного городского головы Н.А.Новосельского. Потом - другие.

Много видных персонажей отечественной истории перевидали старые стены. Между прочим, несколько февральских дней 1919 года прожила тут и звезда немого кинематографа Вера Холодная. Несколько своих последних дней. Сохранившаяся кинопленка о многолюдных похоронах культовой, как нынче принято говорить, актрисы запечатлела и несохранившуюся часть Дома Папудовых, где она так недолго обитала, с популярным тогда магазином мод Оржеровского на переднем плане.

А что же мемориальные двери с миниатюрами Ватто? Дверям этим выпала судьба путешествовать. Унаследовавшая Дом дочь Папудовых вышла замуж за генерала Мартынова, каковой, занимаясь обустройством собственного особняка на Каменном острове в северной столице, перевез замечательные сагановские двери в новое обиталище. Но самое занимательное впереди! Накануне первой мировой войны эти антикварные изделия освидетельствовали опытные эксперты, двери были проданы за огромные деньги и водворены... на своей исторической родине, в фамильном владении де Саганов.

Всё возвращается на круги своя. Бывает, бродишь вокруг папудовского дома, будто кот ученый. Негласно заводишь песнь или сказку о героическом прошлом, каковое, однако, не сказкой было, а чистейшей правдой. Стыдливо помалкивают обветшавшие стены. Иногда, вроде бы, смешливо и по-стариковски покашливают. По фасаду, с Преображенской - стекляшка какого-то игрушечного, невсамделишного цветочного базара, с восковыми заморскими лотосами. С тыла - самый гуманный в городе пункт обмена валют. Жизнь как бы продолжается. Во дворе - длинное приземистое строение, облицованное плиткой-"кабанчиком". Барская конюшня, в которой тоже живут одесситы.

Настоящий одессит до седьмого колена

Олег Губарь

Замечательный одесский старожил Виктор Семенович Фельдман недавно получил международную Дерибасовскую премию за особые заслуги перед Южной Пальмирой. Нескольким поколениям горожан близок и дорог по-домашнему теплый, даже уютный образ этого добрейшего человека - хранителя древностей, краеведа, библиофила.

Если полистать запыленные архивные папки, то в реестре одесских цеховых купцов за 1832 год можно отыскать мещанина Шимона (Семена) Фельдмана. С тех самых воронцовских времен почти все Фельдманы по мужской линии - кузнецы и Семены. Отец Виктора Семеновича был классным рабочим-оптиком, но вот, по словам сына, "случилось с ним такое несчастье - влез в революцию". Семена Фельдмана осудили по делу "О незаконном собрании социал-демократов на Картамышевской улице и вооруженное сопротивление полиции". Бракосочетался он... в Одесской тюрьме, а ссылку отбывал в Вологодской губернии вместе с небезызвестным В. Воровским. Мать В. С. Фельдмана получила медицинское образование в Берне с подачи состоятельной тетки, а затем училась в Новороссийском университете. Отец ее был поистине бабелевским биндюжником. "Ты разве еврей, - возмущалась бабка, - ты кацап, ты кушаешь сало". На что дед отвечал: " Я человек рабочий. Мне надо кушать. Бог на меня за кусочек сала не обидится. А если обидится..." Тут следовал каскад крепких идиом.

Во время первой мировой войны мать Виктора Семеновича служила в госпитале, расположенном на углу Базарной улицы и Треугольного переулка. Здесь, в маленькой квартирке при госпитале, он и родился в 1915 году. Окончил семилетку, поступил на рабфак, параллельно освоил профессию грузчика, учился в Педине, попал на фронт - обычная среднестатистическая "советская биография". Но потом жизнь сложилась нестандартно: случай привел в Научную библиотеку Одесского университета, где Фельдман и обитал много десятилетий в качестве ведущего библиографа. В годы гонений на космополитов, националистов и прочих крамольников Виктор Семенович сберег немало запретных книг, обреченных к уничтожению как идеологически враждебных. Увлекся личностями Дерибаса, Ришелье, Ланжерона, Воронцова и других видных фигурантов региональной истории, тогда не только не почитаемых, но и всячески осуждаемых.

Далее - фундаментальные исследования о блестящих именных книжных фондах М. С. Воронцова, А. Г. Строганова, об одесской периодике и книжной торговле в Х1Х веке, об истории Ришельевского лицея и наследовавшего ему Одесского университета, их библиотеках и т.д. В течение многих лет Виктор Семенович - главный консультант научных работников и краеведов, занимающихся историей Одессы и региона, один из главных персонажей в летописи двух великолепных научных секций Дома ученых - "Одессика" и "Книга", любимец интеллектуальной элиты.

... Наш герой никогда ни на что не жалуется, не в его это правилах. "Болеть сейчас дорого, - смеется В. С. Фельдман, - а умирать еще дороже".

История одного памятника

Олег Губарь

Я слышал ее анекдотические версии в изложении поистине выдающихся рассказчиц - ведущих сотрудниц Одесского литературного музея, Ани Мисюк и Лены Каракиной. Это было тем более любопытно, что одним из главных действующих лиц сюжета был как раз не памятник, а я. О чем замечательные повествовательницы, судя по всему, и не подозревали.

А дело было так. Осенью 1985 года, если не ошибаюсь, я собрался в Москву - поработать в "Ленинке" и навестить экспедиционных друзей. Узнав об этом, заведующий отделом культуры "Вечерней Одессы", мой добрый куратор и наставник Евгений Михайлович Голубовский, дал мне несколько поручений: передать какие-то письма или книги Семену Лившину и Юрию Макарову, а также связаться со знаменитым скульптором Львом Кербелем по следующему поводу.

В 1982 году генеральный конструктор неких засекреченных проектов Александр Эммануилович Нудельман получил вторую Звезду Героя, и, в соответствии с существующими правилами, удостоился установки бюста на родине, сиречь в Одессе. Мне надлежало встретиться с Кербелем, автором этого самого бюста, а если повезет, - то и с самим Нудельманом, получить информацию, пригодную для использования в "Вечерке". Насколько я тогда понял из пояснений Евгения Михайловича, сведения эти нужны были Борису Федоровичу Деревянко. Сказано - сделано. "Бандероль", адресованную Лившину, я отнес его родственникам, а Макарова, как по заказу, случайно встретил на улице Горького. С Кербелем было сложнее, но тут пришли на помощь мои давние друзья - Галя Крылова (известный юрист, впоследствии хорошо знакомый общественности как адвокат по "делу мэра Лужкова") и Федор Шелов-Коведяев (вскорости первый заместитель министра иностранных дел России). Скульптор назначил мне встречу в своей мастерской, располагавшейся, если память не изменяет, в районе Песчаных улиц, близ метро "Сокол".

Свиданию предшествовал энергичный односторонне телефонный разговор. Услышав, что гость из Одессы, Кербель разразился громами и молниями. "Мерзавцы! Антисемиты!" - это были самые мягкие реплики, каковые мне пришлось услышать. Я оторопел, но все же успел ввернуть словцо ближе к финалу: "Извините, но, во-первых, мое отчество Иосифович, а, во-вторых..." Разъяренный собеседник не дал мне и дальше загибать пальцы: "А, ну это меняет дело. Но не на 180 градусов. Ладно, приходите".

Мастерская "ровесника революции" (Кербель родился аккурат 7 ноября 1917 года) произвела на меня грандиозное впечатление. Это был превосходный коттедж с солидным немолодым охранником-домоправителем, огороженный узорчатым металлическим забором, с веселенькой зеленой лужайкой и прочими причиндалами. Просторный холл мастерской венчался галереей, а по периметру его, будто в пантеоне, стояли на ограненных цилиндрических постаментах гермы "выдающихся людей современности" - всех тех, кого скульптор лепил С НАТУРЫ. От Гагарина и Титова до Индиры Ганди и Фиделя Кастро, не говоря уже о членах Политбюро. Монументы вождю мирового пролетариата работы Кербеля к тому времени стояли на всех континентах планеты. Тем не менее, поистине армейская шеренга "великих" производила и несколько комическое впечатление. Хотя в целом я, понятно, был подавлен размахом.

А между тем темпераментный хозяин, обиженно жестикулируя, рассказывал о никак не складывающихся отношениях с Одессой. По ходу монолога, он продемонстрировал макет несостоявшегося памятника Городу-Герою. Эпизод этот связан с градостроительной идеей "второго парадного фасада Одессы". Планировалось, что в районе нынешнего Театра оперетты, на приморском склоне, будет сооружена лестница-гигант, наподобие Потемкинской, а наверху и собирались установить монумент, прототип которого я разглядывал. "Планов громадье" закончилось, как известно, "градусником", что на площади 10 апреля. А работа Кербеля была и в самом деле хороша. Запомнилось оригинальное решение: стержень памятника опоясывали волны, одновременно репрезентующие сводчатые коридоры катакомб, и в этом каменном море различались фигуры морских пехотинцев, солдат, партизан. Скульптор, конечно, не имел никакого отношения к "нью-васюковским" прожектам. Он выполнял лишь конкретную задачу, и выполнил отлично. Но изделие осталось невостребованным.

Были еще какие-то нестыковки и несуразности, последняя из которых - как раз бюст А. Э. Нудельману. Прошло больше трех лет после присвоения звания дважды героя, работа готова, а Одесса все капризничает. Всячески затягивает сроки, ссылаясь на то, что, дескать, не может выбрать достойного места для установки памятника и прочие смехотворные обстоятельства. Короче говоря, Кербель был глубоко возмущен, и снова пустился в рассуждения о государственном и региональном антисемитизме. А ведь это был бы первый "еврейский памятник" во всей Одессе!

В конце концов, разговор перешел в более спокойное русло, и я спросил, можно ли увидеть этот самый бюст. Работа мне была показана. Обычная, ничем особо не примечательная, если не принимать во внимание некоторый ее лиризм. По всему было видно, что портретируемый - человек очень мягкий и интеллигентный, как бы не соответствующий торжественности и пафосу ситуации, что и сам скульптор отошел к теплоте и сердечности от кондовых стереотипов. Я спросил Кербеля о Нудельмане, и он подтвердил мои догадки. "А хотите увидеть эскизы?". Разумеется. Я хотел. И скульптор показал мне фотографии эскизов с натуры, сильно напоминавшие обычный фотопортрет. "А можно вас попросить такую фотографию для газеты?" Кербель как-то странно замешкался. До меня дошло не сразу.

"Ровесник революции" подошел к телефону и стал накручивать номер референта "закрытого ученого" (Нудельман с давних пор работал на "оборонку", занимаясь преимущественно артвооружением военных самолетов и, кажется, чем-то там еще космическим). Референт пригласил к трубке своего шефа, я назвал себя, цель своего визита, и разрешение на выдачу снимков было получено. Вообще говоря, вся эта секретность представлялась несколько странноватой уже хотя бы потому, что Нудельман был депутатом Моссовета, и когда-нибудь же должен был появляться на людях. Фотографий мне было дадено две или три, в фас и в профиль. И вот тут-то начинается вторая фаза моих московских приключений.

Не успел я добраться от мастерской до метро, как меня тормознули какие-то респектабельные штатские, пригласили в машину, где тщательно проверили документы. Ведь Кербель-то у меня никаких бумаг не спрашивал. Видно, неловко было. В метро меня ждал наряд милиции. Проверяли, как в заключительной сцене фильма "В августе сорок четвертого": "А какие у вас еще документики имеются?". Третья проверка последовала по выходе из станции метро "Университет". Затем наведывались на квартиру Гали Крыловой, у которой я остановился. Как бы то ни было, а заветные фотографии я привез в Одессу в целости и сохранности. И исполненный чувством тяжко исполненного долга, передал Евгению Михайловичу, рассказав, конечно, обо всех перипетиях. Написал также и пояснительный текст (без пассажей об антисемитизме, понятное дело). Затем документы попали к Б. Ф. Деревянко, а дальше, как принято говорить, тишина. Вероятно, редактору "Вечерки", несмотря на все его усилия, тогда не удалось сдвинуть дело с мертвой точки, поскольку "наверху" думали иначе. Возможно также - это уже предположение Е. М. Голубовского, - что снимки просто не могли проскочить свирепствовавшую тогда цензуру (эвфемизм - Комитет по неразглашению государственных тайн в печати). Но прошло относительно немного времени, и памятник А. Э. Нудельману был-таки сооружен на Комсомольском бульваре, напротив выставочного зала одесского отделения Союза художников.

Вы спросите, отчего это вдруг я вспомнил давнюю историю. Очень просто. Недавно забрел на означенный бульвар, и не застал памятника на его обычном месте. Снятый с постамента красного гранита, т. е. того же материала, что и параллелепипед монумента, он перенесен на противоположную сторону Торговой и водружен на бутерброд из силикатного кирпича. Спрашивается, это кто же так забавляется? Или, говоря риторически, кому это мешало? И разве демонтаж памятника - частное дело некой организации или институции? Разве это не дело всех горожан и разве оно может решаться кулуарно, иначе, как на сессии Горсовета? Или кому-то закон не писан? Может, очередную забегаловку решили соорудить? Место хорошее, приморское. Клиентов поднаберется, а сами они поднаберутся.

Подъезжаем на место событий вместе с фотохудожником Ваней Череватенко. Наблюдаем бравого разнорабочего, утрамбовывающего новую (хлипкую) подкладку выкорчеванного памятника. Заметив наше внимание, он разражается продолжительной тирадой с интонациями провинциального трагика. Мол, надо регулярно памятники с места на место переставлять, чтобы прохожие обращали на них внимание, повышали, так сказать, свой краеведческий уровень. Эмоциональное выступление прерывает заместитель мэра Н. Н. Балан, популярно и жестко объяснивший новоявленным Геростратам, что они совершают акт вандализма. О происшествии доложено Р. Б. Боделану, и мэр незамедлительно распорядился направить соответствующее сообщение в правоохранительные инстанции.

Какие же резоны имелись у демонтировщиков? Как пояснил Н. Н. Балан, речь шла лишь об инженерно-геологическом исследовании данной территории на предмет отдаленной перспективы жилищного строительства (если это вообще окажется возможным!) в данном районе и ни о чем больше. Вероятно, такая формулировка истолкована превратно: как говорится, покажешь шустрому палец - всю руку отхватит. Какие там сессии Думы, не говоря уже об общественном мнении. Нахальство - второе (а в данном случае и первое) счастье. Вообразите себе, что в один прекрасный день кто-нибудь сотворит рокировку фигур не на Комсомольском, а, скажем, на Приморском бульваре. Дюка поставят на место Пушкина, поближе к Думе, - он ведь первый одесский градоначальник! Пушкина же поместят близ Воронцовского дворца - как "друга семьи". А Глушко - во главе Потемкинской лестницы - как человека и в самом деле взлетевшего на изрядную высоту.

А что? У нас все возможно. Показывает же, простите, окрестности своего хвоста бронзовая верховая лошадь всей улице Преображенской: сверните на Базарную - сами насладитесь экстравагантным зрелищем. Стоит себе "потемкинский утюг" на камерной площади, против одноименной лестницы, на которой никогда и никого не расстреливали. Разве что, народовольцы "по-джентльменски" пристрелили в упор (в затылок) генерала с симптоматичной фамилией Стрельников, а потом, кстати, стреляли они на той же лестнице в портовых пролетариев, каковые их и задержали: за что боролись, на то, как было сказано, и напоролись. Хватает и прочих скульптурных уродцев: как бы это поэлегантнее выразиться, жертв скороспелого разрешения творческой беременности.

... Сегодня снова подошел "к Нудельману", - генеральный констркутор, естественно, так и стоит себе сиротливо по месту насильственной прописки. Не очень-то напугали градоустроителей-авантюристов предупреждения полномочного представителя городского гражданства...

Неужто прав был тогда опечаленный и вместе экспансивный Лев Кербель, припечатавший Одессу крепкими и очень обидными словами? Быть того не может. Ушло, вроде бы, поганое время? Так нет же. Выходит, и сегодня можно безнаказанно манипулировать монументами и живыми людьми. Когда кому-то все сходит с рук, то эти шаловливые ручки начинают регулярно чесаться. Или вот - с досадою читаю в местной газете "Время Ч" бойкие рассуждения на полном серьезе: мол, чего там обидного в слове "жид"; да ничего, мол, ну, разве, тем обидно, "у кого шапка горит". Блестящий образчик напористой хамской риторики. И такой памятник ничтожеству и пошлости сковырнуть куда труднее, нежели памятник "какому-то Нудельману".

«Капитальные» раритеты

Олег Губарь

Продолжаем серию публикаций, посвященных истории градостроительства, архитектуры и связанным с ними традициям риэлтерства Одессы. Спонсор рубрики - агентство недвижимости "Капитал", недавно отметившее пятилетний юбилей своей успешной, плодотворной деятельности.

В каждом городе со сложившимися историко-культурными традициями существует специфический тип памятников градостроительства и архитектуры, который можно обозначить словосочетанием ИМЕННЫЕ ДОМА (именные здания, сооружения). Думаю, некоторые из них широко известны не только специалистам в области региональной истории или, скажем, зодчим, - в силу социальной значимости тех или иных объектов. Такие, например, как Стурдзовская богадельня, Павловский приют, Когановские учреждения, Родоканакиевское училище, аптека Гаевского, гастроном Дубинина и др. (Сегодня к именным учреждениям можно причислить только одно - Реабилитационный детский центр Бори Литвака!).

Вероятно, любой одессит без особого труда укажет вам огромный дом Папудова на Соборной площади. Кое-кто знает и многие другие "именные дома": Вагнера - на пересечении Екатерининской и Дерибасовской (бывший - Ришельевского лицея), Марини - где "Ирландский паб", Торичелли - "Дом книги", так называемый Городской Дом - где магазин "Медкнига", Либмана - на углу Преображенской и Садовой (главный офис фирмы "Ксерокс"), смежный с ним дом Русова (аптека Гаевского), дом Имбера (Вера Инбер немного подправила фамилию) - на пересечении Елисаветинской и Преображенской, Прокопеуса - "Два Карла", Рафаловича - Русский театр, Ансельма (Эгиза) - на пересечении Полицейской и Александровской улиц и ряд других.

Не так давно "ушли из обихода" знаменитый Круглый Дом (дом Маюрова) и дом Греческого училища ("дом с колоннами"), составлявшие как бы эпицентр повседневного быта горожан, некий живой циферблат дня. Даже теперь отдельные старожилы назовут вам также именные дачи - Бруна, Лидерса, Макареско, Маразли, либо, скажем, "Новую Швейцарию"...

Нет нужды настоятельно убеждать читателя в том, что именные здания, сооружения - в самом деле живая память, "повесть временных лет" Одессы и, стало быть, наша с вами всеобщая "грамота на бессмертие". Это же так очевидно! А между тем "необщее выражение лица" нашего города постепенно, однако неизбежно, сменяется довольно-таки несимпатичной миной. Именные дома стареют, дряхлеют, точно старики, брошенные неблагодарными детьми, умирают насильственной смертью, а то перелицовываются до полной неузнаваемости. Как раз сейчас - перед глазами очередная вопиющая иллюстрация сказанному. Поглядите, как идет "реставрация" одного из наиболее известных в одесской летописи дома Хлопонина - на углу Дерибасовской и Преображенской (магазин "Радуга"). Ничего даже отдаленно напоминающего первообразец не предвидится - надстраивается третий этаж, напрочь изменяется внешний облик фасада, безжалостно уничтожена историческая эмблематика (об этом - ниже). И при всем при этом неизменным остается только одно "необщее (самодовольное) выражение лица" городского архитектора. А ведь надобно знать, что только за одним этим хлопонинским домом больше одесского, чем во всей творческой биографии нашего почтенного мэтра от зодчества.

Александр Хлопонин - выдающийся одессит, выпускник Санкт-Петербургской академии художеств. Еще в годы Крымской войны он устроил в Одессе одну из лучших фотохудожественных мастерских. С 1855 года она помещалась на Итальянской улице, в доме Тальянского, под № 12, затем переместилось на Гаванную. Он же, Хлопонин, нашел и выпестовал другого знаменитого одесского фотохудожника - Рудольфа Феодоровца. Снимки, сделанные ими в 1850-1870-е годы - лучшие за всю историю одесской фотографической школы, первой подобной школы во всей России. Хранящиеся в отделе редких книг и рукописей городской Публичной библиотеки, эти бесценные снимки запечатлели Одессу и одесситов 150-летней давности, и являются бесценным историческим первоисточником!

Хлопонин же, совместно со своим питомцем Феодоровцем, привлекли других известных фотомастеров (Мигурского, Мичри) к формированию Одесского общества изящных искусств (1865г.), так много сделавшего для развития художественной культуры и, в конечном счете, составившего славную южно-русскую художественную школу. Эта заслуга была, в частности, отмечена замечательным одесским летописцем Александром Дерибасом, по стечению обстоятельств, внуком владельца смежного с хлопонинским дома. Уместно вспомнить следующий эпизод, характеризующий Хлопонина как личность.

В пасхальные дни 1871 года Одессу потряс трагический еврейский погром. И тогда элита местных фотохудожников решила выступить хронистами-репортерами этих бесчеловечных событий - иллюстративно зафиксировать самый момент разграбления лавок, магазинов, домов, издевательств над согражданами. Но поскольку они не имели возможности сделать это из-за несовершенства тогдашних фототехнологий, пришлось довольствоваться копированием графических "погромных сцен", выполненных с натуры художником Вахреновым. Подобное тиражирование, с одной стороны, послужило противоядием к эскалации этнических распрей, но, с другой - вызвало судебное преследование "попавшегося" на распространении помянутых "картинок" фотографа Иосифа-Карла Мигурского. Свидетелями защиты выступили Хлопонин и Феодоровец, и это заступничество возымело успех - их коллегу (и, между прочим, конкурента!) оправдали. Можно вспомнить и благотворительную деятельность Хлопонина - в особенности накануне и в ходе военных кампаний 1877-1878 годов.

А чего стоит драматическая история строительства и дальнейшей эксплуатации дома Хлопонина сама по себе! Изложу ее абрисно, в самых общих чертах.

Дом построен в 1870 году на так называемом городском месте, т.е. на земле, принадлежащей муниципалитету. Изначально, в 1820-е годы, здесь находились одноэтажные строения, где одно время размещалась та самая дипломатическая канцелярия, к которой и был приписан коллежский секретарь Александр Пушкин. Обветшавшие эти домики были впоследствии снесены, и "городское место" стояло пустопорожним. Однако легенда осталась, и припадочные экскурсоводы много лет демонстрировали относительно новый дом Хлопонина как мемориальное пушкинское место.

На самом же деле, фотохудожник заключил с одесской городской думой строго оговоренный контракт. Суть его заключалась в следующем. Хлопонин обязывается возвести на городской земле дом на определенных кондициях, пользоваться этим строением по своему усмотрению в течение десяти лет, а затем передать его во владение города. Коммерческий смысл означенного предприятия понятен. Построенный на самом бойком месте дом можно будет выгодно сдавать в аренду под престижные магазины, заведения, офисы, а, кроме того, здесь же можно превосходно устроить и собственное элитарное фотоателье. (Как видим, ситуация идеально повторяется и сегодня, через 130 с лишним лет!). В только что построенном доме обосновался, например, лучший в городе магазин мужского готового платья небезызвестного А.Леруа (Leroy) - отца замечательного художника Поля (Павла) Леруа.

Всё бы ничего, но Хлопонин, надо полагать, был неважным бизнесменом, а потому нехорошо просчитал затраты и прибыль, т.е. со временем понял, что расходы на строительство не перекроют доходы от аренды за десять лет. Впоследствии он входил в Думу с ходатайствами о продлении срока аренды или других компенсирующих льготах. Что касается думцев, они в подобных ситуациях проявляли бережливость, граничащую с мелочностью, а потому финансовые дела нашего фотохудожника не слишком блистали. И если он и не остался в накладе, то выручка его была главным образом моральной. Так, Хлопонин уже в самом начале января 1871 года действительно оборудовал в новом доме блистательную фотостудию, одинаково любимую и посещаемую как нобилитетом, та и разночинцами. Можно сказать, что этот дом видел все выдающиеся персонажи одесской истории - Константина и Ариадну Папудовых, Григория Маразли, Федора и Перикла Родоканаки, семейства Толстых, Гагариных, Грохольских, Скальковских, Сикаров, Бродских, Гуровичей и многие другие, видных вокалистов, актеров, художников, ученых и т.д.

Не будем забывать и о том, что дом Хлопонина, точнее - его подвал, обращенный к Преображенской, - пристанище легендарного "Гамбринуса", что называется, воспетого классиками. Знаменитое пивное заведение П.Гоппенфельда в доме № 32. Не буду даже пытаться воспроизвести какие-то реальные черты милого сердцу коренных одесситов "мемориального клуба", потому что это уже блистательно сделал один из лучших литературных краеведов Одессы всех времен - Ростислав Александров. Он сообщил все подробности и о Сашке-музыканте, и о его аккомпаниаторе Михаиле Хомицере, и, понятно, все конкретные реалии о Куприне и прочее. Для нас важно, что, кроме всего прочего, дом Хлопонина - еще и памятное место, связанное с именами выдающихся писателей, литераторов, музыкантов и т.д.

Резюмируя изложенное, остается только трагикомически развести руками, наблюдая очередное "преображение" памятника нашей истории и духовной культуры. Точно такое же безнадежное бессилие, пограничное ощущение драмы-буффонады, охватывало, когда крушили "дом с колоннами" на Греческой площади. Ломали на том основании, что этот памятник архитектуры таковым по Греческой площади не числился (на поверку оказалось, что числился-то он по Колодезному переулку). Чем же это, спрашивается, болеют наши боссы от архитектуры? Что это у них за патология такая? Ханжеская близорукость или же вульгарная "НЕПОЛНОЦЕЛКОСТЬ", как убийственно точно выразился остроумный писатель из не такого уж дальнего зарубежья?..

В завершение - об эмблематике очередного искореженного нашими "градоустроителями" именного дома. На его фронтоне, как раз над главным входом в магазин "Радуга", до недавнего времени красовался своеобразный герб талантливого фотографа и живописца - кисть и палитра. Но кому нужны эти романтические атрибуты в наш железный век стенобитных людей и бульдозеров...

Леди Винтер из Одессы

Олег Губарь

«Рыбачка Соня как-то в мае...»

Не везет мне с этим почти хрестоматийным сюжетом - о Соньке Золотой Ручке. В былые времена его не желали публиковать по идеологическим соображениям. В "перестройку" он, конечно, прошел, однако возмущенные читатели наперебой стали уверять меня и общественность в том, что будто бы лично знали знаменитую аферистку, якобы обитавшую в Одессе буквально в 1960-е и чуть ли не эмигрировавшую на старости лет в Израиль. В начале 1990-х я получил предложение одновременно от двух довольно известных кинорежиссеров о написании сценария видеофильма о Золотой Ручке. Но и тут карта не легла. Криминальная особа в стиле ретро представлялась моим заказчикам этакой романтической героиней, дамским вариантом Робин Гуда, на худой конец - экспроприатора с идеологической подкладкой типа Котовского. Я же видел безусловно талантливую в своем роде, но всего только чрезвычайно прагматичную волевую шарлатанку.

"Золотая Ручка" - старинное уличное прозвище карманника высшей квалификации (см., например, "Одесский вестник", 1876, № 67), каковое в разные годы присваивалось десяткам удачливых мазуриков не только в Одессе, но и в других крупных городах России. Оттого-то и по сей день находятся мемуаристы, гордые знакомством с каким-то из представителей этого обширного клана. Мало того, известны и, скажем так, сознательные мистификаторы - Сонькины двойники. Например, известная аферистка Франциска Целестинова Кацперская (см. "Одесский вестник", 1892, № 54).

Реальная же история нашей "героини" даже за давностью лет прослеживается довольно рельефно. В материалах судебных разбирательств она обычно фигурирует как Софья Блювштейн. Однако мало кто знает, что это всего лишь фамилия одного из многочисленных ее супругов, Мишеля (Мойше) Блювштейна. Фиктивные браки эти нередко заключались лишь для того, чтобы сменить имя, а заодно - "легенду", замести следы. Мишель, кстати говоря, был одним из видных соратников по сформированному Сонькой воровскому сообществу. Как и другой "супруг", Бреннер, он проходил с Золотой Ручкой по общим уголовным делам на процессе 1880 года.

В материалах следствия 1872 года (по приговору суда Сонька тогда была лишена всех гражданских прав) упоминается, что она "варшавская мещанка", "урожденная Соломониак", "26-ти лет". Из чего нетрудно заключить, что подлинная Золотая Ручка родилась в 1846 году. И, следовательно, на рубеже 1960-1970-х это была бы самая заслуженная репатриантка, каковая, пожалуй, угодила бы и в книгу рекордов Гиннесса.

Оставив гипотезы о трудном детстве и обольстителях на совести эмоциональных деятелей киноэкрана, сразу же перейдем к реестру героических достижений нашей "Варшавянки". Первые впечатляющие успехи пришли к ней еще в 1860-х годах на железных дорогах империи, по которым она, как выразился один желчный присяжный поверенный, разъезжала "уже, конечно, не ради одного моциона". Превосходные внешние данные, умение располагать к себе случайных попутчиков, природная смекалка, наглость, граничащая со смелостью, - вот ассортимент качеств, обеспечивший Соньке стремительную карьеру. Очень скоро "воровка на доверие" переместилась в купе для пассажиров из "чистой публики", и вместо убогого содержимого потертых саквояжей разночинцев получила тугие портмоне и сумочки из крокодильей кожи. Так, один лишь задушевный вечерок с неким генералом Фроловым обошелся бравому вояке в 213 тысяч рублей!

Уже к концу 1860-х кражи в поездах сменились гастролями по городам и весям, и Сонька сколотила крепкую дружину аферистов-универсалов, специалистов, так сказать, широкого профиля. Махинаторы наследили в Москве и Петербурге, Саратове и Астрахани, Риге и Петрозаводске, Кишиневе и Харькове, Варшаве и Вене, Лейпциге и Будапеште. Но самым любимым экспроприаторским полем этого концерна была, конечно, популярнейшая Нижегородская ярмарка, привлекавшая огромную массу "жирных фраеров" с солидной наличностью - с одной стороны, и заслуженных "зубы проевших" (т. е. мазуриков) - с другой. Сонькина команда работала слажено и ювелирно, роли были расписаны и заучены назубок. Одни "пасли", другие "замыливали глаз", третьи "раскручивали". Сонька дирижировала, а сама работала по крупному, "плотно с клиентом".

Отработав номер в Нижнем Новгороде, "отряд особого назначения" направлялся в Одессу, где чаще не столько "работал", сколько спускал добычу - благо, индустрия развлечений здесь была отлажена вовсе не плохо (здесь даже была ресторация под вывеской... "ЗОЛОТАЯ РУКА"). В Одессе у Соньки было много "лежбищ" и, главное, активных сотрудников. Таких, как, скажем, небезызвестный Чубчик (Владимир Кочубчик), впоследствии также сосланный на Сахалин и утонувший в ходе побега и переправы на материк. Здесь же, в Южной Пальмире, хранился и "общак" воровского синдиката, кассиром которого состоял одесский мещанин Березин. Отсюда же Сонька имела возможность отправляться как по морю, так и по суше в Европу - "по делу" или развеяться. Известно, например, что в 1872 году она заложила в венском ломбарде различные драгоценности, получила на руки изрядную сумму, которую весьма лихо прокутила.

Первое известие о гастролях Золотой Ручки в Одессе я зафиксировал в местной периодике за 1869 год. Тогда был дерзко ограблен один из лучших ювелирных магазинов - М. Пурица, на Ришельевской. Похищенное оценили в 10 тысяч рублей серебром. Дележ драгоценностей осуществлялся на квартире Блювштейн. Любопытно, что тогда из всех уворованных вещей полиции удалось разыскать лишь дешевые серебряные серьги и около 400 рублей, полученных похитителями от реализации ювелирных изделий.

В дальнейшем Сонька посчитала для себя невыгодным "шуметь" в Одессе, и приезжала сюда главным образом для отдохновения после трудов праведных. Осужденная в 1872-м, Золотая Ручка была вновь арестована опять-таки в благословенной "Столице Юга" 29 августа 1879 года, а затем начался скандальный (с очевидной антисемитской направленностью) процесс 1880-го. В эти же годы Сонька наладила контакты с коллегами из компании так называемых Червонных Валетов. Валеты составляли группу профессиональных мошенников, в которую, между прочим, входили и представители самых аристократических фамилий из "золотой молодежи". Громкие имена открывали не только любые двери, но и кредит доверия. Фальшивые расписки, закладные, купчие, банковские билеты и прочие финансовые документы приносили неслыханные дивиденды.

В конце концов, все эти "пацаны", как и клан Золотой Ручки, были осуждены. Но я хочу обратить внимание читателей на игровой элемент в практике той и другой организации. Знаете, откуда взят популярный эпизод "Веселых ребят", в котором катафалк доставляет актеров на эстраду? Из практики Червонных Валетов! Это они купили роскошный саркофаг на Смоленском рынке у гробовщика Морозова, посадили на погребальные дроги восемь певчих из хора Дюпюи, и с песнями прокатили по городу. В гроб улегся один из главных Валетов, а остальные с погребальными фонарями расположились в сопровождающей карете. Выехали за Тверскую заставу, к знаменитому "Яру", где певчих сменил цыганский хор. Это "безобразие" Валетам припомнили, разбирая все их дела в окружном суде.

Между тем Софья Блювштейн не только попадалась, но и периодически совершала побеги в духе Монте-Кристо и Германа Лопатина. Самый забавный случай - обстоятельства бегства из нижегородской тюрьмы, когда она, словно Миледи, обольстила своего сторожа и бежала вместе с ним! Тюремный надзиратель попался очень скоро. Что до Соньки, то ее задержали лишь полгода спустя аж за Вислой, препроводили в Москву, а оттуда в Петербург с огромным "почетным эскортом". Попытка побега из поезда на "Чудовской станции" на этот раз не удалась.

В северной столице выдающуюся преступницу встречали тысячи любопытных. Толпы сопровождали ее по Знаменской и Шпалерной в дом предварительного заключения. Под арестантским платьем с бубновым тузом на спине "пресса" узрела дорогое шелковое платье и золотые украшения с "камешками". "Сонька еще очень красива, - писали репортеры, - брюнетка, с выразительным лицом; ей лет под тридцать с небольшим". То бишь наша героиня выглядела лет на десять моложе, несмотря на весьма интенсивное прожигание жизни.

Было это в начале 1887 года. Поскольку Золотая Ручка прежде уже неоднократно бежала из Сибири, ее осудили в каторжные работы, и она оказалась на Сахалине, где ее застал и с пристрастием описал А. П. Чехов. История эта известна. Звезда величайшей злодейки померкла навсегда. Но энергичное мифотворчество создало ей двойников в том же 1887-ом. Так, в Одессе объявились сразу две Золотые Ручки, специалистки по облапошиванию владельцев элитарных магазинов и салонов мод - Роза Эппель и Рухля Шейнфельд ("Одесский вестник", 1887, № 129).

Среди сподвижников и последователей нашей "рыбачки" был и "король карманников" Моисей Троцкий, он же Шмуль Моревич-Левин, он же Давид Шамиль, он же Берка Вайсман, он же Морис Швайбер и др. Маршруты его гастролей совпадают с Сонькиными - те же три столицы (включая Варшаву), тот же Нижний Новгород и пр. Разница лишь в том, что побег из тюрьмы ему удалось совершить в самой первопрестольной! В Одессе он тоже несколько раз судился за карманные кражи, причем все время под разными именами. В одной из газетных информаций обнаружилась крайне любопытная деталь, а именно та, что помянутый Король был знаком и дружен не только с Софьей Блювштейн, НО И С ЕЕ СЫНОМ.

Для завершения сюжета мне оставалось разыскать сведения об этом чаде замечательной аферистки. Розыски затянулись. Зато теперь могу поделиться с читателями совершенно свежей эксклюзивной информацией.

Яблочко и в самом деле падает от яблони недалеко. Судя по всему, природа промахнулась, и ей не пришлось отдыхать ни в том, ни в другом случае. Мордох Блювштейн был задержан полицией в числе прочих правонарушителей во время многолюдного праздничного шествия в ознаменование... 93 юбилея Одессы. Подлинное имя стало известно не сразу, поскольку Блювштейн проживал по документам некоего Иосифа Дельфинова, а по уличному звался Бронзовой Рукой. Вскоре выяснились некоторые любопытные подробности, к примеру, то, что он "находился при Золотой Ручке до 16-летнего возраста, а в настоящее время ему лет 25-27". Получается, что Сонька стала матерью примерно в 1861 году, т. е. совсем еще девчонкой, и это обстоятельство, вообще говоря, свидетельствует в пользу романтической версии о соблазнителях, искусителях и прочих растлителях.

"Назван он Бронзовой Рукой товарищами по профессии потому, - пишет современник, - что происходит от Золотой Ручки. Ближайшим помощником его состоял кишиневский мещанин Гершко Мазурчук, проживавший в Одессе по подложному паспорту". Тогда же Блювштейна-младшего этапировали на родину, в Варашву, где за ним много чего числилось. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. Знаю, впрочем, что не только дети лейтенанта Шмидта, но и внуки рыбачки Сони до сих пор не перевелись как в нашем городе, так и в его окрестностях.

«Мне голос был...»

Олег Губарь

И в самом деле, всё возвращается на круги своя. Наконец вернулась в Город Детства и Елена Сергеевна Швахгейм, урожденная баронесса Рено. Вернулась после более чем 80-летней разлуки! Невероятно, но факт. Широко известная в Одессе семья Рено оставалась на родной земле, так сказать, до последнего гудка последнего парохода в далеком 1920-ом, пройдя через горнило Гражданской войны, стремительную смену властей и кровожадные репрессии. В памяти маленькой девчушки, какой была тогда Елена Рено, запечатлелись повешенный под горячую руку дворянчик в цилиндре и фраке, валявшиеся на булыжной мостовой Французского бульвара конские трупы, терзаемые псами-бродягами.

Потом был запыленный Константинополь, восточные базары, "караван-сараи" и прочая утомительная экзотика, знакомая нам по кинофильму "Бег". Был Париж, другие европейские столицы, эмигрантские скитания, нищета, добывание хлеба насущного в поте лица своего. Подобно библейскому народу, семейство Рено распылилось по городам, весям и континентам. Несмотря на все перипетии, Елена Сергеевна получила блестящее образование, однако не светская наука была ее стезей, ей было предначертано иное. С детских лет лишенная наследства, да и не стремившаяся к материальным благам баронесса занималась богоискательством. Суть ее переживаний, вероятно, может быть проиллюстрирована проникновенной пушкинской строкой: "Ум ищет Божества, а сердце не находит..." Этот поиск себя, своего места в мире, духовных координат сделался смыслом жизни оторванной от родового гнезда одесситки. В этом многолетнем поиске Елена Сергеевна обжила одиннадцать стран (!) во всех частях света, наблюдала духовную жизнь и повседневный быт представителей самых разных народов и религиозных конфессий, "примеряла его на себя". Этот процесс самопознания продолжается и сегодня, но в общем странствия привели ее к идее Духовного Человека, воспаряющего над частностями разных вероучений к Единому Богу и Его единой Церкви. Подобные идеи, возможно, знакомы читателю по теологическим трудам Вочмана Ни и Уитнесса Ли.

Но, повторимся, духовная эволюция Елены Сергеевны продолжается. И однажды она почувствовала острую потребность побывать на своей исторической родине, увидеть, познать город, история которого делалась при значимом участии нескольких поколений ее предков, подарить этому городу частицу своей души, поделиться с одесситами своими знаниями, своими размышлениями о природе и назначении человека.

В Одессе баронесса Рено-Швахгейм прежде всего поклонилась мемориальным для ее рода местам - домам на Французском бульваре и на Ришельевской. Здесь она более детально познакомилась со своей родословной, в чем редколлегия нашего альманаха оказала ей всестороннюю помощь. Генеалогическое древо семейства Рено достойно внимательного и заботливого ухода и пропаганды. Заслуги этого славного рода достойны самой высокой оценки одесситов. Патриарх семьи, Жан Рено, обосновался в Одессе на заре позапрошлого века, его имя упоминается в документах 1802 года. В исторических хрониках он фигурирует как один из ближайших и активнейших сотрудников герцога Ришелье. Так, в 1806 году Жан (Иван) Рено устраивает огромную залу для балов и собраний в принадлежащем ему доме, занимающем весь квартал по нечетной стороне Ришельевской улицы, между Ланжероновской и Дерибасовской. Эта зала сделалась первым социо-культурным центром города: здесь собиралась биржа, здесь фактически функционировала первая общественная читальня, здесь возникли первые аристократические клубы, проводились праздничные мероприятия, маскарады и т. д. В этой зале в разные годы бывали все выдающиеся деятели региональной истории, а кроме того, российские и зарубежные монархи, Пушкин, Вяземский, Жуковский, Айвазовский и др.

Сын Ивана Рено, Осип, исполнял обязанности директора городского театра, служил членом совета Одесского института благородных девиц, состоял казначеем заведения искусственных минеральных вод и прочее. При этом уже первые одесские Рено - зачинатели движения благотворительности и милосердия. Баронессы Анна Петровна и Ольга Осиповна Рено на протяжении многих лет активно работали в Одесском женском благотворительном обществе, основанном графинями Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой и Роксандрой Скарлатовной Эдлинг в первой половине 1830-х годов. Достаточно вспомнить, сколько сил отдали они городу и краю в неурожайном 1833-1834 году, чтобы накормить голодающих.

Настоящими гражданами Одессы показали себя и сыновья Осипа Ивановича Рено - Александр и Николай. Барон Александр Осипович некоторое время служил в армии, но скоро вышел в отставку корнетом и долго состоял депутатом дворянского собрания от Одесского уезда, постоянно занимаясь благотворительностью. Его брат переехал в Николаев, однако продолжал сотрудничать с Императорским Одесским обществом истории и древностей. А наиболее яркой фигурой был, несомненно, дед Елены Сергеевны - Михаил Александрович Рено, сын Александра Осиповича и соответственно правнук Жана Рено.

Едва ли кто из одесситов мог сравниться с бароном М. А. Рено по перечню добрых общественных дел. Он был участковым, а затем почетным мировым судьей, гласным городской (а впоследствии и государственной!) Думы, гласным уездного земства, председателем дворянской опеки, председателем уездной землеустроительной комиссии, а также комиссии по воинскому присутствию, членом правления Земского банка Херсонской губернии, председателем правления общества помощи пострадавшим на войне солдатам и их семействам, попечителем детских приютов, членом попечительского совета женской гимназии Видинской и др.

Как вспоминает Елена Сергеевна, по смерти своего отца, Александра Осиповича, М. А. Рено рассчитался с кредиторами по всем его долгам. Сотни одесситов и жителей уезда, от младенцев до стариков, обязаны Михаилу Александровичу очень многим, некоторые - самою жизнью. Выброшенный из родного дома, в довольно преклонных летах, барон Рено оставался столь же деятелен и в эмиграции, и поддерживал близких, чем только мог. Крайне любопытна и фигура его брата, Александра Александровича, проживавшего по улице Пушкинской, 25. А. А. Рено известен историкам спортивного движения в старой Одессе - как один из его организаторов и как блестящий спортсмен, заслуживший лавры на международных соревнованиях еще до первой мировой войны.

Такова в самых общих чертах конфигурация семейной летописи. А Елена Сергеевна приехала в родной город вовсе не для того, чтобы требовать вернуть ей экспроприированные дома и угодья (хотя и в этом не было бы ничего странного). Она приехала по зову сердца. Подобно лирической героине Анны Ахматовой, она вправе воскликнуть: "Мне голос был". Голос, зовущий слиться с жестоким, своенравным, но все равно милым Отечеством.

Ничто на "родном пепелище" не напоминает о патриотах Одессы, ее пионерах, инвесторах, первоустроителях - замечательном семействе Рено. Нет ни мемориальной доски на отчем доме, ни даже "отеческих гробов": старое кладбище, где упокоились прадед, прапрадед и прапрапрадед, да и их супруги, до основанья разрушено еще в 1930-х. И не за осужденьем, даже не за сочувствием приехала в даль светлую девочка, постаревшая на 80 лет. "Если б знать, зачем", - кивает головой баронесса Елена Сергеевна Рено-Швахгейм, духовная эволюция в которой не прервется никогда.

Нет, рой другому яму!

Олег Губарь

Другому, точнее другим - это нам. Можно - яму, но лучше котлован. Желательно, в историческом центре Одессы. Где-нибудь по периметру бывшего Греческого базара, в Красном или Колодезном переулках, где еще сохранились милые сердцу развалюхи образца 1790-х, затертых, годов, с которых, собственно говоря, и начиналась легендарная Южная Пальмира.

"И в повесть ветхих кирпичей не проникает взор ничей", говорит блистательный Владимир Пяст. "В облупленных фасадах, в развалинах ворот, как сага о Форсайтах, незримое живет", вторит ему наш замечательный современник Игорь Павлов. И только масштабными земляными работами вдруг удается "разговорить" какой-нибудь неказистый, вросший в землю старый домишко. Потому мы и лазаем по всем строительным котлованам, знаем наперечет прорабов, землекопов, ремонтников всегда бьющего фонтаном водно-канализационного хозяйства, не говоря уже о местах скопления безнадзорных Шариков и Шариковых.

Мы называем это благородное занятие "строительной археологией". Здесь главное - найти толкового и сострадательного прораба, а также в охотку пьющих землекопов (как будто бывают другие), и тогда успех обеспечен. В последнее время нам с этим необыкновенно везет. Так, производитель работ на котловане между Греческой и Колодезным, Сергей Николау, и его подопечные (см. фото) настолько прониклись нашими краеведческими идеями, что фактически произвели грандиозные археологические раскопки одного из первых в Одессе жилых домов.

Все дело в том, что с самого рождения города вокруг нарождающейся Александровской площади селились преимущественно греки, в основном негоцианты, представители фамилий, составивших славу порту, только что объявившемуся на карте мира. Это были поистине столпы Одессы: Маразли-старший, Родоканаки-старший, Ралли, Инглези, Палеолог, Амвросио, Цикалиоти и другие. Что до "нашего дома", то он много десятилетий принадлежал крупнейшему виноторговцу Димитрию Велисарио. Как жили эти одесские первопроходцы? Что собой представляло их жилище? Как обустраивался быт? Как выглядели их магазинчики? Упоминаемые знаменитостями - от Пушкина и Данилевского до Куприна и Жаботинского, - винные подвальчики, пивные залы, турецкие и греческие кофейни, кондитерские и ресторации? А ну-ка, пусть кто-нибудь продемонстрирует нам с вами, из какой такой чашки прихлебывал "за трубкой раскаленной, волной соленой оживленный" незабвенный Александр Сергеич "с восточной гущей кофе". И, кстати, как выглядела сама эта трубка раскаленная?

Голову даю на отсечение, едва ли в каком музее отыщутся те самые повседневные предметы обихода, в содружестве с каковыми и проходит вся сознательная жизнь любого поколения, в том числе - и того, какому великодушно обещали житье-бытье при коммунизме. А быт - это и есть жизнь как таковая. Вот потому-то, воссоздавая ее, мы с землекопами и уточняем, какой формы была, скажем, пивная кружка, аптечный флакон, какие-нибудь ветхозаветные папильотки или щипцы для завивания усов и локонов, как выглядел самопальный турнюр и фижмы из... бочковых обручей. И в этом отношении котлован "из-под дома" Велисарио, как и соседние, в Красном переулке, нас не подвел.

Какие дивные "винарки", какие изумительные погребки и прочие питейные заведения открылись в бортах раскопов! Здесь было все, чего только может пожелать трепетное сердце исследователя старой Одессы, местечкового патриота, бытописателя и собирателя. Бутылки местного, украинского, производства, выдутые штучно на маленьких заводиках-гутах еще в ХУШ столетии, стеклотара того же времени и первой половины следующего века со всей Европы: из Малаги и Бордо, Хереса и Реймса, с берегов Роны и Рейна, с островов Архипелага, т.е. Ионических. Мы держали в ладонях покрытые фосфоресцирующей патиной емкости из-под "вина кометы", те самые лепные пиалы, в которых 200 лет назад подавался душистый йеменский мокко, традиционные турецкие трубки, фрагментированные кальяны с затейливым узором, изящные, воистину "бодлеровские" флакончики из-под французских благовоний, сохранивших - о, чудо! - божественный аромат. Лично меня напрочь сразила миниатюрная женская туфелька мягчайшей кожи, к несчастью, непарная...

А столовая посуда, какой мы не находим даже в собрании Муниципального музея личных коллекций имени А. В. Блещунова!

Фантастической красоты и эстетики приборы знаменитых "английских магазинов" Беллино-Фендерих, Виллиама Вагнера, братьев Стифель, Петрококино и др.: пасторальные аркадийские сюжеты на венчиках, стенках, донышках, здесь же - виды старой Одессы, - биржа, спуск к таможне, Соборная площадь, памятник светлейшему князю М. С. Воронцову. Надо сказать, что нам в очередной раз повезло, поскольку в доме Велисарио размещался элитарный посудный магазин Пашкова.

Уютные "забегаловки" в сводчатых подвалах, в частности - популярная харчевня Пушкарева, как выяснилось, действительно сообщались с катакомбами посредством так называемых "мин", т.е. уходящих под улицу галерей, как правило, вырытых домовладельцами без согласования с городскими властями. Наличие подобных "сообщающихся сосудов" позволяло кабатчикам и лавочникам хранить корчемные (т.е. не охваченные акцизным сбором или контрабандные) напитки и товары. Выходит, не так уж не прав был скомпрометированный ретро-мафией полицмейстер В. М. Антонов, описавший подобные же коллизии в нашумевшем когда-то романе "Одесские катакомбы".

Да, немало может порассказать отысканная в засыпанном подвале свинцовая товарная пломба, выцветшая этикетка, монета времен императора Павла или, скажем, пожелтевшая игральная кость. А ведь и в самом деле мало кто знает что-нибудь внятное об игровой культуре давней Одессы. Мало кому известно, что многие левантийские игры пришли в Россию, так сказать, транзитом через наш город. Итальянцы, греки, французы, арнауты, турки, югославяне, - каждый привозил свое: домино, нарды, кости, карты и, кстати, лото, много лет пребывавшее под запретом в обеих столицах. Импортные игральные карты, кстати, доставлялись в город контрабандой, но это тема отдельного сюжета. А какая игра шла в одесских трактирах! Несмотря на все ухищрения околоточных приставов, "трилистик", "орлянка" и прочие безобразия собирали обывателей на регулярные всенощные бдения. Причем опять-таки в тех самых подвальчиках, фрагменты которых то и дело вскрывают в ходе земляных работ.

Ирония - иронией, однако "строительная археология" приобретает все больший академизм. Уже седьмой год подряд мы проводим на территории города не только "котлованные обследования", но и стационарные шурфовки и даже полноценные раскопки по всем правилам. Одесситам памятны, например, работы в сквере у Оперного театра, когда удалось не только вскрыть фундаменты самого первого жилого дома, принадлежавшего генералу Г. С. Волконскому, отцу известного декабриста, но и зафиксировать сам ритуал основания Одессы!

Самый курьезный результат дали раскопки, произведенные на склоне Приморского бульвара, под стенами Городской думы, бывшей биржи. Непредсказуемо "поперла", как говорят археологи, роскошная посуда 1820-1830-х годов: фрагменты всевозможных подносов, блюд, тарелок, салатниц, соусников, фруктовниц, а также чашек, блюдец, рюмок, стопок, кубков, стаканов и т. п. Что за слон побывал в посудной лавке, недоумевали копатели. Ответ пришел мне на ум по случаю. Как раз в это время готовил статью по проблематике, связанной с общественными увеселениями в первой половине позапрошлого столетия. Что же оказалось? А дело в том, что за бой означенной дорогой посуды заплатил город - перед нами раскинулось "поле битвы", оставшееся от грандиозного банкета на несколько сот персон в честь российского императора и особ царствующего дома, который и был дан в помещении одесской биржи в 1837 году. "О, поле, - вопрошали несытые копатели, - кто тебя усеял мертвыми костями?" (Мослов, оставшихся от ретроспективных яств, было и в самом деле валом).

Но вопреки всему, мы и по сегодняшний день продолжаем копаться в грудах строительного мусора и вывороченной экскаваторами земли. Нас любовно именуют городскими сумасшедшими. Откровенно говоря, нам это льстит. Мы даже основали Клуб городских сумасшедших имени Володи Дубинина, в котором я сопредседатель правления.

Так что если хотите нам потрафить, ройте яму. А лучше - котлован. Только, пожалуйста, делайте это на указанном нами месте.

Одесские фирмы семейства Дрейфус (Dreyfus)

Олег Губарь

Хронография

Фирма "Dreyfus" основана в 1850 году в Париже швейцарским банкиром Луи Дрейфусом. Изначально она включала в себя банкирский дом и зерноторговую контору. Впоследствии это мощный международный концерн, в который входили: банк в Париже, фирмы по торговле зерном, мукомольные, маслобойные, хлопкоочистительные и другие промышленные и транспортные предприятия в целом ряде стран Европы, Южной и Латинской Америки и Юго-Восточной Азии. По торговле зерном фирма "Dreyfus" всегда занимала одну из ведущих позиций в мировой хлебной торговле. В качестве главного зернового экспортера Европы первой половины XIX века Одесса оказалась в поле коммерческих интересов фирмы уже в 1850-х годах, однако Крымская война несколько отодвинула создание здесь дочерних экспортных предприятий, и их деловая активность приходится главным образом уже на 1870-1900-е годы.

Варианты наименования одесских предприятий фирмы "Dreyfus"

Конторы хлебные: Дрейфуса; Л. Дрейфуса и Комп.; Дрей-фус Август; Дрейфус братья; Дрейфус Иосиф. Конторы комиссионные: Братья Дрейфус и Комп. Торговые дома: Дрейфус Луи; Дрейфус Г. и братья; Дрейфус Густав; Дрейфус братья; Дрейфус и Комп.; Дрейфус Н. Экспортные фирмы: Дрейфус; И. Дрейфус и Комп.; Л. Дрейфус и Комп.

Характер и масштаб деятельности

Экспорт сельскохозяйственных продуктов: в первую очередь - сортовой пшеницы, а также (в меньших объемах) - ржи, ячменя, овса, кукурузы и проч. Отчасти - комиссионная торговля теми же продуктами на внутреннем рынке России. В лучшие годы фирма Дрейфус вывозила через одесский порт десятки тысяч четвертей указанных продуктов, и была одной из веду-щих в хлебной торговле на юге империи.

Исторический экскурс

Деловая активность Дрейфусов на одесском хлебном рынке отчетливо обозначилась во второй половине 1870-х годов, после приличного технического оснащения одесского порта: сооружения эстакады (1872 г.) и конвейера для ссыпки хлеба на суда (1878 г.), создания регулярных линий торгового мореплавания и ряда частных пароходных компаний (Добровольного флота, Черно-морско-Дунайской, Российского общества страхования и транспорти-рования кладей, Южно-Русской, Датской, Французской, Австро-Венгерского и Русского Ллойда, Трапани, князя Гагарина и др.), а также - практики выдачи ссуд под отправляемое зерно Русским обществом пароходства и торговли (РОПИТ).

В 1870-е контора Луи (Людовика) Дрейфуса производила нере-гулярные, хотя порой и весьма значительные закупки и экспорт сель-хозпродуктов. Так, во весь весенний сезон (хлебная торговля вообще имела сезонный характер, совершенно замирая летом) 1878 года ею произведено лишь две хлебные сделки - в первых числах февраля (по старому стилю), - однако чрезвычайно крупные: обычный дневной объем сделок на одесском хлебном рынке тогда составлял 2300-2400 четвертей (четверть = 209,91 литра), а Дрейфус ухитрился приобрести всего за два дня 18 тысяч четвертей пшеницы "гирки". В январе-феврале 1879 года зафиксировано пять сделок в объеме 2900 четвертей "гирки" и 1200 "сандомирки". Весна 1880-го: 3000 четвертей "сандомирки", 1000 - ржи, 400 - овса и 300 - "репаку". Весенний сезон 1881-го: 3400 четвертей пшеницы, 2400 - ячменя, 600 - кукурузы. И т. д. Как видим, закупки спонтанные и неравномерные. Позитивная стабильность, наращивание объемов хлебного экспорта наблюдаются примерно с 1883-1884 годов.

Деловые партнеры фирмы Дрейфус

Таковыми в разные годы были практически все крупные хлеботорговцы юга России: Родокана-ки, Ефруси, Тработти, Барабаш, Анатра, Баржанский, Клейбс, Исерлис, Бланк, Найфельд, Масс, Фишерович, Крейг, Шайкевич, Гессен, Клейман, Юровский, Лейбель, Калехман, Юлиус, Фукс, Рублев, Величко, Асерето, Пеньковский, Товбейн, Финтерт, Гольденберг, Герценштейн и др. Обилие еврейских фамилий говорит не о личных симпатиях Дрейфусов, а лишь фиксирует сложившуюся на хлебном рынке "этническую раскладку". Впрочем, клерки фирмы, как правило, евреи - Барский, Шварц, Рабинович, Гуревич (последний - надзиратель от фирмы за погрузкой пароходов на эстакаде).

В числе деловых партнеров Дрейфуса - не только частные лица, торговые дома, коммерческие конторы и т.п., но и, скажем, государственные и частные банки. Так, например, зафиксирована покупка фирмой 1200 четвертей ячменя от Одесского учетного банка - еще в начале февраля 1881 года.

Комиссионерские операции

Судя по имеющимся материалам, не играли большой роли в деятельности фирмы Дрейфусов, занимав-шейся преимущественно зерновым экспортом. Тем не менее, периодически она кое-что перепродавала. Можно упомянуть, например, подобные сделки первой половины 1880-х: Дрейфус - Родоканаки, Дрейфус - Найфельд, Дрейфус - Масс, Дрейфус - Крейг, Дрейфус - Юлиус и ряд других. Речь здесь идет о продаже небольших (сотни четвертей) партий пшеницы, предназначенных для местной пищевой промышленности. Так, А. Юлиус и Л. Клейман - владельцы крупной макаронной, рисовой и крахмальной фабрики в Одессе, - нуждались в сельскохозяйственном сырье, каковое и "отстегивали" им Дрейфусы. Другими словами, комиссионные операции фирмы, не связанные с экспортом, можно считать мелочными.

Одесские адреса фирм семейства Дрейфус

1884 год

Конторы хлебные:

Дрейфуса - Николаевский бульвар, № 11, дом Ралли. Ныне - гостиница "Лондонская". (Иллюстрация 1)

Л. Дрейфуса и Комп. - ул. Дерибасовская, № 13, дом Сепича. Между ул. Ришельевской и Екатерининской. (Илл. 7: перекресток Ри-шельевской и Дерибасовской, квартал в сторону Екатерининской, сле-ва. Илл. 8-9: перекресток Дерибасовской и Екатерининской).

Комиссионные конторы:

Братья Дрейфус - Николаевский бульвар, № 14, дом Чихачева. (Илл. 2)

1885 год

Торговые дома:

Дрейфус Луи - Николаевский бульвар, № 6, дом Супичича. Следующий от правого полуциркульного здания. (Илл. 3 и 4)

Дрейфус Г. и братья - Николаевский бульвар, № 8, дом Вереля (гостиница "Санкт-Петербургская"). Левое полуциркульное здание. (Илл. 5)

1886 год

Адреса обеих фирм не изменились.

1887 год

Торговые дома:

Дрейфус Луи - ул. Пушкинская, № 6, угол Дерибасовской, № 7, дом Пшика.

Дрейфус Густав - ул. Надеждинская (ныне - Гоголя), № 10. Очевидно, дом Граната, № 10А, поскольку дом № 10Б принадлежал Городскому кредитному обществу.

1888 год

Адреса обеих фирм не изменились.

1889 год

Торговые дома:

Дрейфус и Комп. - ул. Надеждинская, № 10.

1890 год

Адрес и название фирмы не переменились.

1891-1893 годы

Торговые дома:

Дрейфус и Комп. - ул. Надеждинская, № 7, дом Лупанова.

Дрейфус Н. - там же, где предыдущий.

Хлебные конторы:

Дрейфус Август - ул. Екатерининская, № 5, дом Ануша. (Илл. 10: ул. Екатерининская, квартал, на котором находилась хлебная кон-тора Дрейфуса).

Дрейфус братья - ул. Екатерининская, № 12, дом Штерна.

Дрейфус Иосиф - Воронцовский пер., № 6, дом Бодаревского.

1894-1896 годы

Торговые дома:

Дрейфус Л. и Комп. - ул. Надеждинская, № 12, дом Поповича-Новака.

Хлебная торговля:

Дрейфус Август - ул. Екатерининская, № 5, дом Ануша.

1897-1898 годы

Хлебные конторы:

Дрейфус Август - адрес тот же.

1899-1901 годы

Биржевые маклеры (илл. 11: здание биржи):

Дрейфус - ул. Ришельевская, № 10, дом Бродского, угол ул. Греческой.

1904-1906 годы

Экспорт (зерна и пр.):

Дрейфус Луи и Комп., торговый дом - ул. Полицейская (ныне - Бунина), № 18, дом братьев Баржанских, угол ул. Ришельевской.

Городское гражданство, статус

Документы и материалы свидетельствуют о том, что владельцы всех одесских фирм семейства Дрейфус не входили в городское гражданство, хотя играли такую вид-ную роль в основной отрасли местного предпринимательства (плюс маклерство на бирже). Их имена отсутствуют в реестрах купцов пер-вой-второй гильдии (а по объему финансовых операций их капитала, конечно, предостаточно для этого разряда), нет их и в избирательных списках, а также и в перечне домовладельцев или землевладельцев. Во все десятилетия своего существования эти фирмы только арендовали помещения, и притом самые престижные - на бульваре, близ него, либо в деловом центре. Таким образом, Дрейфусы формально не являлись гражданами города, и осуществляли экспортные и другие операции, подобно многим авторитетным российским и зарубежным фирмам, имевшим в Одессе свои представительства, отделения, конторы и т. п. (как, например, фирмы "Ралле и К,", "Товарищество Брокар и К.", "Товарищество Эйнем и К.", "В. Высоцкий и К.", "Гулье-Бланшар", "Фраже", "Товарищество Кармель", "Осборн", "Мак-Кормик", многочисленные экспортно-импортные торговые дома и т. д.).

Частная жизнь руководителей означенных фирм в Одессе, по-стоянно обитавших главным образом в Париже, не прослеживается сколько-нибудь иллюстративно, поскольку большинство из них бывало в городе нерегулярно, наездами, а то и вовсе поручало ведение дел своим доверенным лицам. Что до главных фигур концерна "Dreyfus", включая отца-основателя, то они едва ли вообще посещали город многократно. Можно говорить лишь об острой, однако всегда корректной конкуренции, в том числе - и о деловом партнерстве, Дрейфусов с такими выдающимися хлебными экспортерами Одессы, как Родоканаки, Масс, Тработти, Ефруси и др.

По сообщениям периодической печати, отмечено и несколько казусных эпизодов в истории фирмы, как, например, один из них, свя-занный с погрузкой зерна на английский пароход (январь 1883 года). В ходе погрузки рачительный представитель конторы Дрейфусов, Гуревич, заспорил с заведующим эстакадой (илл. 6) Юношевым по поводу правильности технологии погрузки принадлежащих фирме 25 вагонов (!) пшеницы. (Илл. 12: пароходы, на которых вывозилось из Одессы закупленное Дрейфусами зерно). И дело дошло до мордобоя. В разные годы представительства фирмы мелькали в полицейской хронике как подвергавшиеся ограблению или попыткам ограбления, что для Одессы, вообще говоря, дело обычное.

Завершение деятельности одесских фирм семейства Дрейфус

Причин несколько. Прежде всего, появление на мировом хлебном рынке (еще в Х1Х столетии) новых, и притом более добросовестных хлебных экспортеров. Сначала Канада и Аргентина, а затем даже колониальная Индия сделались серьезными конкурентами Одессе. Кроме того, вывоз зерна постепенно вытеснялся вывозом муки, которая, понятное дело, компактнее укладывалась в трюмах, что удешевляло морские перевозки. Следующий момент - не слишком хорошее качество зерна, вывозившегося из одесского порта: пересортица, предумышленное подмешивание мусора, либо более дешевого, нежели основное, сырья. С этим трудно было мириться, а в середине 1900-х годов положение усугубилось еще и внутренней нестабильностью России - революцией, межэтническими конфликтами. Хрупкое гражданское согласие (после погромов 1881 и 1882 годов и специальных директив императора Александра Ш, предусматривающих профилактику "антиеврейских беспорядков" и наказание погромщиков) было разрушено катастрофическим взрывом 1905-го.

Весьма плохую услугу одесскому хлебному экспорту оказал пресловутый "Потемкин": тогда в порту сгорела эстакада, пакгаузы, пароходы РОПИТ и других судоходных компаний - "Петр", "Платон", "Сергей", "Екатерина" и др. Торговый дом Луи Дрейфуса, да и другие его "коллеги" понесли колоссальные убытки. Одесский порт надолго вышел из строя - вот, как принято говорить, последняя капля, переполнившая чашу...

В заключение можно констатировать, что одесские фирмы Дрейфусов, несомненно, способствовали становлению города, кото-рый они фактически инвестировали на протяжении многих лет, его прогрессивной эволюции, динамике (значительно утраченной из-за несчастливой Крымской войны), особенно в последней четверти Х1Х столетия, и внесли свою солидную лепту в "копилку общественного труда", сделавшую Одессу третьей столицей империи.

Дополнение

В числе родовых связей разветвленного семейства Дрейфусов - и знаменитый Альфред Дрейфус (1859-1935), офицер генерального штаба Франции (капитан артиллерии), обвинявшийся в шпионаже в пользу Германии и осужденный в 1895 году к пожизнен-ной каторге в Кайенне, на так называемом Чертовом острове. Дело было сфабриковано самою же французской разведкой - подполков-ником Анри и майором Эстергази, состряпавшими реестр ("бордеро") французских военных секретов, каковые Дрейфус якобы был готов передать германскому командованию. За освобождение и полную реабилитацию Дрейфуса боролись Клемансо, Золя, Жорес и другие радикалы. В 1899 году он был помилован президентом Лубе, а в 1906-м полностью реабилитирован, получил чин майора и орден Почетного легиона. В 1908 году, при переносе праха Эмиля Золя в Пантеон, в Дрейфуса стрелял один из консерваторов, журналист Грегори, и он получил ранение. Участвовал в первой мировой войне уже в чине полковника и заслужил лавры.

Фигура Дрейфуса была "назначена в шпионы" по той простой причине, что он был единственным офицером-евреем при генштабе. Происходил он из ассимилированной еврейской семьи крупного пред-принимателя, владельца текстильной мануфактуры в Мюлузе (Эльзас). Эти эльзасские Дрейфусы в 1872 году (после франко-прусского конфликта из-за Эльзаса и Лотарингии 1870-1871 гг.) определенно высказались за французское подданство, поселились в Париже, где имели также далеко не бедных родственников в лице "Dreyfus". Здесь молодой Альфред получил блестящее образование в политехнической и военной школах в Париже, поступил в армию инженером, и сделал стремительную карьеру, благодаря своим способностям и трудолюбию. В 1889 году он был уже капитаном, с 1892-го прикомандированного к генштабу.