colontitle

«Старые дома» в «Региональном курьере»

Олег Губарь

Олег Губарь. Старые дома и другие памятные места Одессы, Изд-во "Печатный дом", Одесса, 2006Олег Губарь. Старые дома и другие памятные места Одессы, Изд-во "Печатный дом", Одесса, 2006Олег ГубарьОлег ГубарьВ мае 2006 года вышла из печати новая книга почетного члена Всемирного клуба одесситов Олега Губаря «Старые дома и другие памятные места Одессы». Сразу же после выхода в свет, а книга издана Всемирным клубом одесситов, её высоко оценили краеведы и историки не только Одессы, но и зарубежных стран.

И вот новая газета, начавшая выходить с июня 2006 года, с третьего номера начала публикацию материалов из книги Олега Губаря о старых домах, доживших до наших дней. Газета эта – «Региональный курьер» (привыкайте к новому названию!) и учредил её также член Всемирного клуба одесситов Г. С. Чабанов. Поздравляем его с таким серьёзным выбором. Молодая газета открыла рубрику «история» и выбрала для этой рубрики не только достойный, но и исследовательский материал, который мог бы принести честь любому изданию.

На сайте Всемирного клуба одесситов мы будем перепечатывать с разрешения автора и издателя главы, посвящённые сохранившимся старым домам, тем самым совершим своеобразное путешествие по нашему городу. Евгений Голубовский

Новая книга известного одесского историка, журналиста, писателя Олега Губаря, иллюстрированная редкими графическими и фотоматериалами, занимательно и достоверно повествует о минувших эпохах градостроительства и быта Одессы. «Старые дома» воссоздают живое обличье города баснословных времен Ришелье и Кобле, Ланжерона и Воронцова. То была совершенно иная Одесса — типичный левантийский порт с его атрибутами: заполненной вымпелами всего Средиземноморья гаванью, по-восточному пряными базарами, имитирующими античную агору рыночными площадями, этнически пестрым людом, итальянской оперой и казино, турецкими кофейнями, греческими харчевнями, немецкими и французскими кондитерскими, российскими казармами и гауптвахтой...

«Я не намерен развенчивать одесский миф, в поддержании которого и сам принимаю посильное участие, — заявляет автор. — Ибо это, вероятно, единственный тонизирующий нематериальный препарат, который поддерживает одесситов во времена бурливой провинциализации и запустения их вовсе не малой родины».

ПАССАЖ

Дерибасовская — угол Преображенской

"Пассаж" в начале XX века."Пассаж" в начале XX века. "Пассаж" сегодня"Пассаж" сегодня

Разные зозяева

Известнейший историко-архитектурный комплекс, нынешний Пассаж, пережил в своей эволюции, по сути, две основные стадии. В Государственном архиве Одесской области хранится дело, из которого следует, что в 1822 году первичные строения, принадлежавшие двум российским офицерам, получившим этот участок под застройку еще в конце XVIII столетия, перешли в руки нового домовладельца – М.А. Крамарева.

Жилье здесь стало чрезвычайно престижным. В доме Крамарева квартировал «брат милый», Лёвушка Пушкин, служивший чиновником в одесской портовой таможне. В свою очередь, в гости к нему приходили представители интеллектуальной элиты города, именитые приезжие. Как свидетельствуют мемуаристы, Николай Васильевич Гоголь не раз приходил к Льву Сергеевичу в «дом Крамаревой» на Дерибасовской.

Долгое время дом принадлежал «коллежской асессорше Анне Синициной, которую впоследствии именуют уже генеральшей».

В 1898 году дом Синициной приобрел солидный одесский предприниматель Моисей Яковлевич Менделевич. Он был главой крупной торгово-промышленной фирмы «М.Я. Менделевич» – экспортной компании, занимавшейся хлебной торговлей и базировавшейся на Еврейской улице, в доме Ксиды. Ему принадлежали и другие значимые домостроения в историческом центре Одессы – на Пушкинской и Маразлиевской, на Екатерининской угол Греческой и другие, но этот поистине обессмертил его имя, ибо возведенный по заказу владельца торговый комплекс стали называть не иначе как «Пассажем Менделевича».

Пассаж, который замечательный писатель-одессит Лев Славин когда-то остроумно сравнил с «огромным пирожным с кремом», строился всего два года — 1898 - 1899, во что сегодня даже трудно поверить. Главным создателем этого, без всякого сомнения, выдающегося историко-архитектурного ансамбля следует считать блестящего зодчего — Льва Львовича (Леона Леоновича) Влодека.

Новый тип торгового центра

Пассаж представлял собой новый тип торгового центра. Ушли в прошлое времена, когда братья Фраполли, Георгий Торичелли и Иван Козлов строили и перестраивали протяженные патриархальные торговые ряды в один или два этажа, окаймляющие городские рынки и представляющие собой лавки с галереями. Торговые операции перемещаются внутрь сооружений — в торговые комплексы, крытые рынки, пассажи. «Внутри здания (Пассажа. — О. Г.), — пишет известный историк градостроительства Одессы В. И. Тимофеенко, — устроен перекрытый световым фонарем Т-образный в плане зал, по сторонам которого располагались торговые помещения. Интерьеры и экстерьеры пассажа пышно декорированы скульптурой и насыщены барочными лепными украшениями, которые выполнили скульпторы Т. Л. Фишель и С. И. Мильман».

Как справедливо замечает искусствовед А. Е. Голубовская, в облике Пассажа уже явно проявляется крутой поворот от рокайльной эклектики к модерну.

Торжественное освящение Пассажа состоялось 23 января 1900 года, а все его подробности сообщают газеты «Одесские новости» и «Южное обозрение». Торговые места, более или менее престижные, были тотчас разобраны многочисленными желающими, поскольку торговля-то была, простите за тавтологию, на бойком месте. Никто и вообразить себе не мог, что уже в следующем, 1901 году Пассаж постигнет настоящее стихийное бедствие — катастрофический пожар. 31 октября «жемчужина Одессы» полыхала средь бела дня и при большом стечении народа: огромные толпы окружали торговый комплекс со всех сторон. К чести одесской пожарной команды, она самоотверженно спасала постояльцев гостиницы и великолепно справилась с тушением: Пассаж почти не пострадал, начисто сгорела лишь башенка, возвышавшаяся над главным входом, на углу Преображенской и Дерибасовской. К ремонтно-восстановительным работам приступили, что называется, по горячим следам, и вскоре все выглядело так, будто никакого пожара не было вовсе.

Самая комфортабельная гостиница

Трудно даже перечислить все торгово-промышленные и художественные заведения, предприятия и учреждения, что «квартировали» в Пассаже 1900—1910-х годов. И тем не менее многие стоят упоминания. Начнем непосредственно с одноименной гостиницы и приведем следующее оригинальное объявление тех лет: «Едущим в Одессу рекомендуется самая большая и комфортабельная на Юге России гостиница «Пассаж», Дерибасовская угол Преображенской, в пассаже, против Собора.

162 роскошно обставленных номера, от 1 рубля, с электрическим освещением. Ресторан, читальня, парикмахерская, ванны и души, центральное отопление. Собственная электрическая станция. Подъемная машина. Отделение почты.

Из крупных предпринимателей, сохранивших место со времен «дома Синицыной», назовем прежде всего мануфактурную фирму «Наследники В. Т. Пташникова», предлагавшую «в большом выборе всевозможные сезонные товары».

В начале XX века

В начале 1900-х в Пассаже обосновались гастрономический магазин Густава Беккеля, салон открытых писем (то есть почтовых открыток) Г. Эйшиского (между прочим, только в этом салоне можно было приобрести серию почтовых открыток, запечатлевших обстоятельства упомянутого пожара), посудный магазин знаменитого «Товарищества М. С. Кузнецова», здесь реализовывали чай, кофе и сахар.

Въехал в Пассаж и еще один авторитетный книжный магазин — «Нового времени» А.С. Суворина. В нем не только продавались новые книги по различным отраслям знаний, но и производилась подписка на разнообразные газеты и журналы.

Из других солидных заведений рубежа 1900—1910-х назовем две фирмы, реализовавшие граммофоны и музыкальные инструменты.

Отдельно следует сказать о ювелирной торговле Якова и Софьи Кохрихт, успешно представлявшей свои изделия на одесской торгово-промышленной и художественной выставке 1910—1911 годов. В доме их праправнука, редактора историко-краеведческого и литературно-художественного альманаха «Дерибасовская — Ришельевская» Феликса Давидовича Кохрихта бережно хранятся семейные реликвии: мельхиоровая ложка с клеймом фирмы, упаковочная коробочка с ее атрибутикой, рекламные объявления магазина и т. д. В годы первой мировой войны Кохрихты первыми наладили производство особо прочных, водонепроницаемых часов «для господ офицеров».

В хрестоматийные 1913—1914 годы, помимо перечисленных, в Пассаже обитал кондитерский магазин. Филателистическую лавку, тоже внутри Пассажа, держал одессит с экзотической фамилией Фауст (правда, звали его Шимон).

Пассажем к этому времени давно уже владели многочисленные наследники М. Я. Менделевича. А содержателем гостиницы оставался все тот же Абрам Шмулевич (Самуэлевич) Кулинец, человек довольно состоятельный и уважаемый, домовладелец.

В 1917 году Пассаж по-прежнему вмещал ювелирную торговлю Я. Кохрихта, а также В. Другова, парфюмерную и галантерейную — Аудерского-младшего, магазины белья — В. Кацмана, галантереи — Я. Гальперина, граммофонов и музыкальных инструментов — Л. Иозефер и торгового дома «Полякин и сыновья»…

В годы нэпа, помимо гостиницы, в доме часто размещались различные советские учреждения, в том числе кооперативные, например, Одесское паевое строительное товарищество. В это время гостиница «Пассаж» числится по адресу: улица Троцкого, № 34. В дальнейшем Преображенская стала называться улицей 10-летия Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА). А «Пассаж», как и другие дореволюционные отели, несколько уплотнили: из 162 прежних номеров соорудили 181.

В конце 1920-х — начале 1930-х в помещении нынешнего Центрального гастронома, словно бы продолжая традиции дореволюционной книготорговли в Пассаже, обосновалось Государственное книжное издательство Украины. Рядом на Преображенской торговали канцелярскими принадлежностями и настольными играми, вином, дальше — мастерские готового платья и обуви, за ними — вход в гостиницу и галантерейный магазин, а еще ближе к улице Греческой — Торгсин. Позднее в апартаментах издательства поселился Центральный гастроном, который жив и доныне, хотя, понятно, в ином обличье.

Как свидетельствует уникальная фотографическая открытка из коллекции М. Б. Пойзнера, запечатлевшая внутренний вид Пассажа в годы оккупации (1941—1944), функционировал он вполне исправно. Причем названия магазинов на украинском языке сохранились в неприкосновенности с предвоенной поры: «Дитячий універмаг», «Готовий одяг» и т. п.

Хорошо бы все-таки установить на здании Пассажа мемориальные знаки в память пребывания здесь Лёвушки Пушкина (он ведь и похоронен был в Одессе, на варварски разрушенном во второй половине 1930-х годов Старом христианском кладбище!) и Николая Васильевича Гоголя. Они, право, заслужили. А Пассажу это будет только на пользу.

ОЛЕГ ГУБАРЬ, историк, краевед

“Региональный курьер” № 3, 2006, стр. 5

ДОМ ФРАПОЛЛИ / Дерибасовская, № 13

ГОСТИНИЦА «ЛОНДОНСКАЯ» / Приморский бульвар, № 11

САБАНЕЕВ МОСТ / улица Менделеева

ДОМ НИКИФОРОВА / Успенская, 21 — угол Маразлиевской, 1

ВОЕННЫЙ СПУСК — ВАЖНЕЙШАЯ ТРАНСПОРТНАЯ МАГИСТРАЛЬ ОДЕССЫ

ДОМ ДЕРИБАСА / Дерибасовская, 24

«Старые дома» в «Региональном курьере»

Олег Губарь

Олег Губарь. Старые дома и другие памятные места Одессы, Изд-во "Печатный дом", Одесса, 2006Олег Губарь. Старые дома и другие памятные места Одессы, Изд-во "Печатный дом", Одесса, 2006Олег ГубарьОлег ГубарьВ мае 2006 года вышла из печати новая книга почетного члена Всемирного клуба одесситов Олега Губаря «Старые дома и другие памятные места Одессы». Сразу же после выхода в свет, а книга издана Всемирным клубом одесситов, её высоко оценили краеведы и историки не только Одессы, но и зарубежных стран.

И вот новая газета, начавшая выходить с июня 2006 года, с третьего номера начала публикацию материалов из книги Олега Губаря о старых домах, доживших до наших дней. Газета эта – «Региональный курьер» (привыкайте к новому названию!) и учредил её также член Всемирного клуба одесситов Г. С. Чабанов. Поздравляем его с таким серьёзным выбором. Молодая газета открыла рубрику «история» и выбрала для этой рубрики не только достойный, но и исследовательский материал, который мог бы принести честь любому изданию.

На сайте Всемирного клуба одесситов мы будем перепечатывать с разрешения автора и издателя главы, посвящённые сохранившимся старым домам, тем самым совершим своеобразное путешествие по нашему городу. Евгений Голубовский

Новая книга известного одесского историка, журналиста, писателя Олега Губаря, иллюстрированная редкими графическими и фотоматериалами, занимательно и достоверно повествует о минувших эпохах градостроительства и быта Одессы. «Старые дома» воссоздают живое обличье города баснословных времен Ришелье и Кобле, Ланжерона и Воронцова. То была совершенно иная Одесса — типичный левантийский порт с его атрибутами: заполненной вымпелами всего Средиземноморья гаванью, по-восточному пряными базарами, имитирующими античную агору рыночными площадями, этнически пестрым людом, итальянской оперой и казино, турецкими кофейнями, греческими харчевнями, немецкими и французскими кондитерскими, российскими казармами и гауптвахтой...

«Я не намерен развенчивать одесский миф, в поддержании которого и сам принимаю посильное участие, — заявляет автор. — Ибо это, вероятно, единственный тонизирующий нематериальный препарат, который поддерживает одесситов во времена бурливой провинциализации и запустения их вовсе не малой родины».

ПАССАЖ / Дерибасовская — угол Преображенской

ДОМ ФРАПОЛЛИ / Дерибасовская, № 13

ГОСТИНИЦА «ЛОНДОНСКАЯ» / Приморский бульвар, № 11

САБАНЕЕВ МОСТ / улица Менделеева

ДОМ НИКИФОРОВА / Успенская, 21 — угол Маразлиевской, 1

ВОЕННЫЙ СПУСК — ВАЖНЕЙШАЯ ТРАНСПОРТНАЯ МАГИСТРАЛЬ ОДЕССЫ

ДОМ ДЕРИБАСА / Дерибасовская, 24

Екатерининская площадь: хроника событий

Олег Губарь

В Одессе на Таможенной площади торжественно открыт мемориал «Потемкинцам — потомки», перенесенный с Екатерининской площади.В Одессе на Таможенной площади торжественно открыт мемориал «Потемкинцам — потомки», перенесенный с Екатерининской площади.

Как сказал в интервью журналистам начальник управления охраны объектов культурного наследия Одесского городского совета Владимир Мещеряков, на прежнем месте — Екатерининской площади — Потемкинцы не вписывались «ни по масштабу, ни по стилистике, ни по историческим событиям». Специалист также сообщил, что памятник Основателям Одессы на Екатерининской будет открыт в конце октября. Он добавил, что на демонтаж, реконструкцию и установление Потемкинцев на новом месте городская власть не потратила ни копейки, все работы, включая благоустройство сквера, проводились за средства мецената — депутата Одесского горсовета Руслана Тарпана. Источник: официальный сайт города

Памятник Основателям ОдессыПамятник Основателям Одессы

Памятник Основателям Одессы (Екатерине II) откроется 27 октября 

Открытие памятника Основателям Одессы и реконструированного архитектурного комплекса Екатерининской площади состоится 27 октября в Одессе. 

Об этом сообщили агентству «Репортер» организаторы мероприятия. 
Торжественное открытие запланировано на 17 часов. В нем примут участие представители исполнительной и законодательной власти.

25 октября в 12 часов состоится пресс-брифинг на Екатерининской площади. В нем примут участие меценат проекта воссоздания памятника Основателям Одессы Руслан Тарпан и руководитель подрядной организации, проводившей работы по реконструкции Екатерининской площади, Сергей Данилко. «Обновленная площадь займет достойное место среди красивейших площадей Европы, станет визитной карточкой нашего города, и самое главное — будет не только любовью горожан, но и их гордостью», сказано в сообщении. Источник: «Репортер»

ОСНОВАТЕЛИ ОДЕССЫ: ВОЗВРАЩЕНИЕ СО СКАНДАЛОМ

  

В Одессе состоялось открытие восстановленного монумента Основателям города, более известного как памятник российской императрице Екатерине II. Церемония открытия памятника и отреставрированной Екатерининской площади, задуманная как праздник, более походила на продолжение предвыборных баталий и стала очередным этапом в остром политическом противостоянии и войне к a заков с царизмом. Уже за полчаса до официального начала, назначенного на 17.00, со стороны Екатерининской улицы к площади подошла колонна противников памятника под знаменами Всеукраинского объединения «Свобода», Украинского к a зачества и ряда других политических организаций — всего около 300 человек, многие из которых приехали в Одессу из других регионов страны. Главные лозунги протестантов — «Катерина — символ рабства та розпусти», «Катерини ІІ в Одесi не буде, Гурвiца — теж!».

Попытки прорваться на саму площадь успеха не возымели: правоохранители выставили дополнительное металлическое ограждение, а милицейское оцепление было усилено бойцами спецподразделения «Беркут». В ходе акции протеста возникла массовая драка, которую довольно быстро пресекли сотрудники милиции; некоторые ее участники были задержаны. Протестующие скандировали: «Ганьба!», «Слава Україн i , героям слава!», «Свободу не спинити!» — и весьма нелицеприятно отзывались как о российской императрице, так и о нынешней одесской городской власти, инициировавшей восстановление монумента.

Никто из официальных лиц городского или регионального уровня участия в довольно краткой церемонии не принимал. Выступили депутат горсовета Руслан Тарпан (инициатор и заказчик реставрации площади), известный скульптор Михаил Рева, игуменья Серафима. Под барабанную дробь и громкие крики противников Екатерины монумент был открыт. Участники акции протеста, удалившиеся с места событий практически сразу после праздничного салюта, теперь намерены добиваться демонтажа монумента через суд. А одесситы, собравшиеся на площади, возлагали цветы к монументу, обживали установленные возле него скамейки, фотографировались на память и смогли таки послушать симфоническую музыку без сопровождения назойливых протестных дудок...

Напомним: памятник стал яблоком раздора задолго до открытия — уже тогда, когда депутаты Одесского горсовета на своей сессии постановили восстановить исторический облик Екатерининской площади, перенести на новое место советский памятник морякам с мятежного броненосца «Князь Потемкин Таврический» и вернуть Основателей Одессы, снесенных большевиками в 1920-м году. Инициаторы этой идеи говорят о восстановлении исторической справедливости, подчеркивают, что кроме российской императрицы, чьим указом были основаны черноморский город и порт, в композиции изображены исторические деятели, сыгравшие свою роль в истории Одессы.

Это командующий Южной армией Григорий Потемкин Таврический, первый региональный администратор края Платон Зубов, командующий штурмом крепости Хаджибей Иосиф де Рибас, первостроитель города и порта Франц де Волан. Кроме того, местные власти утверждают, что благодаря комплексной реставрации Екатерининской площади она (вместе с Приморским бульваром) сможет реально претендовать на включение в реестр ЮНЕСКО (подобным статусом в Украине уже обладает исторический центр Львова).

В свою очередь, для противников Екатерины памятник — это увековечение памяти «врага и палача украинского народа», самодержицы, уничтожившей Запорожскую Сечь и поработившей украинцев крепостным правом. В течение всего хода работ по реставрации площади и восстановлению памятника противники императрицы устраивали многочисленные пикеты, сжигали чучело Екатерины, бросали в монумент куриные яйца, требуя, чтобы вместо памятника на этом месте была возведена к a зацкая церковь. Наибольший резонанс получили беспорядки в центре города, устроенные 21 сентября представителями к a зацких организаций, съехавшихся в Одессу практически со всей Украины.

Непосредственно акции предшествовал так называемый «»великий круг», на котором казаки решили надеть на статую императрицы терновый венок, а мэру Одессы Эдуарду Гурвицу «дать 15 плетей». Как сообщили некоторые СМИ, накануне казаки пообещали либо снести памятник, либо — снять с себя погоны. Приблизиться к монументу им не позволила милиция, начавшуюся потасовку довольно быстро пресекли бойцы «Беркута», в ходе столкновения был задержан один из организаторов акции, которому пришлось уплатить штраф за административное правонарушение. Примечательно, что беспорядки имели место за день до визита в Одессу Президента Украины Виктора Ющенко, принявшего участие в открытии Одесского театра оперы и балета. Накануне на пресс-конференции глава государства, в частности, отметил: «Только просьба не открывать памятников Петру I или кому там следующему. Давайте уважать свою историю, давайте гордиться тем, что мы украинцы».

Уже накануне открытия с резким осуждением памятника выступила пропрезидентская партия «Народный союз Наша Украина», членом политсовета которой является и одесский мэр Эдуард Гурвиц. В ее обращении содержится предупреждение, что «попытки открыть этот памятник приведут лишь к общественным противостояниям», а также призыв дать оценку «провокационным действиям одесской городской власти и не допустить, чтобы на украинской земле стояли памятники ее поработителям». А Одесская областная организация ВО «Свобода», инициировавшая акцию протеста в день открытия памятника Основателям Одессы, потребовала мэра наказать. Об этом сказано в обращении, распространенном этой политической силой.

«Свобода» требует, чтобы Президент Украины Виктор Ющенко немедленно отозвал Эдуарда Гурвица с поста городского головы (напомним: эта должность является выборной. — Прим. ред.), а руководство партии «Наша Украина» — публично исключило одесского мэра, являющегося членом политсовета НУ, из своих рядов. Аналогичное требование предъявляется и к Блоку Юлии Тимошенко: по мнению авторов обращения, таким же образом БЮТ должен поступить в отношении своих депутатов в Одесском городском совете, которые всем составом проголосовали за восстановление памятника «палачу Екатерине II ». Кроме того, от местных СМИ «Свобода» намерена добиваться опровержения информации о... возрасте Одессы. По версии авторов обращения, городу не 213, а 600 лет. Впрочем, обоснование этой версии в обнародованном документе не содержится. Елена СВЕНЦИЦКАЯ Источник: «Тиква»

Приморская райадминистрация застраховала 4 фрагмента памятника Основателям Одессы

 

Приморская райадминистрация застраховала 4 фигуры - фрагменты памятника основателям Одессы - от всех возможных случаев повреждения. Об этом сообщил агентству «Репортер» начальник управления по вопросам охраны объектов культурного наследия Владимир Мещеряков. Он подчеркнул, что исполком городского совета решением от 4 июля текущего года «О порядке реконструкции Екатерининской площади» поручил Приморской районной администрации заниматься вопросом реконструкции Екатерининской площади - от покраски фасадов домов и ремонта мостовой до установки памятника Основателям Одессы.

Первоначально скульптурная композиция состояла из 5 статуй - кроме фигуры Екатерины II включала также фигуры Франца де Волана, Иосифа Дерибаса, Платона Зубова и Григория Потемкина.Центральная фигура императрицы была утрачена «во времена борьбы с символами самодержавия». Остальные 4 статуи после сноса памятника уцелели и хранились в Краеведческом музее. Обязательным условием использования сохранившихся фигур для воссоздания памятника Краеведческий музей назвал их оценку и страхование.

В результате Приморская райадминистрация произвела оценку фигур и заключила договор страхования их на $350-400 тыс. каждую от всех возможных случаев повреждения, включая стихийные бедствия и акты вандализма. Выгодополучателем в страховом договоре назван Одесский историко-краеведческий музей.

Пара чая для одессита

Олег Губарь

Еще задолго «до исторического материализма» Одессу величали чайной столицей России. И в самом деле, 100 лет назад через Одесский порт прошло 4 млн. 750 тыс. кг чая, а через Санкт-Петербургский только 3 млн. 160 тыс. Для сравнения заметим, что на рубеже 1820-1830-х в наш город поступало лишь около 25 тысяч фунтов чая ежегодно, которые и потреблялись на месте.

Чай доставлялся преимущественно морским путем, причем главным его экспортером была Англия, вывозившая индийские и цейлонские сорта. Другим основным поставщиком, фактически реэкспортером, была Австрия, а кроме того – Турция, Греция и Египет. Незначительное количество элитного чая транспортировалось из колоний Голландии и Бельгии. И только китайские чаи шли через Кяхту, длинным сухим путем, но после открытия Суэцкого канала и создания Добровольного флота они приходили в Одессу морем.

Чай не сразу завоевал сердца одесситов. Скажем, в пушкинские времена в жаркий сезон тут пили главным образом крайне дешевое вино, разбавленное водой, что было в традициях значительной части населения – уроженцев стран Средиземноморья. Для греков, итальянцев, французов, арнаутов, югославян привычным напитком (помимо вина) был скорее кофе, нежели чай. Немцы и австрийцы предпочитали пиво. Россияне – квас. С конца 1820-х стали возникать заведения искусственных минеральных вод. Регулярными потребителями чая в это время были разве что евреи.

Однако постепенно чай взял свое. В начале 1850-х численность «городовых обывателей» достигла 100 тысяч, значительную часть которых составляли уже выходцы из «внутренних губерний», привычные к «трактирной жизни». В это время привоз чая возрос примерно до килограмма в год «на душу» и даже несколько больше. Число трактирных заведений, в первую голову – чайных трактиров, резко увеличилось. Во время Крымской войны даже простонародье степенно обсуждало известия с театра военных действий в чайных заведениях известного в свое время содержателя Афанасия Федотыча Алексеева. При этом эмоциональные чаевники манипулировали стаканами, ложками, заварными чайниками, пепельницами, выстраивая из них редуты, батареи, бастионы и вообще моделируя поля сражений.

«Чайной улицей Одессы» изначально была Греческая, где располагались лучшие магазины, торговавшие чаями разного разбора (т.е. сорта) – Капитанаки, Денегри и др. Позднее самая престижная чаеторговля – Гавриила Крапивина – помещалась в доме Вагнера на Екатерининской. В третьей четверти позапрошлого века одесситы познакомились с чаями не только из Китая, но даже из Японии и с острова Ява. Из китайских в ассортименте были представлены семь сортов черного, пять – цветочного, четыре – лянсина, пять – зеленого и три – желтого. Чаи эти доставлялись из южнокитайского порта Кантон (Гуаньчжоу). Преподавательница латыни Медицинского института Т.А. Лаврова пересказала мне когда-то одну считалочку, каковую одесские гимназисты младших классов зазубривали для запоминания географических названий:

Пекин, Нанкин и Кантон
Сели вместе в фаэтон
И поехали в Шанхай
Пить китайский вкусный чай.

Чай был действительно отменный. А мы теперь любой зеленый чай типизируем как просто зеленый. Потому, очевидно, нас и впрямь следует называть «чайниками», то бишь дилетантами. А настоящие гурманы «раньшего времени» умели почувствовать разницу между «жемчужным» и «высоким ханским», «шанхайским» и «фучанским». Тогда же в таможенных управлениях зарубежья появились и так называемые титестеры – дегустаторы чая. Зачем они, собственно говоря, этим занимались? А дело в том, что надо было не пропустить дорогой сорт, задекларированный как дешевый – для снижения взимаемой пошлины.

О том, что хороший чай был недешевым удовольствием, свидетельствует, скажем, тот факт, что гостиничный или санаторный самовар обходился в 5 руб. в месяц, а это немало по тем временам. А потому чай издавна фальсифицировали, причем не только на Малой Арнаутской. Спитой чай закупался у дворников трактирных домов, а затем высушивался, подкрашивался и реализовывался этим самым... ну, «чайникам».

О том, насколько ценился в Одессе хороший чай, повествует следующее курьезное газетное объявление: «Похищены у меня десять полуящиков чаю на 600 рублей серебром. Прошу господ воров доставить мне обратно, за что получат с благодарностью половину стоимости, т. е. ТРИСТА РУБЛЕЙ СЕРЕБРОМ. Потомственный почетный гражданин Николай Моццо» («Одесский вестник», 1866, № 55).

Чайные магазины оформлялись на уровне лучших ювелирных, а сам процесс купли-продажи обставлялся не хуже подлинной «чайной церемонии». Можно было, скажем, приобрести заранее расфасованные в элегантные чайницы чаи знаменитых фирм Высоцкого, Поповых, Перлова, Боткина, «Караван» и др. Вместилища эти изготовлялись из дерева с позолотой, жести, картона, стекла, фарфора, фаянса и даже хрусталя, снабжались тисненой или литой изысканной фирменной атрибутикой. Металлические чайницы отделывались изнутри оловом, деревянные, как правило, запирались на замочек. Здесь продавались и обтянутые шелком китайские чайницы с изображением сказочных драконов, пагод, фонариков, изделия из фарфора – «принадлежности к чаю»: чашки, блюдца, сахарницы и проч. «Чашки легки, как пух, и тонки, как писчая бумага», – говорит современник («Одесский вестник», 1866, № 190).

А какой же чай без сахара? Сахар продавался в тех же чайных магазинах. (И кстати, существует легенда, будто название нашего эксклюзивного танца «7.40» означает всего лишь... стоимость пуда сахара. Такая цена и в самом деле оставалась в XIX веке неизменной довольно долго.) Приказчики пользовались специальными машинками, раскалывающими сахарные головы на кусочки устраивающей клиента величины. Упаковка тоже превращалась в некое священнодействие, в обряд. Сахар аккуратно подбирали специальной лопаточкой, а затем тщательно заворачивали в особую плотную синюю бумагу, которая так и называлась – сахарная.

Но вернемся в трактирные заведения. Чай подавался стаканами, порциями и парами. Обыкновенно спрашивали «пару чая». Это означало, что половой должен принести на подносе два чайника: один с заваркой, другой – с кипятком, тогда как порция составляла один чайник с готовой смесью. В России, впрочем, под парой разумели чай и сахар к нему. Пузатые трактирные чайники обычно расписывались аляповатыми алыми розами. Сколько было их (и – ими, чайниками) бито на застольных полях брани! Вот лишь один эпизод: «В трактир «Севастополь» вошел некий Александр Копейкин и заказал себе порцию чая и хлеб. Когда пришлось расплатиться, то Копейкин заявил, что у него денег нет; вследствие этого между ним и трактирным половым возникла ссора, перешедшая в драку, во время которой служитель бросил Копейкину в голову чайник, разбившийся вдребезги. На голове Копейкина обнаружены значительные ушибы и раны. Он доставлен в Городскую больницу» («Одесский вестник», 1890, № 33).

Кстати, в одесских чайных трактирах когда-то шли на любые ухищрения, дабы потрафить посетителям, и нелегально разливали водку в те самые заварные пузатые чайники, расписанные кустодиевскими розанами.

В ходу у простонародья были луженые чайники из красной меди, латунные, медные, иногда и жестяные чайные кружки. Нижним чинам в ряде местностей полагалось чайное довольствие (приказы по военному ведомству 1891 и 1900 годов). Аристократия предпочитала изящные чайные приборы мануфактуры Веджвуда в Англии, фабрики Гарднера в Твери, Императорского фарфорового завода в Санкт-Петербурге, заводов «фарфорового монополиста» Кузнецова («скушавшего» в 1891-ом и марку Гарднера), сервизы из Мейсена, хотя изначально, даже в третьей четверти XIX столетия, на самых вершинах социального олимпа чай пили стаканами. Чай становился прямо-таки национальным напитком, а ведь в XVIII еще столетии кое-кто полагал, что из чайных листов следует делать салат (хотя русское слово чай происходит от монголо-татарского «цай», и выходит, что влияние Орды изредка бывало конструктивным). Старинную чайную посуду Валентина Константиновна под замком не прячет. В доме Бронзов ею пользуются постоянно - как в добрые старые времена.Дошло до того, что в 1899 году в Северной Пальмире стала издаваться еженедельная газета «Чайный вестник», а в Южной еще раньше появились мобильные чайные трактиры, так сказать, самовары на колесах! На «маевках» вся Одесса гоняла чаи в приморских районах: сотни самоваров закипали тогда на дачах «Ланжерон», «Флора», «Отрада» и проч.

Чтобы представить себе хотя бы частично материальный мир чаепитий в Одессе лет эдак сто назад, «Фаворит» побывал в гостях (уже не впервые!) у гостеприимной четы Бронз – Иосифа Львовича и Валентины Константиновны. В их доме годами составлялась блестящая коллекция изысканных домашних чайных принадлежностей. Множество элегантных чайных приборов известнейших отечественных и зарубежных фабрикантов фарфора и фаянса; сахарницы, чайницы, розетки для сладостей, столовое серебро и т.п. Особое внимание обращает на себя чайная посуда одесского торгового дома Петрококино, причем не ширпотреб из их универсального магазина, а эксклюзивная, домашняя, из родового гнезда по ул. Троицкой, 18. Посуда, перешедшая к Валентине Константиновне от матери…

     

Одесса-бабушка

Олег Губарь

У относительно молодой (200 с хвостиком - не возраст для города) Одессы есть-таки родня. О папаше Хаджибее многие что-нибудь, да слышали: турецкое это укрепление и прилегающий посад в сентябре 1789 года взял штурмом сводный отряд войск под началом Хосе Дерибаса. Дальнейшая хроника событий более-менее известна. Зато дохаджибейская родословная Южной Пальмиры изучена еще очень мало. И вот уже третье десятилетие это одна из самых моих излюбленных (и отзывчивых) тем.

Открытие имени предшественницы Одессы принадлежит выдающемуся ученому-энциклопедисту, профессору Ришельевского лицея, а впоследствии Новороссийского (Одесского) университета Филиппу Карловичу Бруну (1804-1880). Замешанный каким-то боком в деле декабристов, он уехал за границу, слушал лекции лучших европейских ученых и педагогов, познакомился с Гете, а затем был привечен в одесском лицее. В годы его скитаний по Европе как раз стали публиковаться любопытнейшие исторические документы, а именно итальянские и каталонские средневековые мореходные карты, включавшие изображение черноморских берегов. Любознательный Брун и обратил внимание, что берег нынешнего Одесского залива носит новое, неизвестное и непонятное название Джинестра.

Главный вывод, сделанный тогда исследователем, сводился к тому, что в означенном месте находилась якорная стоянка судов средневековых итальянских республик - Генуи, Венеции, Анконы, - и использовалась навигаторами в ходе каботажных плаваний вдоль берегов Северного Причерноморья. Что касается этимологии имени Джинестра, ученый перевел его с итальянского буквально - как "дрок", т. е. растение, заросли которого в изобилии покрывали приморские склоны, и, понятно, наблюдались моряками.

Информации, прямо скажем, не густо - пожиже, чем дрока на скалах. Загадка Джинестры не могла не очаровывать, и я надолго увлекся историей морской картографии и лоцманского дела. И если в распоряжении Бруна когда-то было лишь пять-шесть карт, из которых он даже не все знал очно, то в моем распоряжении постепенно накопилось втрое больше. Кроме того, обнаружились и собственно рукописные лоции, так называемые портоланы. Этот сюжет заслуживает внимания.

В конце 1970-х - первой половине 1980-х в знаменитой Ватиканской библиотеке работала группа исследователей из Болгарии. В фондах так называемого "Секретного архива" (секретность, разумеется, оставалась в далеком прошлом, примерно, как в российском "Приказе тайных дел") этой библиотеки они и обнаружили неопубликованные прежде навигационные документы XIII-XV столетий, на которых фигурировала и береговая зона Черного моря. Таинственная Джинестра начинала обретать все более отчетливые очертания. Получив потрясающее известие от коллег из Варны и Софии, я поспешил поделиться им с любителями одесской старины в местной и союзной периодике. Последствия были таковы, что меня вызвали "для беседы": на мою беду, как раз тогда одного из болгар, пребывавшего в Ватикане, обвиняли, как вы помните, в покушении на Папу Римского.

Но вернемся в "заросли" Джинестры. Где же располагалась эта "якорная стоянка"? Был ли при ней какой-то населенный пункт? Если да, то кто в нем жил? Как долго порт (город) просуществовал? Почему так назывался? Первые известия о Хаджибее относятся к 1415 году, а Джинестра зафиксирована уже на "компасной карте" Пьетро Висконти 1311 года и целом ряде последующих (Таммар Луксоро, Абрахама и Иехуды Креске, Джульемо Солери, Андреаса Бьянко, Джорджио Калаподо и др.). Итальянская же колонизация северных пределов Черного моря развернулась гораздо раньше, и, по косвенным данным, Джинестра возникла еще в XIII веке. Но если крупные города, обустроенные и контролируемые итальянской администрацией (консулами) - Монкастро (Белгород-Днестровский), Кафа (Феодосия), Солдайя (Судак) и др., - оставили по себе руины крепостей, многочисленные письменные и эпиграфические свидетельства, то малюсенький "портопункт" как бы бесследно сгинул с лица земли.

Вопрос о территориальной атрибуции Джинестры начал проясняться, когда я собрал воедино все мелкие факты, связанные с находками... средневековых якорей. Сделаны они были главным образом не в заливе, а в лиманах - Хаджибейском и Куяльницком, солоноватоводных водоемах, отчлененных от моря широкой Пересыпью, где ныне (и присно?) раскинулось обширное промышленное предместье. В то же время найденные якоря принадлежали явно крупным морским судам, не предназначенным к плаваньям в мелководных лиманах. Что за комиссия?

В то время я работал на кафедрах: инженерной геологии, а затем - физической географии Одесского госуниверситета, и для меня не было загадкой то обстоятельство, что еще в конце XVIII - начале XIX столетий лиманы сообщались с морем посредством существовавших на Пересыпи протоков. (Туда же впадала и речушка, протекавшая когда-то по теперешней Балковской улице). В предшествующие века эти естественные каналы, очевидно, были судоходными! Совершенно логично, что итальянские мореходы заходили в лиманы. Во-первых, здесь можно было переждать непогоду (стоящие в Одесском заливе суда до строительства гидротехнических сооружений часто выбрасывало на берег). Во-вторых, добываемая здесь самосадочная соль была одной из главных статей причерноморского экспорта.

Для того, чтобы точно датировать поднятые с лиманского дна якоря, четырехпалые, так называемые "кошки", я объездил все порты, где при дноуглубительных работах совершались подобные же находки: Евпаторию, Донузлав, Севастополь, Феодосию, Керчь, Новороссийск. А в Белгороде-Днестровском нашел... коллекционера якорей, причального матроса Анатолия Ивановича Ярошенко. Свои трофеи он получал, когда чистили подходные каналы к порту, и выстраивал вдоль забора собственного дома. Это было грандиозное зрелище!

Итак, акватория Джинестры - оба лимана, водоразделом которых служит так называемая Жевахова гора. По свидетельству одесских археологов, во время исследования обнаруженного на этой возвышенности памятника античной эпохи было найдено также основание сооружения типа башни, напоминающее средневековые замки. Наряду с этим, мне удалось выискать упоминание о том, что еще в преддверие 100-летия Одессы известный тогда ученый и краевед Владимир Николаевич Габбе сообщал о наличие затопленных древних причальных сооружений на Хаджибейском лимане. После одной из моих публикаций, подводники-любители донесли, что остатки аналогичного старинного мола есть и на Куяльницком лимане.

А что же имя Джинестра? Уж очень оно напоминает искаженное "Днестр", не так ли? А суть дела в том, что средневековые мореплаватели (каковые хорошо знали лишь приморские районы, и не проникали вглубь материка), а за ними и картографы, предполагали, что реки, впадающие в одесские лиманы, являются притоками Днестра. Между прочим, климат тогда был несколько более влажным, а речки полноводнее. Такие представления и нашли отражение на некоторых картах, где упомянутые речки обозначены соединяющимися в верхнем течении с Днестром. Более того, иной раз мы видим "слитые" воедино Днепр и Южный Буг. Но и это еще не все! Иногда предшественница Одессы параллельно называется на картах не Джинестрой, а Синестрой (Синистрой). И тогда это наименование обретает двоякий смысл: "левый" и одновременно "неблагоприятный", т. е. мелководный, приток (рукав) Днестра.

А когда же нашу якорную стоянку сменил Хаджибей (Качибей, Гаджибей)? У меня есть ответ и на этот непростой вопрос. Дело в том, что преемственность на лицо: поскольку с некоторого времени оба топонима сосуществуют на картах. А начинается все с некоего татарского вельможи Хаджи Бея или Бея Хаджи, получившего в этом районе пространные владения (тарханство) в 1382 году (еще раньше в исторических хрониках упоминается Качибей, возможно, то же лицо). И уже спустя два года на "румбовой карте" подле традиционного Джинестра появляется пояснительная надпись "татары".

Были ли и на одесском плато, в нынешнем историческом центре города, какой-то генуэзский замок и маяк? Судя по всему, были. Основание так утверждать дает анализ старых планов, карт и эпистолярных источников: "развалины замка Хаджибей" и позднейшая турецкая крепость явно не совпадают топографически. Развалины, которые здесь видел уже польский дипломат Мартин Броневский (1578), скорее всего и репрезентовали старинное итальянское укрепление, возможно, перестроенное в литовский период.

Интересную гипотезу, сопрягающуюся с эволюцией Джинестры, высказал в свое время одесский историк и археолог профессор А. О. Добролюбский. Сопоставляя различные первоисточники, он заключил, что Джинестра вымерла в пору катастрофической чумной эпидемии, охватившей весь регион. Гибель маленькой фактории, где все население скучивалось буквально на пятачке, многое бы объяснила. Однако прямых доказательств до самого последнего времени не было. Вот если бы, скажем, отыскалось средневековое чумное кладбище...

Привычно просматривая старую периодику по абсолютно другому поводу, не так давно натолкнулся на это самое кладбище. Во второй половине 1860-х центр Одессы принялись, наконец, усердно мостить. Поскольку обруганные Пушкиным хрестоматийные пыль и грязь достали всех. Вот тогда-то начали сдирать не только образовавшийся на мостовых толстый слой размолотого копытами и колесами щебня, но и девственное его основание. В результате по Екатерининской улице, от Греческой до Дерибасовской, стали попадаться многочисленные костяки, маркирующие обширное кладбище. Положение костяков и кое-какой инвентарь свидетельствовали о том, что погребены христиане. А массовые захоронения, причем в два яруса, явно указывали на "моровую язву". Тогда же выяснилось, что такие же погребения обнаруживались в ходе строительства близлежащих домов и Городского театра. Масштабы эпидемии поражали. Трагическая страница Джинестры дописана.

Впрочем, завершать занимательный краеведческий детектив в миноре не хочется. Открытие, а, стало быть, воскресение забытого города, продолжается. Так, во время археологической шурфовки последних лет в центральной части Одессы фиксируются единичные находки, которые могут связываться с ее далекой предшественницей. Тщеславно радуюсь, что после моих публикаций у нас явились: арт-кафе "Джинестра", хор "Джинестра", общественный проект краеведческой направленности "Джинестра", наконец, знаменитая спортивная команда-чемпион "Динамо-Джинестра". Кроме того, то и дело сигнализируют о новых открытиях любители подводной археологии. Не все загадки Джинестры разгаданы, и тема нашего разговора, надеюсь, еще будет продолжена.

Жиган

Олег Губарь

Энциклопедия забытых одесситов

Из всех популярных в давние времена рельефных одесских кри- минальных типов молва воспроизводит лишь Соньку Золотую Руч- ку и Мишку Япончика. Память о них увековечена литераторами, в том числе и весьма почтенными, причем довольно-таки небла- говидные обстоятельства биографии декорированы в духе роман- тических приключенческих персоналий типа Робин Гуда и капита- на Блада. Не собираюсь множить эту крапленую колоду, и в сооб- щении о знаменитом в свое время разбойнике Чумаке попытаюсь следовать только фактам. Хотя, должен заметить, манера хрониста всегда держит на коротком поводке. Впрочем, у меня есть право на предположения и допущения, что, конечно, стану оговаривать.

Период, когда Чумак развернул широкую экспроприаторскую деятельность в окрестностях Одессы, относится ко второй четверти позапрошлого столетия. В эти годы город был крупнейшим экспор- тером сельскохозяйственной продукции, доставлявшейся сухим пу- тем, в первую очередь, из Подольской губернии. Дорога неблизкая, доставка носила сезонный характер, поскольку в межсезонье воло- вьи упряжки физически не могли следовать по бездорожью. Почто- вые тракты для гужевого транспорта не предназначались. Кроме того, зимою навигация замирала, гавань, случалось, замерзала, экс- порт зерна, шерсти, сала, шелка и прочих продуктов прекращался.

Основные поставщики товарного зерна – польские шляхтичи, помещики, или, как их величали, магнаты – редко становились жертвами разбойничьих шаек. Большие хлебные караваны про- двигались под надежной охраной, а сами шляхтичи, да и ближайшее окружение составляли сплошь отставные боевые офицеры, умевшие дать достойный отпор. Вырученные от продажи круп- ные суммы они вкладывали в Одессе в домостроительство, не- редко тратили на покупку предметов роскоши, а то и проматы- вали в карточной игре и кутежах. Но если этого не случалось, то и тогда сколько-нибудь значительные суммы не носили в карма- не, они находились в ведении кредитно-банковских учреждений, пусть даже таких примитивных, как местные меняльные конто- ры. По этой причине нападению, как правило, подвергались оди- ночно следовавшие повозки или экипажи сельских хозяев, посе- щавших город для мелких покупок и продаж, устройства частных дел и проч. Подручные Чумака не брезговали и отдельно стоя- щими строениями – корчмами, трактирами, хуторами, домиками на отшибе, изредка упражнялись и в Одессе.

Шайка наводила ужас на окрестных жителей и вояжеров. Степ- ные помещики запасались оружием, с которым не расставались в дороге. Случалось, предупредительные выстрелы действитель- но сдерживали нападавших. Но бывало и так, что хватавшегося за револьвер храбреца, отставного офицера-помещика, жесто- ко избивали, а то и убивали. Изловить нескольких налетчиков даже на территории градоначальства, включавшего Дальницкие, Усатовы, Нерубайские, Фомины хутора, Татарку, Кривую, Холод- ную балку и т. д., силами немногочисленных полицейских чинов было крайне затруднительно. Тем более что в пределы градона- чальства Чумак внедрялся с большой неохотой, да и то нечасто. Любой конный разъезд отлично наблюдался на открытой мест- ности, всегда была возможность юркнуть в какую-нибудь лощи- ну, балочку, укрыться в каменоломнях по рекам Большой, Малый, Средний Куяльник др. Можно было, конечно, попытаться, что называется, ловить на живца, но для этого требовалось время, люди, экипировка, а результат отнюдь не гарантировался.

В конце концов, терпение властей исчерпалось, и на исходе 1840-х задачу ликвидации банды Чумака поручили смышлено- му и решительному чиновнику полиции – приставу 3-й части го- рода губернскому секретарю Антону Михайловичу Харжевскому, в дальнейшем значительно выросшему в чине. О личности глава- ря, его связях, как и о внешнем облике, ничего, кроме неправдоподобных россказней, не слыхали, а потому пришлось начинать с нуля. Как и во все времена, полиция чаще всего решала пробле- му поимки того или иного преступника фискальными метода- ми, беря под жесткий контроль кабатчиков, сидельцев, половых, мерщиков, содержательниц и обитательниц домов терпимости, менял, невольно становившихся информаторами.

В ночь на 22 января 1850 года Харжевскому «через своих ла- зутчиков» стало известно, что Чумак с другими грабителями пьянствует в кабаке питейного откупа за Тираспольской сухо- путной таможенной заставой, то есть за чертой порто-франко, на территории современной Молдаванки. С десятью полицей- скими служителями пристав скрытно окружил дом и предложил бандитам добровольно сдаться. Оставив вдумчивое потребление славной водочки местного завода Абазы, те сперва заперлись из- нутри, а затем, вооружившись ломами, неожиданно пошли на- пролом. Обладавшему невероятной физической силой (несмотря на то, что ему было далеко за 60) Чумаку уже почти удалось про- рваться сквозь кольцо окружающих. Бросив лом, он выхватил нож и всадил в набегавшего унтер-офицера Никиту Приходько. Тот, к счастью, не пострадал: его спас толстый полушубок. В этот момент на Чумака набросился сам Харжевский, и после недол- гой борьбы как уступавший в силе, но более умелый, ухитрился скрутить преступника. При этом легко одетый и поворотливый пристав едва сумел спастись от удара бандитского ножа. Вместе с верховодом захватили осужденных рецидивистов, беглых гра- бителей и убийц Ивана Карвота и Филиппа Харченко.

Что до Чумака, он назвался Василием Безугловым, упорно от- рицал причастность к каким бы то ни было преступлениям. Каж- дый эпизод следствию приходилось долго отрабатывать, припи- рая бандита неопровержимыми уликами. Несколько лет кряду Чумак провел в старом одесском тюремном замке, четыре угло- вые башни которого когда-то возвышались над нынешней при- вокзальной площадью, в ту пору именовавшейся Тюремной. За это время буквально по крупицам составили его «творческую биографию». Украинец по национальности, человек во многих отношениях одаренный и при других обстоятельствах сумевший бы позитивно реализоваться, Алексей Трофименко – так его на самом деле звали – вкусил прелести солдатчины, трижды бежал со службы, затем из арестантской роты, наконец, от конвойных. Возможно, в это время он и не помышлял о карьере преступника, но обстоятельства сложились не в пользу благочиния. Укрыться и прокормиться он не мог иначе, как только вписавшись в кри- минальную среду. Это, конечно, допущение, однако вполне обос- нованное. Действительно, если бы беглый солдат Азовского пе- хотного полка совершал уголовные преступления на этом этапе, то был бы осужден, но его лишь возвращали в службу.

Так или иначе, а среди предъявленных обвинений – побеги из Сибири, сокрытие звания и переименование, сокрытие подельни- ков, ложные обвинения непричастных к преступлениям лиц, на- падение с шайкой на дом жены унтер-офицера Васильева, «удав- ление ее ремнем и истязание ее беременной дочери, ограбление вещей и денег», «нападение с шайкой на проезжавшего майора Сахновского, побои, ограбление вещей, денег и лошадей», во- ровство со взломом из лавки купца Луцканова и т. д. и т. п. Пере- числяя имена и клички самозванца, невольно вспоминаешь Вы- соцкого в роли Жеглова: «Она же N, она же NN, она же NNN». Алек- сей (он же Василий) Трофименко – он же Василий Чумак, он же Каленик (Василий) Безуглов, он же Мусиенко, он же и т. д.

По решению очередного суда рецидивиста лишили всех прав и отправили в каторжные работы в рудниках на 20 лет, кроме того наказали шпицрутенами. 24 сентября 1859 года Чумака трижды прогнали через строй солдат Пражского пехотного полка в 100 человек. Так в очень солидном возрасте он получил 300 травма- тических ударов! Могучее здоровье не подвело, и 12 января 1860 года он, вполне оправившись, был этапирован из Одесского тю- ремного замка в каторгу. Но в начале июня 1863 года после не- скольких случаев серьезных «шалостей» по Балтскому тракту пошли разговоры о возвращении легендарного уже Чумака.

Времена были другие, возможности полиции возросли, хотя раз- бойника вычислили тем же прежним проверенным способом – си- лами осведомителей. Суть дела в том, что злопамятный атаман так и не смог простить доносчика, выдавшего его много лет назад, и ис- кал случая, как он сам впоследствии выразился, «отблагодарить». С этой целью мститель явился в предместье Пересыпь, но не успел осуществить свое намерение, был выдан, его умело преследовал квартальный надзиратель Липский, «лишив всех средств к сопро- тивлению», и 16 июля арестовал. Чумак, по обыкновению, стал от- пираться, мол, я не я и т. п., но его лично опознал героический при- став Харжевский, да и шрамы, оставленные шпицрутенами, говори- ли о себе сами, пришлось назваться настоящим именем.

Знакомишься с подробностями перемещений этого фигуранта, и начинаешь осознавать подлинный смысл старинного прозвища жиган применительно к беглым каторжникам. В 1860-м Чумака доставили на небезызвестную Кару, тобольские заводы, по меди- цинскому освидетельствованию признали непригодным к работе и отправили в округ Усть-Кара. Здесь ссыльные сами зарабатыва- ли себе на пропитание и были подвержены куда менее строгому надзору. На третий же день старый злодей бежал по пустынной тундре и сибирской тайге, в одиночку, голодный и холодный, ста- рый. Добравшись в Центральную Россию, он повернул на юг, пере- двигаясь ночами, от убежища к убежищу, от берлоги к берлоге, достиг Елисаветграда. Здесь при содействии некоего Филиппа Капланского приобрел у содержателя постоялого двора Менделя Николаевского фальшивые документы на имя отставного рядово- го Оренбургского линейного № 5 батальона Алексея Филиппова.

Пристроившись в Одессе, Чумак стал промышлять «по профи- лю», однако, по его словам, не успел еще набрать команду надеж- ных подручных. Отпираться он умел, «пришить» что-либо ему, невероятно прожженному и редкостно выносливому, было край- не трудно. По этой причине в воздухе повисла вереница разных дел: нападение на дом дьячка Кальнева с вымогательством, напа- дение на двух проезжих крестьян с ограблением, кража лошадей и повозки с вещами на постоялом дворе и проч.

Внешние данные: высокого роста, крепкого сложения, глаза не- большие, «рысьи, неимоверно хитрые», голова в клочках волос, оставшихся, в основном, на висках, характер скрытно-свирепый. Местные газеты растиражировали клятвенное уверение полиции в том, что одесское общество в последний раз слышит о появлении этого злостного правонарушителя в нашем городе. Отчаянный него- дяй получил 50 ударов плетью, и его снова водворили на четыре года в отдаленные районы Сибири, но куда там… Чего стоят все «подвиги» Золотой Ручки и Япончика вместе взятые по сравнению с одной только летописью побегов престарелого жигана Чумака из Сибири?! Очередные его поимки в Одессе относятся к 1866-му и августу 1869 года, когда ему было уже далеко за 80. В последний раз его захватили в весьма посещаемой ресторации «Новый свет», на Гре- ческой улице. Дело находилось на контроле самого новороссий- ского генерал-губернатора графа П.Е. Коцебу. В тот раз Чумак бе- жал с дороги, по пути следования этапа от Иркутска в местечко Киренку. К этим дням аутентичный Трофименко совершил в об- щей сложности три побега с каторги и два – с дороги на катор- гу. Чумак был первым преступником, которого сфотографировали в Одессе специально для случаев опознания. Как и прежде, о нем много писали в газетах. О том, например, что при своем почтен- ном возрасте он «все еще обладает геркулесовою силою и герку- лесовым сложением. С последним побегом из ссылки он отрастил большую седую бороду – вероятно, с целью замаскировать себя. Он все еще бодр, сдержан и замечательно хладнокровен; в состоя- нии выпить графин водки, не поморщившись, и не прочь от ЛО- ВЕЛАСНИЧЕСТВА; держит себя с достоинством. В последний раз он был захвачен в окрестностях Одессы во время сна, был судим, но по старости лет избегнул телесного наказания. При поимке он предсказал свой новый побег из Сибири и обещал отплатить тому, кто его выдал. Предсказание сбылось, но не знаем, выпол- нил ли он свое обещание. Пред настоящею поимкою его в Одессе, по его словам, он купил своей дочери кусок земли близ Тираспо- ля и имел разного товара на сумму до 3.000 рублей. Глубоко раз- вращенная личность, он все-таки и теперь еще обнаруживает не- сомненно талантливую натуру: при другом направлении из него мог бы выйти замечательный человек. Заметим кстати, что он ма- лоросс, и во что бы то ни стало желает умереть в Одессе. До суббо- ты (9 августа 1869 года. – О. Г.) пополудни он содержался при 2-й полицейской части города, а теперь – в тюремном замке».

Покупка земли в подарок дочери вполне вероятна – в молодос- ти наш жиган, как оказалось, некоторое время имел оседлость и вообще стремился основательно размещать капиталы. Знако- мясь с ретроспективными реестрами владельцев одесской не- движимости я, между прочим, обнаружил следующее: мещанину Василию Чумаку не позднее 1848 года принадлежали неболь- шой дом и две мельницы по городскую сторону Водяной балки, то есть на территории нынешней Молдаванки.

…В декабре 1869-го его возили для проведения следственных действий в Елисаветград, где, как было сказано выше, подельники снабжали его фальшивыми документами. Следствие снова затяну- лось, и дело Чумака слушалось в Одесском окружном суде 5 июля 1871 года. Данные о возрасте расходятся: от 83-х до 91-го года. В числе предъявленных ему обвинений на этот раз – убийство не- коего одесского мещанина Макара Сокуренко, похоже, как раз выдав- шего его полиции осведомителя. Поразительно, что суд ходатайст- вовал перед российским монархом о смягчении приговора стари- ку – годичное содержание в тюремном замке без кандалов, а затем бессрочное поселение в Сибири. Если учесть, что Чумак уже проси- дел как-то раз в Одессе три года в ручных и ножных кандалах, смяг- чение в самом деле существенное. «Высокого роста широкоплечий старик с седой окладистой бородой и совершенно лысый. Несмотря на то, что ему уже 91 год, он кажется довольно бодрым» – таким ви- дели его репортеры в ходе этого судебного разбирательства.

Здесь, к сожалению, мне приходится поставить многоточие. Как и в истории о Соньке Золотой Ручке, финал пока остается за кадром, а домыслы и легенды оставляю в стороне. Надеюсь, по- нятно, раскопать еще какую-нибудь информацию, но в данный момент не могу сказать ничего определенного о последних днях невероятно живучего и, как бывает в таких случаях, непонятным образом обаятельного злодея. Хочется думать, что его в шестой раз не отправили в Сибирь, и что желание его почить в Одессе, где он мог видеть дочь, осуществилось.

Чумака помнили в Одессе долго. О нем упоминает и знамени- тый бытописатель Александр Михайлович де Рибас. Позднее сю- жет о степном разбойнике померк на фоне менее отдаленных хро- нологически и контрастных героев Бабеля, их ярких прототипов. Правда, Чумака изредка поминают и теперь, как правило, в кон- тексте придумок и баек. Пишут, например, что сообщество экспро- приаторов знаменитого Г.И. Котовского формировалось в середи- не 1900-х на манер шайки «молдавского атамана Васыля Чумака».

Стена плача

Рафаил Гругман

Где она? В этом маленьком дворике на Новосельской, с каштаном разросшимся выше двухэтажного флигеля, мраморном колодце, сверху забитом досками, и бельём, висящем поперек двора?

К какой стене примкнуть? К той, где из открытого окна, распевая горло, накатывается на весь двор: "А-а, а-а-а...", или к той, где кормит куклу семечками четырёхлетняя леди?

И к той, и к другой стене с интервалом в два дня подошел автобус, и с тяжелыми баулами, торопливо раздаривая соседям оставшуюся утварь, наспех распивая траурное шампанское, и от той, и от другой стены рухнул в автобус осколок Великого Исхода.

Железная табличка в подъезде с указателем ранее проживавших в доме жильцов - мемориальная доска.

По живым.

Закрываю глаза.

- Посмотрите, что она мне сыплёт на голову?! - неизвестно к кому вопрошает визгливый женский голос.

- О! - торгующая виноградом женщина отскакивает в сторону, задирает голову и машет кулаком...

Подметавшее балкон "О", быстро прячется в комнате. Посланные вслед залпы летят в воздух, бесследно расстворяясь в плотных слоях атмосферы.

"О" не безлико. Оно появляется вскоре на балконе третьего этажа в виде полногрудой женщины в сиреневом трико и белом, шитом на заказ лифе, с ведром воды и ультиматумом:

- Я тебе вылью сейчас ведро на голову! Ты уберёшься со своим виноградом или нет?!

Оцинкованное ведро угрожающе накреняется, в то время как задравшая голову продавщица, беспомощно разводит руками, пытаясь обьяснить, что её поставили торговать виноградом именно здесь.

- А у меня из-за твоего винограда пчёлы на третьем этаже! Я вся хожу искусанная! - не желает сдаваться "О". - Я тебе в последний раз говорю! - И уходит в комнату, удовлетворённая величием своей угрозы.

Продавщица, с утра тихо мечтающая о небольшом дождике, миролюбиво садится на пустой ящик, выслушивая сочувственные реплики, рядом торгующих коллег.

- Как тебе нравится, ей пчелы мешают?!

- Дать ей по рылу, чтобы она успокоилась...

- Оно мне надо с ней связываться, - ободрённая сочувствием отвечает продавщица. - Пусть живёт...

- При такой жаре могла бы и вылить стаканчик. Ничего бы с ней не случилось. Руки бы не отсохли, - комментирует переговорный процесс покупатель.

Он протягивает продавшице целофановый кулёк.

- Два килограмма. Только сделайте как себе.

- У неё, наверно, сахар, раз к ней пчелы липнут, - отбирает продавщица красивые гронки. - Ваша жена будет довольна.

- А вы?

- Я уже довольна...

- Так ты уберёшься уже или нет?! Или я вызову милицию, что ты торгуешь не на своем месте! - вновь включается третий этаж.

- Женщина! Вам что там наверху нечего делать?! - вступается за продавщицу покупатель. - Она же не сама сюда встала! Её поставили!

Через час, когда тропический ливень мгновенно навалился на город и от грозовой кананады затрещали барабанные перепонки, на балконе третьего этажа вновь появилась "О".

- Ты ещё не околела?! - кричит она съежившейся продавщице и помахав складным японским зонтиком, бросает его на лоток.

Та смеётся, прячась под зонтиком:

- Спасибо! Не дождётесь!

Открываю глаза.

Атлатический океан тихо плещется у ног моих. За спиной круглое здание Нью-Йорк Аквариума, бордвок – широкий деревянный настил, окантовывающий знаменитые Кони Айлэнд и Брайтон Бич пляжи, и потный воздух Южного Бруклина.

Бордвок, пограничная полоса “город-океан” – Приморский бульвар дотелевизионной Одессы – вечерами усыпан осколками Великого Исхода.

- Дэвид, ты будешь слушаться бабушку или останешься без Диснэйлэнда!

Четырёхлетний Дэвид пытается на роликовых коньках исполнить пируэт, падает, встает, бабушка хватает его за руку:

- Посмотри на этого ребёнка, что он вытворяет!

Дэвид, тщётно пытаясь вырваться, использует все средства:

- А я сьем твои фудстэмпы! – и для верности показывает язык.

- Мама, оставь его, – вмешивается дочь, – пусть падает - лучше спать будет.

Закрываю глаза.

На другой день "О" спускается за зонтиком и продавщица возвращает его с благодарностью: “Возьми абрикосу. Я дам тебе как на Привозе.”

- Спасибо, я уже сделала базар в десять утра.

- Всё равно возьми – у меня дешевле. Такой абрикос на улице не валяется.

И они расстаются как лучшие подруги.

*  *  *

Южный Бруклин - осколок стены.

В приокеанских ресторанах ведущий поочередно обьявляет: “Для бывших киевлян…”,

“Для питербуржцев…”, “Для москвичей…” – клич бьет в голову, первые аккорды как удар невропатолога по коленной чашечке действуют моментально и зал реагирует ногами, но когда звучит: “Исполняется для одесситов …”, и затем почти всегда: “Пахнет морем и луна висит над самым Ланжероном…” – нож в горло – ноги немеют. Не стынут – немеют.

Энтони, двухлетний американец, на это не реагирует. Мама зовет его Антошкой и он смеётся рыжими глазами не зная ещё свое подлинное имя. Как и языка, который станет для него родным.

Что ждёт внуков его? Новый Исход? И новая Стена? Не приведи, Господи, если что-нибудь ещё во власти твоей.

New York, May 2002

Роковая команда

Рафаил Гругман

(отрывок из повести “Одесса. Маразлиевская, 5”)

Рафаил ГругманЯ не хожу на футбол. Я давно уже не хожу на футбол, потому что это невыносимо для моего сердца - ходить на этот футбол. На что угодно, только не на "Черноморец".

Но когда я был молод, когда сердце моё вздрагивало от полуторачасового гула, волнами накатывавшегося на Маразлиевскую, и таинством своим влекущего к стадиону, когда за пятнадцать минут до конца игры открывали ворота, и мы вбегали на стадион, дабы прикоснуться к волшебству, этот гул издававшему, когда перед следующей игрой вереницей выстаивали перед воротами: "Дяденька, возьмите меня с собой", потом, крепко держась за протянутую руку, счастливо шагали до проходной, где сверхбдительные физиономисты-билетёрши чётко отсекали новоявленных родственников, не оставляя другого выхода: спружиненное выжидание ягуара, и как только расслабится страж порядка - бросок через пиками ощетинившийся забор; вот тогда - футбол!!!

Господи! Я никогда не прощу им тот проигранный липецкому "Металлургу" матч.

Открытие сезона. Мы и дебютанты - какой-то Липецк, которого и на карте футбольной нет. Где этот Липецк? Где?! Мы их сожрём с потрохами и даже не будем запивать. Боже! Что они сделали со мной?! Как?! Как они могли проиграть?! 0:1. Кому?! Липецку... Кому?! На своем поле! Первый матч сезона.

О-о! Они медленно пьют мою кровь, они специально, да-да, специально проиграли этот вонючий матч, чтобы по капле цедить мою кровь. Господи, за что ты обрёк меня любить эту команду?

Молчаливая многотысячная толпа медленно рассасывается по примыкающим к парку улицам, втягиваясь в грустный, как после похорон, город.

Я иду домой и глотаю слёзы.

Жора. У нас есть Жора, который возьмёт любой мяч, который Яшину и не снился. Только надо ему бить в угол. В самый дальний от него угол. В девятку. Под перекладину. Все, кто не знает, так и делают. И Жора оставляет их с носом.

Только ради Бога, заклинаю вас, ради Бога, не бейте ему метров с сорока, несильно и между ногами. Когда нужно просто стать на колено, и аккуратно взять в руки катящийся к тебе мяч - Жора не может. Он профессор и такие мячи не принимает. Только между ногами. Это же надо?! В самой важной, решающей игре сезона - с "мобутовцами".

Конечно, всё уже кончено. И плакала по нам высшая лига, и я вместе с ней.

Так оно и было бы, если бы Бог не сжалился надо мной, и не послал нам Колдака.

Как он поймал этот мяч! При счете 1:1 защитник "Труда" поверху посылает мяч своему вратарю, и Толик мягко ловит высоко летящий мяч, аккуратно опускает его на землю, не торопясь, делает два шага вдоль линии штрафной и... щёчкой - получите!

Если бы не сердце, я клянусь вам, если бы у него не схватило сердце, он попал бы в сборную Союза, а вместе с Лобаном это была бы такая команда, которая бы всей хвалёной Москве сделала вырванные годы.

- Лобан!

- Балерина! Майя Плисецкая!

Может, кого-то эта кличка обижала, мне - нравилась. То, что делал Лобан, это было море удовольствия. Это был танец маленьких лебедей, нет-нет, танец кобры, когда защитники, заворожено повторяя искусные колебания его корпуса, рассыпались в разные стороны, а он, колдун, виртуоз, чародей, с приклеенным к его ноге мячом, играючи входил в штрафную.

Лобан был мужик. Он забил десять голов за сезон, но он не вышел на поле делать золото Киеву, из которого его "попросили", в тот последний, решающий для "Динамо" матч: "Черноморец" - "Торпедо".

Какой красавец забил нам Стрельцов на пятнадцатой минуте! Принял мяч на грудь и, не дав опуститься, мощно - под перекладину.

А гол Ленёва на сороковой?! В девятку, с сорока метров.

Но между этими двумя, перечеркнувшими надежды "Динамо" ударами, стрельнул Канева, и Кавазашвили с испугу уронил мяч на ногу набежавшему Саку...

Нет, я не возражаю, чтобы они проигрывали, спорт есть спорт.

Но пусть они не пьют стаканами мою кровь!

Вы помните матч с московским "Динамо"?

При счете 2:3 (до этого Гусаров трижды, играючи, головой забрасывал нам мячи) на последней минуте, когда только сердце надеялось, отказываясь подчиниться разуму, штрафной в сторону "Динамо", и две ракеты, стремительно летящие друг к другу, Москаленко - Ракитский...

Получите!!!

Я был счастлив. Но эта игра стоила мне все мои шестьдесят килограммов.

Нет, нужно быть идиотом, безумным идиотом, чтобы любить эту команду.

И в этом моё несчастье.

Лучше сразу застрелиться, чем идти на стадион и смотреть, как они неторопливо полтора часа будут над тобой издеваться.

Поэтому в день игры я давно уже включаю телевизор, слушаю новости и жду сиюминутного приговора: единожды услышанное, легче девяностоминутных терзаний.

И единственное, чего я не могу до сих пор понять, как это итальянцы с их чисто одесскими страстями переполняют трибуны стадионов, и количество их, невзирая на футбольные инсульты и инфаркты, всё увеличивается и увеличивается...

А может, наоборот? И мы больше итальянцы, чем они? Глядя на пустые трибуны, я всё более утверждаюсь в этом...

Хотя, покидая стадион, понимаю, что это оптический обман...

Еврейское кладбище

Рафаил Гругман

“Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет”

Рафаил ГругманНе знаю почему, но именно эти цветаевские строки назойливо лезут в голову всякий раз, когда бреду я аллеями Третьего еврейского кладбища.

На месте Первого, основанного на Молдаванке ещё в позапрошлом столетии, разбит ныне парк.

Второе, или, как его называли в начале прошлого века, Новое еврейское кладбище, соседствовало через дорогу со Вторым христианским. Церковь и синагога мирно смотрели друг на друга, но так повелось – жизнь еврейского кладбища не намного длиннее короткой жизни его обитателей.

Кладбище сносилось на глазах молчащего города. От вокзала стремительно накатывалась новая автострада, и бульдозеры безжалостно утюжили бесхозные могилы, выкорчёвывая из жизни Одессы следы её буйной юности. В эти безумные дни бесследно исчезла бабелевская Одесса.

Третье перенаселено, но Четвёртого, за ненадобностью, не будет – будущие постояльцы рассасываются по миру тоненькими ручейками слепых побегов.

Я бреду по кладбищу один. Когда-то я ходил с мамой и с сестрой её, Аннушкой, к папе, к дедушке и бабушке, а теперь и к ним, и к маме, и к Аннушке...

Вот эта застывшая в камне девочка с толстой косой погибла при газификации дома. В момент взрыва она играла на пианино, а её бабушка, чудом оставшаяся в живых, вязала ей в соседней комнате носки...

А этот мальчик, сын Аннушкиной сослуживицы, нелепо погиб в армии. Работая на элеваторе, он попытался схватить плывущую на конвейерной ленте лопату и поскользнулся. Когда его откопали, он был мёртв.

Мамин ученик, любимый ею Саша Волянский. Вместе с мамой и тётей улетевший перед свадьбой в Москву... Самолёт их разбился при взлёте из аэропорта Внуково. Где его невеста и с кем – какое это уже имеет значение?

Кладбищенский маршрут мой – по часовой стрелке – неторопливый большой круг от Ляленьки к деду.

По пути и слева, и справа, прерывая раздумья, окликают знакомые голоса: “Эй! Стой! Как ты там – за оградой?“

Я стараюсь не задерживаться – мама обижается, если я нахожусь у неё недолго, и жалуется покоящейся рядом бабушке: “Он и раньше таким был. На пять минут забежит и торопится уходить. А я старалась к приходу его нажарить котлетки – я ведь знаю, что он любит мои котлетки. Отварить картошечки... А как он любил мои вареники с вишней! Что он сейчас кушает – ума не приложу... Он так плохо выглядел, когда приходил в прошлый раз...“

От неожиданности я вздрогнул. Прямо передо мной шлёпнулся, подняв облачко пыли, засушенный пучок бессмертников.

- Промахнулся, - разочарованно произнёс вслед хриплый голос.

- Ося, это ты?

- Я! Я! – ворчливо затараторил старый приятель. – Остановись! Чо, фраер, мимо пробегаешь?

Я недовольно отбросил ногой букетик и подошёл к ограде.

- Ты можешь что-нибудь для меня сделать?

- Принести цветы?

- Плевать мне на твои цветы. Если их в тот же день не украдут, чтобы заново перепродать, - через неделю они станут непригодны даже для веника.

- Чего же ты хочешь?

- Поговори со мной. Ты ведь знаешь мою жену?

- Фиру? Конечно...

- Раньше она прибегала каждое воскресенье, а сейчас приползает два раза в год – в день рождения и в годовщину смерти своей матери. Мои даты эта сука забыла! Она приходит с Арончиком – я их всегда подозревал, постоит две минуты, притворно вздохнёт и положит крашенные бессмертники. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не швырнуть их ей в морду! Ненавижу! Её притворные слёзы: “Бедный Ося, как он рано ушёл“. А потом уходит трахаться с Арончиком. Потаскуха! Все бабы такие! Ненавижу! Ты видишь, слева наискосок, вырядился в белый мрамор Долик Авербух?

Не оборачиваясь, я кивнул головой.

- Ты ведь знаешь, он был зубным техником. Здесь половина кладбища в его коронках. Он вкалывал как лошадь, но подонком тоже был порядочным. Сонечка его никогда не работала. Домработница и варила, и стирала... А Сонька полдня спала, полдня по комиссионкам бегала. Пару раз, кстати, - захихикал Ося, - я отодрал её в его же спальне. Но как только Доля приходил домой, она перевязывала голову платком, ложилась на диван и умирала: “Я так за день набегалась!“ А этот дурак весь вечер возле неё крутился: “Сонечка, бедненькая, у нас же есть домработница“. И чай в постель, и конфетки... Он за месяц сгорел, оставив ей целое состояние. Ты думаешь, она у него часто бывает? Чёрта с два! Поставила шикарный памятник, чтобы родственники не злословили, наняла женщину для уборки и, поминай, как звали.

- А к тебе кто приходит? Я вижу, у тебя всегда убрано.

- Маня, - он секунд десять помолчал. – Она всегда была доброй женщиной. Ты знаешь её?

- Нет, откуда?

- Фирина подруга. Она всегда была ко мне неравнодушна, но меня никогда не вдохновляли девочки с плоской грудью. Скажу честно, я ей очень благодарен. Никогда не думал, что у неё такое доброе сердце, и она столько лет будет со мной возиться. Я ведь здесь почти десять лет... Ты не знаешь, она не собирается уезжать?

- Я же сказал тебе, что не знаю её.

- Этого я и боюсь... – пропуская слова мои мимо ушей, продолжил он. - Здесь много брошенных памятников. Мы уже знаем: если приходят родители с детьми, с роскошными цветами. Тщательно моют памятник. Фотографируют, снимают на видео – всё. Конец. Через неделю их не будет. Сваливают. Кому-то везёт. Их близкие нанимают женщину, и та приходит наводить порядок. Два раза в месяц. Но и среди уборщиц есть такие экземпляры... Нахватают заказов, заскочат, смахнут для проформы упавшие листья и бегут дальше. Видишь, напротив меня заросший бурьяном памятник?

Я обернулся.

- Так ему и надо! Я бы этому подонку при жизни не то, что руку не подал, – на одном пляже купаться не стал бы. А теперь вынужден на него постоянно глазеть. Если бы я мог, я бы ему всю рожу заплевал. Слушай, сделай для меня милость, - заскулил неожиданно он.

- Ося, прекрати. Ты ведь раньше не был таким озлобленным.

- Да, раньше... Думаешь легко стоять здесь и в дождь, и в стужу? Всякое наприходит в голову. Особенно зимой. Каждый раз боишься, что к тебе больше никто не придёт. Послушай, ты не выяснишь в синагоге, можно ли брошенные памятники вывезти куда-нибудь? Есть же места на Северном, на Таировском... Может быть, кого-нибудь возьмёт Второе христианское? Вот этот стоящий передо мной тип никогда настоящим евреем и не был. Чего я должен на него всё время глазеть? Ты выясни, а... – вновь заскулил он. – А то я боюсь. Это - как эпидемия: сперва они придут в запустение. Потом – я.

- Хорошо, Ося, я выясню. Я пойду, ладно? У меня сегодня ещё долгий маршрут.

- Постой секунду... Ты ни о чём не хочешь меня спросить? За десять лет я здесь всех знаю. Такого насмотрелся...

Я замялся.

- Разве что... Ты слышал что-нибудь о Бэллочке Сокирянской? Она лежит на сто тридцать втором участке.

- Бэллочка? Та, что умерла при родах лет пятнадцать назад?

- Да.

- Конечно, знаю. Я танцевал с ней на свадьбе моей приятельницы. В тот день она была просто восхитительна, - мечтательно произнёс он и тут же насторожился: “А чего это, кстати, она тебя так интересует?“

Понимаешь, она училась у мамы в классе. Рано вышла замуж и умерла при рождении сына. Её муж, рассказывала мне мама, отдал малыша в дом малютки. Когда сыну исполнилось четыре месяца, он женился на женщине с ребёнком и забрал малого.

- И это всё? Весь твой интерес?

- Я помню её день рождения. Ей восемь лет. Большой белый бант, как корона, царствует над ней и я, приведённый мамой, стесняясь, мне всё-таки девять, сую ей в руку книжку. Она берёт меня за руку и ведёт во вторую комнату к праздничному столу, украшенному стеклянными сифонами с сельтерской водой и волшебными сладостями. Суетится папа-фотограф (через несколько лет он бросит их и женится на другой), все читают стихи, получают подарки... Я вновь стесняюсь, когда подходит моя очередь, и она, подбегая ко мне, заглядывает в глаза: “Тебе, правда, весело? Идём танцевать!“

- Ой, ты прямо поэт. Я щас заплачу... Ладно, проваливай, - вдруг засуетился он. – Ко мне идёт Маня. Подойди в следующее воскресенье, я всё для тебя разузнаю. А сейчас вали.

- Ревнуешь? – ухмыльнулся я.

- На хрен мне тебя ревновать? Она на три года старше тебя. Ну, иди, иди, она уже рядом.

Я махнул на прощание рукой и медленно побрёл по аллее. Я не сказал Осе всей правды.

Два года назад, когда я был возле Бэллочкиного памятника, я вздрогнул, услышав за спиной: “Теперь ты знаешь, где лежит твоя мамочка“. Я не смог не обернуться. Невысокий слегка располневший мужчина средних лет и тщедушный мальчик застыли перед её керамическим фото.

- Тебе исполнилось тринадцать. По еврейским законам с этого дня ты считаешься взрослым. Даже можешь жениться. Только мамочки твоей на свадьбе не будет. Твой день рождения – день её смерти. Возьми, - протянул он сыну бидончик с водой, - учись ухаживать за памятником. Раньше, как ты ни просил, я тебя с собой на кладбище не брал. По закону не положено. Теперь можно.

С тех пор я их больше не видел. И лишь по всегда чистому памятнику, отсутствию пробивающихся сквозь мраморные плиты травинок, случайно заброшенных сухих веток и прилипших после дождя листьев, отмечал: недавно они ушли.

Но недаром я затеял с Осей разговор о Бэллочке. Уже полгода, как памятник преобразился, и паутина заброшенности осела на решётках ограды.

Через неделю я прийти не сумел – не всегда получается выбраться. Пропустил и вторую. И третью. Шестого июня, в мамин день рождения, на скорбном своём маршруте я привычно отметил: у Бэллочки опять никого не было.

- Ну, ты паразит! - зашипел на меня Ося, когда я приблизился. – Не мог прийти раньше!

- Послушай, - попытался я объясниться, но он затараторил:

- Плевал я на твои оправдания! Я всё для тебя разузнал. Муж её отказался уезжать - не мог оставить памятник. А вторая жена его разошлась с ним, забрала своего и его ребёнка, которого она, в общем-то, с пелёнок вырастила, и укатила в Австралию. Его же после их отъезда схватил удар. “Скорая” увезла его прямо с кладбища. Говорят, что он вновь научился ходить и скоро здесь появится. Вот только речь его восстанавливается медленно.

* * *

Восьмой год как я в Америке. Поезд сабвэя проносится по Макдональдс Авеню мимо еврейского кладбища. Склепы, гранитные обелиски мелькают в вагонном окне. В отличие от одесского – нью-йоркское кладбище обнажено - ни деревьев, ни кустов... Ухоженные аллеи. Тишь. Благодать...

Но как только поезд приближается к Бэй Парквэй, как и прежде, назойливо сверлит голову цветаевское: “Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет”. И я возвращаюсь в Одессу...

С волнами эмиграции прервалась на одесском кладбище связь поколений. Как вы там, милые? Простите, что мы вас не взяли с собой... Простите, если можете...

Это было в Одессе

Рафаил Гругман

Геналю казалось, что он умирает. Несколько дней назад жена его, забрав малолетнюю дочь, поплакала и простилась с ним – его, горящего в температурном бреду, эвакуировать она не могла. Заходила изредка соседка, что-то заносила и уносила, давала пить, что-то говорила. Геналь её не слушал и хотел только одного: спать, спать, спать...

В минуты просветления он вспоминал жену и дочь, и горькая мысль, что он никогда больше их уже не увидит, что они бросили его в неизвестность, предали, забыли, как ненужную вещь, делала его безразличным ко всему. В эти минуты он желал себе скорой смерти и, засыпая, думал, что вот, наконец, она пришла.

Галя, нянечка, а по-одесски – фребеличка, его дочери, забежала к Левитам на минутку. Уже два месяца, как ей отказали в работе, но сейчас, узнав от знакомых, что Левиты собираются уезжать, она забежала попрощаться – кто знает, суждено ли будет когда-либо встретиться вновь. За те пол года, что она возилась с их дочерью, Галя успела подружиться и с Геналем, и с Симой, женой его, благо, разницы в возрасте почти не было, и стать своей.

Войдя в незапертую дверь полупустой квартиры, и увидев лежащего на кровати Геналя, Галя всё поняла. Квартира наполнялась пустотой. В ней ещё жил человек, но не было уже рук вытирающих пыль, открывающих окно, рук, превращающих жилплощадь в Дом. Цветы без воды. Очаг без огня. Дом без женщины.

Она забежала на минутку и осталась, став нянечкой и сестрой, а когда недели через две жар спал и Геналь смог ходить, она перевезла его к себе на Слободку – Одессу оккупировали румыны, и Левиту рискованно было оставаться в своей квартире на Ремесленной.

Соседям сказала, что вышла замуж за парня из города, надела ему на шею крестик, дала свою фамилию, и стал Геналь Левит Геннадием Кучеренко.

Так началась у них семейная жизнь.

Время было тяжёлое. После массовых расстрелов евреев осенью сорок первого, в сорок втором румыны не очень тщательно выполняли союзнические обязательства, больше полагаясь на население, которое с радостью великой само выявит и донесёт... Мир, как говорится, не без добрых людей. Да и разве можно спрятать то, что у всех на виду, - глаза, их не оденешь в брюки, они говорят сами за себя...

Так и случилось. Однажды Нина, Галина приятельница, встретившаяся как-то на базаре, игриво посмотрела на неё: “Що, Галочка, знайшла соби мужичка? А нэ боишься, що хтось донэсэ?“

В тот же день, придя домой и, рассказав всё Геналю, добавив при этом пару-другую смачных, чисто одесских проклятий, Галя приняла решение.

- Всё, Геночка, одевай в субботу белую рубашечку, галстук, бери самогонку для храбрости и иди кобелячить к Нинке, штоб ей хрен поперёк горла встав.

Так и повелось. Каждую субботу, без пропусков, она одевала ему, как на праздник, белую рубашечку, галстук и отправляла в гости к подруге.

Но, как говорится, у чужого огня долго не согреешь ноги, в апреле сорок четвёртого в Одессу вновь пришла Красная Армия.

Власть переменилась, но суббота осталась. И в первую советскую субботу, когда Геналь в силу привычки – а человек, особенно, если он мужчина, ко всему привыкает быстро – надел белую рубашечку, чтобы идти в гости, Галя, ни слова не говоря, взяла с холодочку кастрюлю борща и молча вылила ему на голову.

- Сегодня мой черёд идти к подруге.

Она пришла к опешившей Нинке и, глядя ей в глаза, негромко, но, тщательно выговаривая каждое слово, так что Нинка сперва покраснела, а потом побелела, произнесла:

- Вот что, подруга, собирай свои манатки и в двадцать четыре часа, чтоб духу твоего в Одессе не было. А иначе я пойду и донесу, что ты выдавала немцам евреев.

Повторять ещё раз не понадобилось. За сотрудничество с оккупантами... В общем, была Нинка, и не стало Нинки.

А потом стали возвращаться в Одессу беженцы. И, представьте себе, приезжает из Алма-Аты Сима, законная жена, с повзрослевшей дочерью, узнаёт от соседей, что Геналь спасся и счастливо живёт на такой-то улице, и спешит поблагодарить Галю за сохранность своей собственности, дабы забрать её к себе обратно на Ремесленную улицу.

И вновь пришлось Гале проявить своё красноречие, да так, что Сима быстро поняла, что поезд её ушёл в сорок первом, после чего она тихо исчезла, забрав назад свои законные права.

И родилось, прямо как в сказке, у Кучеренков три сына. Что ни мальчик – красавчик и богатырь: свежая кровь что-нибудь да значит. Так и жили они дружно в Одессе до начала семидесятых. Справила Галя поочерёдно каждому свадьбу, и с собой, и в дом дала, и животы начали пухнуть у невесток, как начались отъезды на землю обетованную, и вспомнила Галя, что они хоть и Кучеренки, но ещё и Левиты.

Каждого сына надо было поднять и отправить. В начале семидесятых уехать - легче пройти сквозь строй шпицрутенов.

А когда все мальчики уже были там и устроились, и Галя с Геналем собрались ехать – калитка захлопнулась.

До новой оттепели они не дожили. Похоронил Геналь Галю на третьем еврейском кладбище, а памятник поставить не успел. Через три месяца они встретились вновь.

Эта история произошла в Одессе, в городе, не принадлежащем никому: ни русским, ни украинцам, ни евреям, ни полякам, в городе искателей счастья, беженцев и эмигрантов...

* * *

Я ничего не добавил от себя, как принято обычно. Когда жена моя тяжело заболела, и в течение пяти дней медсестра ежедневно ставила на дому капельницу, в тот день, когда дела пошли на поправку, она рассказала нам историю, случившуюся в их дворе. В трёх кварталах от нашего.